Миг власти московского князя [Михаил Хоробрит]

Время пролетело татарской стрелой. Ночь спусти­лась на землю.

Мария, забыв о недавних страхах и сомнениях, за­быв о своем доме и девичьей чести, утомясь от безу­держных ласк возлюбленного, заснула безмятежным младенческим сном, укрывшись от нескромных муж­ских жадных взглядов лишь перепутанными темными прядями давно расплетшихся кос. А он, так долго ис­кавший темноокую красавицу, боялся выпустить свою добычу и неотрывно смотрел на ее лицо, припухшие от поцелуев губы, на тонкие брови и длинные ресницы и все никак не мог наглядеться.

Ей не хотелось пробуждаться, она боялась, что, от­крыв глаза, снова увидит перед собой знакомую камор­ку с застиранной занавеской, но ее тело, нежившееся на мягком ложе, подсказывало, что все с ней случив­шееся — это не ночное видение. Марии почудилось, что она слышит какие-то мужские голоса. Из-за двери и в самом деле доносился едва слышный разговор, слов было не разобрать, но, видно, разговор шел суровый. Она потянулась и с некоторой опаской приоткрыла глаза.

Князя рядом не было, и Марию это испугало. На­верное, он там, за дверью, в малой горнице, но ей от этого не легче. Как же ей быть? Вон и солнце уже про­бивается в щель между ставен, нельзя ж бесконечно нежиться в тепле. Она приподнялась на локте, ища взглядом свою одежду, но, к своему ужасу, увидела, как, тихо поднявшись с лавки у окна, к ней направля­ется какая-то тень. Онемев, Мария схватилась за одея­ло обеими руками и натянула его до самых глаз, кото­рые неотрывно следили за неумолимо приближавшей­ся тенью.

— Что, красавица, пробудилась? — проговорила мягким голосом немолодая, но крепкая с виду женщи­на и, заметив страх в глазах девушки, объяснила: — Михаил Ярославич наказал мне за тобой присмотреть, помочь, коли в чем нужда будет. Так что облачайся, красавица, в одежды, что для тебя приготовлены, да пойдем-ка.

— Куда? — упавшим голосом спросила Мария, ко­торая решила, что ее сейчас выпроводят с позором из княжеских палат.

— Как куда? — спросила женщина, которая хоро­шо понимала, чем вызван такой вопрос, и сделала дол­гую паузу, наслаждаясь своей кратковременной влас­тью над доверенной ей княжеской зазнобой. Уже через мгновение смилостившись, она пояснила: — В твою го­ренку князь велел тебя отвести, накормить, напоить, в мыльне попарить. Вот куда, красавица! Тебя Марией, кажись, величать? А меня-то Агафьей, Гашей можешь звать.

— А как же я выйду, Гаша? — непонимающе проговорила Мария и кивнула в сторону двери. — Ведь там, кажись, беседа идет? Как же мимо мужей незна­комых я пройду?

«Поздно ты о смущении вспомнила, девица», — по­думала Агафья, но вслух сказала:

— Для того дверца потайная есть.

Взяв за руку Марию, которая наконец-то дрожащи­ми пальцами смогла подвязать гашником длинную ру­баху, Агафья потянула девушку в угол покоев. Через низкую дверцу они вышли в узкий темный проход, по которому быстро добрались до отведенной Марии маленькой чистенькой горницы.

«Вот и светелка моя, — горько подумала Мария, оглядывая скромное жилище. — То не горница, в снах девичьих привидевшаяся, а клетка для птахи, в силки попавшей».

Не будь за спиной Марии приставленной князем женщины, она, наверное, разрыдалась бы, но при чу­жом человеке вынуждена была держаться. Лишь пре­дательски дрожащий голос выдавал ее чувства. Муд­рая Агафья все и без того понимала, было ясно ей и без слов, что совсем не крохотная горница расстрои­ла девушку, по своей ли или по чужой воле оказавшу­юся вдали от родного гнезда, а сковал ее страх перед будущим.

Между тем князь, откинувшись на высокую спин­ку стула, слушал доклад воеводы, который, как и было договорено, явился в княжеские палаты спозаранку. Егор Тимофеевич рассчитывал поговорить с князем на­едине, но ничего не вышло. Макар, заговорщицки под­мигнув, отправил его восвояси, посоветовав прикор­нуть немного, посмотреть сон–другой, а потом и прихо­дить. Воевода, ничего толком не поняв и решив, что князь просто–напросто еще почивает, был вынужден отложить свой разговор и явиться уже со всеми, кого накануне позвал Михаил Ярославич.

Слушал князь доклад невнимательно, что воевода с огорчением отметил. Невпопад переспрашивал, за­ставляя возвращаться к давно сказанному, будто смысл его только что стал князю понятен.

«Чем-то иным мысли княжеские заняты. Видно, не прошла вчерашняя досада, — догадался воевода и как ни в чем не бывало продолжал объяснять князю очевидные истины.

Остальные участники собрания на состояние князя не обратили внимания, поскольку целиком были по­глощены речью воеводы, следя за тем, чтоб он не упус­тил ничего из того, что они еще вчера договорились со­общить Михаилу Ярославичу. Даже отличавшийся особой въедливостью и зоркостью Самоха и тот весь об­ратился в слух, стараясь не пропустить ни слова, по­скольку понимал, что от этого во многом зависит судь­ба людей, которых, как они считали, можно было вы­пустить из поруба. Все хорошо понимали, что после нелепой гибели Кузьки князь с досады мог принять любое решение.

— Что ж, невелик ваш улов, — проговорил Михаил Ярославич задумчиво, — может, и не стоило возиться с этим сбродом. А?

— Люди там разные… — попробовал возразить во­евода.

— А люди ли они? — так же задумчиво оборвал его князь.

— Разные, разные, и людское во многих потеря­но, — опять заговорил воевода, пытаясь догадаться, к чему князь клонит.

— Вот–вот, людское-то потеряно, — будто слыша только то, что хочет услышать, поддакнул Михаил Ярославич, — может, зазря столько сил и времени по­трачено на бесполезное дело?

— Ежели тебе так теперь видеть хочется, то, мо­жет, и зря, — обиженно произнес воевода, но потом, осмелев, продолжил твердо: — Только я подобного не думаю. Ведь можно еще души заблудшие, в грехе не совсем еще погрязшие спасти. А раз можно, так поче­му доброго дела не сделать? Зачтется это нам. Да и с до­знанием не тянули, ведь даже седмицы не потрати­ли, — уточнил он для порядка.

— А коли ошибемся? — пропустив мимо ушей по­следнее замечание, спросил князь как-то равнодуш­но. — На словах-то и ястребы голубками невинными предстанут, а кому дано в мысли чужие заглянуть? Из­вестно ли вам, как дело обернется, ежели ошибемся? Мы-то татям свободу вернем, а они опять за старое возьмутся, станут грабить да примутся души безвин­ные губить. А, Егор Тимофеич? Что тогда? Зачтется ли такое?

Некоторое время воевода молчал, мрачно уставив­шись в линии на струганом столе, но потом, собрав­шись с духом, проговорил:

— Выбор и в самом деле тяжел. Только мы, Миха­ил Ярославич, не зря портки протирали да в душной избе татей слушали. Чай, не малолетки мы несмышленые, что сказки бабкины открыв рот слушают да каж­дому ее слову верят. Кабы мы для всех милости проси­ли, мог бы ты тогда в неумелости и поспешности упре­вать, а нынче всего-то таких без одного десяток на­брался.

— А что ж другие? — ехидно спросил Михаил Ярославич и, словно уловив чутким ухом какие-то звуки, донесшиеся из его опочивальни, ухмыльнувшись до­вольно, тем же тоном поинтересовался: — Али не гля­нулись?

— Они не девицы красные и не бабы ядреные, что­бы нам глянуться, — ответил воевода, сдерживая раз­дражение, но вдруг резко сменил тон, неожиданно до­гадавшись, в чем причина княжеского невнимания к разговору, еще вчера казавшемуся Михаилу Ярославичу таким важным.

Егор Тимофеевич сразу вспомнил о намеках Мака­ра, оценил и пытливый взгляд князя, несколько мгно­вений назад брошенный в сторону опочивальни, и мелькнувшую при этом в его глазах искру. Он посмо­трел на своих спутников, которым вместе с ним выпа­ла доля выполнять княжеское поручение, а теперь дер­жать за это ответ.