Миг и вечность. История одной жизни и наблюдения за жизнью всего человечества. Том 3. Часть 5. За Великой Китайской стеной

Мы вышли на перрон, и Наташа принялась сетовать: как же, мол, ехать в таких условиях? Можно задохнуться. Но тут наше внимание привлекла потасовка у соседнего плацкартного вагона. Большое число китайцев пыталось одновременно втиснуться в него. Очередь в Поднебесной соблюдать не умеют. Вот и сейчас посадка напоминала рукопашный бой. Дрались молча, сосредоточенно, с помощью сеток и сумок, заполненных печеньем, сладкими булками, бананами, мандаринами.

В плацкартных вагонах условия спартанские. По три полки с каждой стороны, свет еле тлеет. В составе, несмотря на то, что он дальнего следования, есть и сидячие вагоны, как в наших электричках.

Поезд тронулся строго по расписанию. И, удивительное дело, на протяжении всего нашего путешествия поезда вовремя отправлялись и без опозданий прибывали к месту назначения. Если они и запаздывали, то максимум на десять-пятнадцать минут.

Не успел состав покинуть пределы Пекина, как заработало внутреннее радио. Одна за другой последовали просьбы, предостережения, требования. В Китае всегда так: в любом общественном месте обязательно есть громкоговоритель и с его помощью непременно пытаются воспитывать публику. По поездному радио было предложено не плевать на пол. Плеваться и харкать – национальная китайская привычка, ликвидировать ее сложно, она с тысячелетним стажем. Борются с ней обычно путем расстановки повсюду, в том числе и на улицах, плевательниц. Даже принимая иностранных гостей, лидеры КНР предпочитают иметь рядом с собой сосуд для плевания.

Следующее объявление – еще более шокирующее для того, кто не привык к Китаю. Диктор попросил пассажиров пользоваться туалетом, а не справлять естественные потребности где и как попало. Было подчеркнуто, что это особенно относится к детям. Пассажиров просили также не распевать «произвольно» песни, не стряхивать пепел на пол, экономить воду. Прозвучала рекомендация не оставлять вещи без присмотра и не доверять их охрану незнакомым лицам.

Были сообщены подробные данные о бригаде, обслуживающей поезд, о том, что где в составе находится, о маршруте и много всякой всячины. И лишь спустя полчаса из радиорепродукторов послышалась музыка. Проводник принес термос с кипятком, две чашки с крышками, два пакетика с чаем. Эта процедура затем повторялась во всех поездах, на которых нам довелось путешествовать. То же самое происходило и в гостиницах: утром и вечером по термосу с кипятком. Традиция неплохая.

Вернемся, однако, в май 1985 года в поезд Пекин – Москва. Если китайский вагон-ресторан оставил тягостное впечатление, то поведение чиновников на пограничной станции Маньчжурия в очередной раз было безупречным.

Еще до прибытия на эту станцию мы познакомились с американцем из соседнего купе, Деннисом О’Лири. Он рассказал, что объездил полмира. Как правило, пользуется автостопом, проживает в дешевых ночлежках. Теперь вот решил посмотреть Советский Союз. Выяснилось, что у нас дикарем не попутешествуешь. Надо все делать через «Интурист», по заоблачным ставкам. При этом «Интурист» еще и навязывает маршрут путешествия. Деннис намеревался посетить Москву и Ленинград. Его обязали, кроме того, провести два дня в Иркутске.

Американец жаловался, что боится наших таможенников. Его предупредили, что нельзя ввозить книги, периодику и видеокассеты, в том числе диснеевские фильмы. Мы успокаивали парня, убеждали, что советская таможня хорошая, гуманная и гибкая. Деннис кивал головой: «Понятно, понятно. Просто я, увы, воспитан на стереотипах холодной войны». Тем не менее мы взяли у него журналы «Ньюсуик» и «Тайм» на хранение (чтобы вернуть после Забайкальска).

И вот Забайкальск. Офицер-пограничник, после длительного изучения паспорта О’Лири, сурово скомандовал его обладателю следовать к выходу. Состав не доехал до перрона с полкилометра, и на глазах у всех пассажиров вооруженный конвой повел соседа по шпалам к зданию вокзала.

Позднее, во время прогулки, мы видели американца сидящим под охраной у двери комендатуры. А затем ждали его в поезде, отход которого откладывался и откладывался. Вернулся попутчик бледный и дрожащий словно осиновый лист.

Как выяснилось, советское консульство за рубежом, не учтя изменений в летнем железнодорожном расписании, проштемпелевало дату въезда в страну днем позднее, чем это фактически имело место. На данной пограничной станции такое случалось и раньше. И тем не менее к пострадавшему отнеслись, как к опасному преступнику. Во время следствия не разрешили даже воспользоваться туалетом.

Когда начальник поезда поведал эту историю представителям пограничного начальства в Москве, ему в резкой форме ответили: «А вы что же хотели? Чтобы иностранцы беспризорно мотались по Советскому Союзу?».

Возникли проблемы в Забайкальске и у нас. Основная часть вещей путешествовала в багажном вагоне. Оформили мы их до Москвы. Можно было оформить и до Забайкальска, с тем чтобы уже в этом пограничном городе в рублях оплатить транспортировку груза по советской территории. Так получалось гораздо дешевле. Но ходили слухи, что забайкальские грузчики и таможенники вещи крадут. Поэтому мы решили, заплатив более высокую цену, избежать выгрузки багажа в Забайкальске.

Но, гуляя по пограничной станции, узнаем от знакомой проводницы, что весь пекинский багаж выгружен. Бежим к багажному вагону. Действительно, на перроне высится груда ящиков, коробок, чемоданов. Без всякого присмотра. Недолго думая, самостоятельно возвращаем свой скарб в багажный вагон. И сторожим его до самого отправления поезда. И потом, на протяжении оставшегося пути до Москвы, периодически наведываемся в этот вагон, проверяем, на месте ли вещи.

Деннис же после Забайкальска долго дулся, не разговаривал. Но проголодался, потянуло в вагон-ресторан. А советских денег у него не было! Ведь он не обменял их на доллары в забайкальском обменном пункте. Не сделали этого и другие американцы, ехавшие в нашем вагоне. Их никто не предупредил о суровых правилах валютного регулирования в СССР. Это в постсоветскую эпоху работники отечественного общепита стали с удовольствием и без боязни принимать доллары. А тогда! На такое преступление мог решиться только отпетый рецидивист.

Мы жалели попутчиков, и по очереди водили их кушать. Заказывали в вагоне-ресторане яичницу, лангеты, сосиски. Заодно подшучивали над американцами. Сидит один из них на приставном стуле в тамбуре, читает книгу. Я подхожу и угрожающим тоном спрашиваю:

– Ты как смеешь читать Солженицына?

Американец от страха аж взвизгивает:

– Что Вы?! Как Вы могли такое подумать?! Это не Солженицын, это Пушкин!

– Но Пушкин тоже в СССР запрещен!

– И Пушкин запрещен? – пучит глаза американец.

– Да. С прошлого года.

Видя, что заокеанский гость падает в обморок, я иду на попятную:

– Нет-нет. Пушкин не запрещен. Читай на здоровье.

Американец вроде внемлет моим словам, но чувство вины до конца у него не проходит. Весь остаток дня он вертится у нашего купе, убеждает меня в лояльности к СССР.

Путешествовали с нами в поезде 28 поляков. Они были моряками, которые отогнали в китайский порт и продали на металлолом отслужившее свой век судно. Теперь возвращались в Польшу.

Знакомство с моряками началось с того, что один из них принялся в коридоре вагона гипнотизировать мою жену. Каждый раз, когда она выходила из купе, попадала под жгучий взгляд поляка. Наташа пожаловалась мне, я высказал предположение, что понравилась. Но тут стук в дверь, на пороге купе влюбившийся поляк:

– Пани, – обращается к дремавшей на койке Наташе, – есть чудесные лифчики, как раз ваш размер и очень вам пойдут.

Не уговорил, выпил у нас немного и пошел искать покупательниц дальше. На станциях этот и другие поляки охотились за спиртным, а заодно искали контактов с покупателями ширпотреба. В вагоне-ресторане, обедая с замполитом польского экипажа, я поинтересовался, какой порт в мире ему больше всего нравится. Опрокинув стопку водки, работник идеологического фронта поведал: