Миг и вечность. История одной жизни и наблюдения за жизнью всего человечества. Том 14. Часть 19. Смена ритма
Шрифт:
Так начался послесингапурский период жизни. Многое хотелось друг другу рассказать. И наступили будни: у Жени – окончание института, у меня – работа. Все время гости. Холодильник так мы и не смогли купить, невзирая на командировку. О телевизоре даже и не мечтали. После защиты диплома Женя вышел на работу в МИД под руководством Капицы М.С. Комнату удалось закрепить за нами как за полноправными жильцами. Летом поехали в Сочи. Анна Зиновьевна и Петр Игнатьевич очень ждали Жениного приезда.
…Дочка Жениной сестры Вики, Аня, росла, ходила в школу, мы становились закадычными подругами. После отпуска – опять Москва, те же заботы, будни, работа. Жили мы с Женей не очень хорошо, но занятость нас обоих не позволяла мне сделать какой-либо вывод. Петр Игнатьевич очень
Какая была радость! Я начала дела по благоустройству квартиры, хотелось уюта, который, казалось, внесет в нашу жизнь мир, лад, нормальные семейные отношения. У нас была прежняя мебель, но новые занавески привнесли уют. Даже мой старенький торшер обтянула веселой занавесочной тканью – получилось симпатично.
Однако жили мы с Женей плохо, я периодически уходила от его хамства к родителям. А моя бабушка, Антонина Тихоновна, переехала в 1970 году из комнаты в Измайлово, где жила в общей квартире с пьяницей, в комнату на Старом Арбате, общую, тесно заселенную квартиру, но с очень милыми людьми. Комнату эту, правда, пришлось основательно реанимировать. В ней ранее тоже жила пьяница, которая не всегда пользовалась туалетом, зачастую ей достаточно было паркетного пола. В двух больших комнатах жили ее соседи: бывший (тогда уже почти лежачий больной) муж; хозяйки целого дома (в прошлом) и его жена (работавшая прислугой той самой богатой женщины). Еще в одной комнате жил абсолютный ангел – старушка лет 80, истинная обитательница Арбата с прошлых времен.
Как-то она рассказала мне, какая у нее была сказочная коллекция фарфора в собственной ее и ее покойного мужа квартире (дом располагался напротив Театра им. Евг. Вахтангова). Коллекция вся погибла во время войны (я точно не поняла, почему: то ли близко попал снаряд, то ли еще что-то). Комната старушки была крошечной, со спартанской кроватью, тумбочкой, стулом, шкафчиком и, пожалуй, еще с постоянно тихо работающей радиоточкой на стене.
Как в ней дух держался, я не понимала. Но тем не менее каждое утро начиналось с полной самостоятельной обработки всего тела спиртовым раствором типа нежно-ароматного одеколона, купленного за какие-то копеечки.
Звали ее, кажется, Антонина Ивановна. Каждый раз, когда я шла купить бабушке продукты, покупала что-нибудь и соседке, зная ее рацион. Пенсия у нее была около 17-19 рублей. Бабушкина пенсия составляла, кажется, 27 рублей. По возможности помогали мама и дядя Юра. Она всю эту помощь накапливала и все время покупала что-нибудь нам с братом Вовкой в наши семьи: набор банок, чайный сервизик, серебряную ложечку и т. д.
5 ноября 1970 г. мы отметили в этой комнате на Старом Арбате бабушкино 70-летие. Жени не было. В течение дня, когда позволяло здоровье, бабушка совершала «променад» по Старому Арбату. «Променад» состоял в том, чтобы, увидев где-то дефицитные, недорогие продукты, купить мне, облегчив мои бытовые заботы.
Я забегала часто, ибо квартира находилась на Старом Арбате в доме с зоомагазином. Это был мой постоянный маршрут из МГИМО, где я немного преподавала корейский, или из МИДа, где я собирала материалы, или от подруги Наташи Ефремкиной, которая жила в Кривоарбатском переулке, д. 19 (без общения с ней я не могу представить себе те годы).
У бабушки, как правило, находилась для меня еда, а я, в свою очередь, накопив 3 рубля, приносила курицу, и настроение было отличное.
Так прошел 1971 год, наступал 1972 год. Дома, в моей семье, все было по синусоиде. Или я после очередного скандала с Женей уходила к родителям, или Женя подолгу гулял с коллегами-приятелями.
В 1971 году осенью у бабушки случился инсульт. Увезли ее в больницу прямо с улицы из магазина на Садовом кольце, в это время она жила у дяди Юры и тети Тамары на период их отпуска.
Помню, как мы с мамой «прилетели» в 67-ю больницу на Хорошевском шоссе, увидели бабушку прикованной к
постели, в ужасающем неврологическом отделении. Она была в сознании. Я сквозь слезы сказала: «Бабуля, ну как же так?!» Она ответила: «Вот так твоя бабуля».Дальше становилось хуже и хуже. Перевести бабушку к маме в 7-й корпус Боткинской больницы не представлялось возможным из-за ее состояния. Я ездила к ней почти каждый день, мы приезжали все по очереди: мама, тетя Тамара, я. Платили нянечкам, чтобы поменяли белье, часто впустую.
Соседка по палате говорила, что в полузабытье бабушка все время звала меня на помощь. А что я могла сделать, кроме своих приходов и попыток разговаривать с ней, просить ее выздороветь. Однако она была без сознания… Не знаю, слышала она меня или нет. Состояние бабушки было стабильно тяжелое.
Я помню, как выматывалась за эти поездки. Ведь надо было отпрашиваться с работы, ехать в другой конец Москвы, видеть весь этот ужас с бабушкой и вообще ужас неврологии обычной горбольницы. Еле-еле приволакивалась домой. Женя в квартире на Тепличном переулке отсутствовал, я даже не знала, где он.
Его абсолютно не интересовало, какая у меня беда. Я помню, что, как-то возвратясь, нашла записку на кухонном столе от Викиного мужа Виталия. Он приходил в мое отсутствие по поручению Вики забрать Женину дубленку и какие-то зимние свитера, другие вещи. Виталий очень извинялся, что пришлось выполнять такую роль, и уверял меня в записке, как хорошо и уважительно ко мне относится.
Потом стал периодически появляться Женя, что сопровождалось очередными ссорами. Я решила переехать в бабушкину комнату на Старом Арбате. Там мне было спокойно и уютно. Более того, придя домой, я могла спокойно работать над диссертацией. Периодически появлялась в нашей квартире в Тепличном, чтобы взять недостающую одежду и материалы для диссертации. Судя по всему, Женя оседло стал жить там.
В ноябре бабушке стало совсем плохо: гангрена ноги из-за оторвавшегося тромба. Нужна операция. Перевели в хирургию, операция была назначена на последние дни ноября. Ее сделали, однако я поехать в больницу не смогла – заболела, ночевала у родителей. В больницу поехала тетя Тамара 2 декабря, но бабушки на больничной койке уже не было.
2 декабря бабушка умерла. Кремация была в Донском монастыре. Несмотря на произошедшую ранее ссору, папа подключился, чтобы все достойно сделать, сам ездил в морг. Нам это было не под силу. Бабушки не стало, а мой муж; даже этого не знал, не хоронил человека, который меня практически вырастил. Это был декабрь 1971 года.
Живя на Арбате, случайно встретила Виталия. Я и забыла о нем, а оказалось, что мое замужество было для него ударом. Конечно, он понял, что не случайно я живу отдельно и вновь стал активно ухаживать за мной. Почему-то ему очень хотелось на мне жениться, несмотря на сонм поклонниц, окружавших его.
Наступал 1972 год, я его встретила у Наташи Ефремкиной (Абакумовой) в большой компании. Было весело, но «кошки на душе скребли». У меня есть муж, с которым я не в разводе, которого я любила, но жить с ним по моим понятиям нормальной семейной жизнью не могла. Жила я в основном на Кутузовском с родителями, писала диссертацию, периодически оказываясь на квартире в Тепличном переулке.
Но каждая новая попытка возобновления семейной жизни рушилась. Я опять стала болеть, как-то чахнуть. Хотел с Женей поговорить папа, сказать, что, если жизнь не складывается, лучше развестись. Женя отказался от разговора, сказал, что мы сами будем разбираться, без родителей.
В это время Женя получил предложение поработать в генконсульстве СССР в Сан-Франциско. Такая командировка в те годы была неслыханной удачей. Некоторые сотрудники МИДа готовы были пойти на фиктивный брак, лишь бы получить такой дар судьбы. Командировка меня абсолютно не трогала, а точнее, я бы очень хотела работать в США, но при условии других семейных отношений. Если бы я не любила Женю, мне бы было все равно, как он ко мне относится, как себя ведет, подошла бы по-деловому и с легкостью поехала бы в Сан-Франциско, но… все это было мне не по душе.