Миф моногамии, семьи и мужчины: как рождалось мужское господство

Всё это так глубоко уходит в голову, что всякое отклонение от ориентиров сопровождается тревогой. С годами все усвоенные ориентиры формируют в голове ребёнка ту категорию, что в психологии называется ценностями.

Ребёнку важно делать именно то и так, как он научился с пелёнок. Делать "всё правильно" – залог спокойствия. Отход в любую сторону, за пределы "освещённой аллеи" общественных ценностей, пугает, а потому даже мысли о таких попытках подавляются или маркируются отрицательными эмоциями. Формирование ценностей у ребёнка сопровождается появлением таких оценочных категорий, как «хорошо» и «плохо». Ребёнок никогда не знает природы своих ценностей, не знает, откуда они взялись и почему надо ориентироваться именно на них. Он знает лишь одно: блюсти ценности – хорошо, а не блюсти – плохо. Но почему это именно хорошо или плохо, он объяснить не в силах. Природа его собственных ценностей скрыта от него, и потому соответствие им похоже на исполнение приказов, запечатанных в конверте, который никто не вскрывал. И мало кто, даже будучи взрослым, пытается вскрыть этот конверт. Все наши ценности – откуда они? Зачем они? Насколько они разумны и соответствуют запросам времени?

Этот конверт так и лежит всю жизнь запечатанный и покрывается пылью. Никому не интересно, почему мы всю жизнь делаем именно то, что делаем…

5. Наши эмоции – не критерий истины

Думать, что мы делаем нечто, поскольку нам это нравится, что это позыв, "идущий изнутри" – заблуждение. Всё совсем наоборот – нам нравится делать нечто, потому что это некогда усвоенное поведение принято и одобряемо в нашей культуре, то есть это позыв, идущий снаружи. И в этом плане человек столь же свободен в формировании своего поведения и ценностей, как электровоз, поставленный на рельсы, свободен в выборе пути.

В действительности все наши эмоции – это культурный маркер, средство оценки культурой соответствия себе самой, переживаемое в голове конкретного человека. И потому нет большего заблуждения, чем пытаться обосновать «истинность» чего-либо, отталкиваясь от собственных реакций на него – реагирует не какая-то наша природная сущность, а вращенная в нас культура.

Люди привыкли считать, что их эмоции имеют врождённый характер и определены самой природой вещей, а потому все эти "мне это нравится" или "не нравится" для них оказываются достаточным основанием для определения истинности чего-либо. "Твои слова не нашли отклика в моей душе" – так легко доказывается ложность какого-либо тезиса. Будто эмоции – лакмусовая бумажка, которую можно приложить к явлению и по тому, понравилось оно или нет, заключить о его истинности. Обывателю невдомёк, что человеческие эмоции культурно обусловлены, они формируются в конкретной среде путём вращивания общественных ценностей в структуру психики человека (в психологии это называется интериоризацией, в психоанализе и в социологии – интернализацией

Эмоции непосредственно связаны с культурной средой (Коллинз, 2004, с. 439; Дюркгейм, 1991, с 327; Симонова, 2014); они циркулируют между идеями, ценностями, объектами и поступками, сплетая их в единую принятую картину, и потому зависят от доминирующих норм и ценностей конкретного общества. Иначе говоря, эмоции – стражи сложившегося порядка (Симонова, 2016), они сигнализируют о соответствии или несоответствии нашего поведения или поведения Других сложившимся культурным нормам, а также о нашем сближении или отдалении от некоторых идеалов, поставленных культурой. В этом плане эмоции оказываются не чем иным, как сигнализацией культуры о соответствии себе самой. Культура задаёт порядок, а эмоции рапортуют о его соблюдении.

Если допустить, что эмоция отвращения может быть реакцией на вещества, потенциально опасные для организма (Изард, 2008, с. 22), то чем тогда может быть обусловлено отвращение тонкой душевной натуры при созерцании сексуальной оргии? Угрозой организму? Или чему-то другому? Например, культуре?

Как убедиться, что все наши эмоции являются социальным конструктом и предписаны нам задолго до нашего рождения? Достаточно вспомнить любые враждующие народы – хуту и тутси в Африке, боснийцев и сербов на Балканах, израильтян и палестинцев, суннитов и шиитов. Каждое новое дитя, родившееся в любом из народов, очень скоро будет пылать предубеждением и ненавистью к своим врагам, которые никогда ничем его не обидели, ни в чём не притеснили, которых он никогда даже в глаза не видел. Но он непременно будет дышать ненавистью в их сторону. Почему? Да потому что данной эмоцией, данным отношением, наполнено всё культурное пространство его народа, его традиции, его лексикон, всякий жест окружающих. И ребёнок автоматически воспринимает это как своё собственное, как исконно ему присущее – как свою личную ненависть к врагу, которого он ни разу и не видел. Эмоции задаются рассказами, самой культурной традицией, всеми мельчайшими и неосознаваемыми аспектами социального бытия. Так возникает человек, склонный к конкретным переживаниям. Он программируется своей культурой.

Волнения культурных систем переживаются в головах конкретных индивидов, в этом весь трюк. Эмоция как культурное веяние возникает задолго до рождения индивида, а затем лишь внедряется в его психику как неотъемлемая часть его самого.

6. Трансляторы культуры

Влияние культуры на действия индивида настолько сильно, что порой определяется исследователями в терминах «принуждение» или "принудительные нормы" (Александров, Александрова, 2009, с. 38; Бергер, Лукман, с. 98). Что интересно, смутное ощущение именно внешнего контроля за собственными действиями и желаниями порой даже превращается в идею о некоем сверхъестественном начале, надзирающим за человеком и желающим от него строго определённого поведения – хотя в действительности этого хочет и требует культура, общество, что человеком попросту не осознаётся. Шёпот общества над ухом легко мнится дыханием бога. Понимание этого позволило говорить о "социологии бога" (Коллинз, 2004, с. 436).

В широком смысле культура – это совокупность ориентиров социальной природы, направляющих человека. Принудительное воздействие культуры отражается в наборе поведенческих альтернатив – тех ограниченных вариантов действий, которые приняты в данной ситуации. Человеку и в голову не приходит, что в сущности альтернатив – бесконечное множество, вплоть до отсутствия какой-либо реакции.

Самое банальное: если к человеку кто-то обращается, он всегда отреагирует, даже если в данный момент ему не хочется говорить и взаимодействовать. Мало кто сможет себе позволить просто посмотреть обращающемуся в глаза и пойти дальше. Такое поведение даже самим субъектом наверняка будет расценено как «странное», "некрасивое" или «неправильное» – то есть оценено им с точки зрения культуры, которая с детства сидит в его голове.Размещённая в головах субъектов культура оценивает их поведение на соответствие себе самой, так хитро всё устроено. Субъект культуры, являясь органом самой культуры, неспособен посмотреть на себя как-то иначе, кроме как с позиции культурных же норм.

Основным и при этом незаметным инструментом распространения культуры оказывается язык (Александров, Александрова, 2009, с. 38; Радбиль, 2010, с. 223; Хабермас, 2001, с. 41), являющийся набором описательных кодов, в которых непременно закрадываются и предписания. Поскольку язык возникает в повседневной жизни и тесно связан с ней (Бергер, Лукман, с. 67), поэтому его следует рассматривать как важнейшую систему ориентиров в социальной действительности. Культура транслирует своё влияние на индивида через идеи и понятия, закреплённые в языке (Улыбина, 2003, с. 209). "Язык навязывает человеку определённое видение мира" (Тер-Минасова, 2000, с. 53; Ушакин, 2007, с. 25). Всё, что мы делаем, знаем, говорим, думаем, мы делаем и знаем, думаем и говорим на основе того, что нам дало это самое общество. На языке общества мы формулируем наши мысли и обмениваемся ими, из своих общественных взаимодействий черпаем наши представления о мире и, следовательно, наше отношение к его явлениям (Кнабе, 2004, с. 33). Так человек неосознанно становится агентом культуры, её органом. Хотя и мнит себя индивидуальностью.

Как определённые социальные установки и представления закрепляются в, казалось бы, нейтральных языковых конструкциях, можно увидеть на примере термина «худой». На первый взгляд, он описывает определённую телесную конституцию, но в действительности же ещё и подспудно транслирует сообщение о её нежелательности ("худой" – худо, плохо, слабо). Антонимы «худого» (плохого) – «полный» (располнел, то есть стал полным, полноценным), «добрый» (раздобрел) и особенно «правильный» (поправился); во всех этих случаях видна желательность такой, противоположной «худобе», конституции, её «правильность» – на Руси любили полноту и "титки по пуду" (Пушкарёва, 1996b, с. 72).

Но в условиях меняющихся практик последующих поколений, менялось и отношение к телу (особенно к женскому), и потому то, что мы сейчас полагаем красивым, наши предки сочли бы «худым», то есть плохим. Чтобы избавиться от этой отрицательной коннотации, мы внедрили новый, нейтральный термин – «стройность», а «худобу» же оттеснили ещё дальше к граням экстремальной болезненности (типа анорексии).

Особенно интересна терминология гражданского статуса. Слово «холостяк» не только означает человека, не состоящего в браке, но вместе с этим и выражает отсутствие его ценности, неплодотворность (холостой патрон, вхолостую, впустую). Холостой – бесполезный; выхолащивать – лишать содержания. То есть в этом термине кроется не только описание степени свободы человека, но одновременно ему даётся оценка со стороны культурной нормы, которая велит рассматривать его как нечто незначительное и даже нежелательное. Культурный императив проникает в термин и транслирует из него: быть вне брака – плохо. Но аналогично вытеснению оценочного термина «худой» более нейтральным понятием «стройный» в современных условиях меняющихся норм нагруженный отрицательными смыслами термин «холостяк» вытесняется более нейтральным «одиночка», "сингл" (single) или даже позитивно окрашенным «свободный», что говорит о сильно изменившихся ценностных ориентирах.

Таким образом, слово всегда наполнено идеологическим содержанием.

Как отмечает социолог Белла ДеПауло, холостяков (одиночек, singles) всегда определяют через то, кем они не являются и что они не имеют. Они – "не состоящие в браке", «неженатые». "Обозначение странное, в котором одиночность определяется через некую незавершённость браком" (DePaulo, Morris, p. 58), будто они ещё не достигли своей «логичной» и «естественной» цели. В противоположность этому, возмущается ДеПауло, почему женатых людей не называют неодиночками?