Мифы и заблуждения в изучении империи и национализма (сборник)

Вопрос о политическом воображении для нашего исследования является центральным: какие виды политических отношений и институтов считались возможными или реальными в определенных ситуациях? Например, когда революция 1789 года внедрила понятия «гражданина» и «нации» в политический язык Франции, дискуссии в Париже и революция на Карибских островах вращались вокруг вопроса о том, насколько эти понятия применимы к островным колониям, где царили рабство и эксплуатация. В настоящем исследовании мы стремимся выявить различные проекты, которые воображали люди прошлого, отдавая себе отчет в том, что стимулировали политическое воображение и ограничивали его многообразие. Сказанное заставляет нас быть осторожными и не принимать современные политические структуры как данность, закрывая глаза на исторические альтернативы. Реалистическое понимание траекторий развития политического воображения в прошлом откроет нам глаза на возможности, ограничения и опасности, которые ожидают нас в будущем.

Темы

Прослеживая траектории развития империй, мы выделяем некоторые темы, суть которых кратко изложена ниже.

Социальные различия в империях. Новейшие исследования колониальных империй XIX и XX веков подчеркивают, что «строители империй» (исследователи, миссионеры, ученые, военные и политические деятели) стремились провести различие «свой – чужой» и избежать смешения, которое могло бы смягчить эту дифференциацию. С этой точки зрения создание и поддержание отличий, в том числе посредством расоизации дискурса инаковости, нельзя назвать естественным процессом, так как он требовал сознательных усилий. Колониальные державы, особенно в XIX и XX веках, прилагали огромные усилия, чтобы создать сегрегированные пространства, обеспечить агентам метрополии новый дом вдали от родины, регулировать сексуальные контакты между различными группами населения и не дать колонизаторам «отуземиться».

Вне привязки к историческим вехам XIX и XX веков и европейскому колониальному контексту социальные различия обретают иные значения – применительно как к подданным, так и к государствам. Эти различия не везде выражались в бинарном противопоставлении «свой – чужой», колонизаторы – колонизуемые, белые – черные. Империя могла являть собой собрание народов, исповедующих свои религии и вершащих свое собственное правосудие под контролем имперского суверена. Для многих империй целью было не единообразие подданных, а их лояльность. Официальное признание различий между группами населения укрепляло правопорядок, обеспечивало сбор налогов или дани и привлечение подданных на военную службу. Империя могла успешно использовать трудовые навыки и торговые контакты различных входивших в нее «сообществ». Различия, таким образом, могли восприниматься как данность, как шанс, а не как навязчивая идея.

Мы исследуем способы, с помощью которых империи осуществляли «политику различия». Подобная перспектива позволяет увидеть основное, но не всегда строго выраженное отличие между империями, склоняющимися к унификации и гомогенности («римский путь»), и империями, открыто предпочитающими разнородность как фундамент имперского правления («евразийский путь»). Эти две модели никогда не были окончательно реализованы в чистом виде, но их применение в исследовательской практике позволяет осмыслить последствия различных стратегий имперского управления.

На протяжении веков своей долгой истории Римская империя тяготела к унификации. Римская культура была не эманацией Рима как такового, но продуктом строительства империи. Римляне использовали достижения завоеванной ими Греции и культурные практики покоренного Средиземноморья, что позволило сформировать уникальный римский стиль в градостроительстве, искусстве и литературе. Институты Римской империи – гражданство, военная служба, юридические права, политическое участие – оказались не только долговечными, но и привлекательными для многих элит огромной империи. Для римского варианта управления империей основной являлась идея единой и высшей имперской цивилизации, в принципе открытой для тех, кто принимал ее ценности и образ жизни и следовал им. Такая инкорпорация по принципу уподобления оставляла за пределами цивилизации варваров, рабов и прочих.

Важнейшим элементом римской экспансии было включение богов других народов в имперский пантеон. Способность к религиозной инкорпорации была впоследствии дискредитирована растущим влиянием христианского монотеизма, особенно после того, как христианство стало государственной религией в IV веке. Римская имперская модель оказалась более гомогенизирующей, чем реальный Рим на протяжении своей истории. Идея Рима как христианской цивилизации, несущей свет христианства всему миру, стала отправной точкой для Византийской, Каролингской, Испанской и Португальской империй. Исламские империи, стремившиеся занять место Рима, в качестве основания своих империй также стремились построить единое религиозное сообщество поклоняющихся одному богу. Монотеизм не только добавил в соперничество империй Средиземноморья (и за его пределами) религиозный фанатизм, но и усилил раскол внутри христианских и мусульманских политий вокруг вопроса о том, чья религия истинна и, соответственно, чьи претензии на имперскую власть более обоснованны.

Но Рим не был единственной имперской моделью. Степные империи внутренней Азии с древних времен строились не вокруг установленной столицы или центральной культурной либо религиозной концепции; они возникали вокруг верховного властителя – великого хана. Огромные монгольские империи XIII века представляли собой достижения пространственной интеграции, основанной на роли высокомобильных воинских соединений, способных отнимать ресурсы у покоренных аграрных цивилизаций, концентрировать военную мощь как средство достижения подчинения, а также перебрасывать ресурсы на огромные расстояния через малонаселенные земли.

Монголы учились искусству государственного управления на евразийских и китайских примерах. Они прагматично относились к культуре и религии покоренных народов, покровительствуя буддизму, конфуцианству, несторианскому христианству, даосизму и исламу. Монгольские правители использовали чиновников-мусульман по всей Евразии и выступали как патроны науки и искусства арабской, персидской и китайской цивилизаций. Империя монгольского типа определила будущее имперских культур в центре и на периферии Евразии, предложив модель приспособления множественных, разнообразных групп инкорпорированного населения к служению имперскому делу.

Ни римский, ни монгольский тип империи не могли реализовываться полностью, поскольку любая империя в какой-то степени вынуждена была использовать как инкорпорацию, так и дифференциацию. Империи смешивали, подгоняли друг под друга и трансформировали свои способы управления. Европоцентричные исследователи пытались доказать, что в XIX веке «старые» (евразийские) империи обратились к централизаторским римским стратегиям, а не наоборот. Однако любые трансформации, как осознанные, так и стихийные, могли быть лишь частичными и разнонаправленными. Для некоторых модернизаторов Российской или Османской империи римская модель могла казаться привлекательной, особенно когда восточные империи стали заметно отставать от западноевропейских. Тем не менее элиты империй, основанных на политике различия, особенно в таких важных вопросах, как право и религия, не могли превратить свое государство в полноценную колониальную империю западного типа. С другой стороны, британские колониальные чиновники XIX века, никогда бы не признавшие, что используют монгольские техники управления, порой действовали по образцам иного типа империй. Они концентрировали военную мощь, терроризировали население, а затем продвигались вперед, передавая управление на месте небольшой группе колониальных чиновников, которые шли на компромисс с местными элитами, взимали сборы и осторожно относились к распространению британской культуры и системы образования.

Имперские посредники. Правители империй поручали посредникам (губернаторам, военным, сборщикам налогов) принять управление инкорпорированными территориями. Имела ли метрополия достаточно финансовых и человеческих ресурсов, чтобы отправить необходимое количество таких посредников в каждую деревню или хотя бы провинцию огромной империи? Чаще всего нет. В большинстве случаев империя нуждалась в навыках, знании и авторитете представителей элит народов, потерпевших поражение, но осознававших выгоды от сотрудничества с империй. Это могли быть и представители маргинализированных народов, надеявшихся улучшить свое положение с помощью империи.

Другим типом посредника мог служить колонист. Система, которая в Древнем Риме называлась «колониями», а в Британии XVII–XVIII веков «плантациями», обеспечивала перемещение граждан метрополии на новые земли. Связи колонистов с империей и их зависимость от нее считались достаточными условиями, побуждавшими этих посредников действовать в имперских интересах. Чтобы достичь успеха, обе стратегии – кооптация аборигенных элит и колонизация с помощью поселенцев – должны были опираться на социальные связи самих посредников. Другая тактика была прямой противоположностью предыдущим: империя могла отдавать управление в руки бывших рабов или людей, оторванных от своих родных сообществ. Таким образом, благополучие и просто выживание этих администраторов оказывались в полной зависимости от их имперских покровителей. Особенно эффективно эту стратегию использовала Османская империя, где многие будущие администраторы и полководцы еще в детстве были оторваны от семей и воспитывались во дворце султана.