Миграции

Сородичи следуют за ней, вся команда машет на прощание, окликает, желает счастливого пути.

Самуэль смахивает слезы пухлыми пальцами. Заметив мой взгляд, он раскидывает руки и беспомощно произносит:

— Если они последние…

Заканчивать фразу не обязательно.

— Далеко не улетай, — доносятся до меня тихие слова Аника, обращенные к одной из крачек, покидающей палубу.

Я нахожу в небе свою крачку — она летит во главе. Становится меньше и меньше: вполовину, еще вполовину.

«Не надо, — шепчу я ей про себя. — Не бросай меня».

Но я знаю: она не может иначе. Такова ее природа.

7

ГОЛУЭЙ,

ИРЛАНДСКИЙ НАЦИОНАЛЬНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ. ДВЕНАДЦАТЬ ЛЕТ НАЗАД

— Вы пропустили мою лекцию, — раздается голос, а я как раз отскребаю унитаз.

Оглядываюсь через плечо, продолжаю отскребать.

— Смысл драить этот нужник, если вы даже на лекции не ходите.

— Работа такая. Приходится драить и что похуже.

— А зачем вообще драить?

Я спускаю воду и выпрямляюсь — достал он меня своей заносчивостью. Он перегородил дверь в кабинку и здесь, рядом со мной, кажется выше, чем за кафедрой.

— Прошу прощения.

Профессор Линч рассматривает меня, слегка закинув голову. Взгляд сосредоточенный, будто перед ним представитель непонятного вида. К сегодняшнему костюму он надел фиолетовый галстук-бабочку. Выглядит глупо, но в этом, видимо, вся соль.

— Не явитесь еще раз — поставлю вам пропуск, тогда зачета не получите.

Я улыбаюсь:

— Удачи вам с этим. А теперь проваливайте, а то изгваздаю перчатками в дерьме.

Он отступает.

— Как вас зовут?

Я рывком стягиваю перчатки, швыряю их в ведро, а потом достаю оттуда мешок и тащу его к мусорному баку.

— Вы что тут делаете? — кричит он мне в спину.

Да уж, хороший вопрос.

В следующий раз он попадается мне на глаза, когда я подметаю двор перед университетским кафе. Он с несколькими коллегами, они пьют американо; между тучами — этакая невидаль — проглянуло солнышко. Он пристально смотрит на меня через весь двор: не знаю, откуда я это знаю, потому что старательно не смотрю в ответ. Просто чувствую. Я подхожу ближе — такая у меня работа, ничего не поделаешь, оказываюсь у соседнего с ним столика, где рассыпали тонну жареного картофеля. Нагибаюсь, чтобы его собрать, смеюсь, потому что на столик садится чайка и пытается отобрать у меня ломтик.

— Ладно, твоя взяла, обжора. — Я оставляю картофель птице, причем по ходу дела понимаю, что давненько уже не видела птиц в этом дворике, а раньше тут поди поешь без того, чтобы на тебя набросилась целая стая. Без шумных свар из-за объедков стало гораздо тише.

— Прошу прощения, — произносит женский голос, и, подняв глаза, я обнаруживаю, что в лицо мне пихают тарелку. Это одна из дам из-за стола профессора Линча, на тарелке полно объедков. Я ее тут не раз видела — она преподает на факультете точных наук, за тридцать, обаятельная, но сейчас явно раздражена.

— Я не официантка, — сообщаю я ей. Кроме того, всем известно, что убирать за собой посуду полагается самостоятельно.

— А кто вы?

— Уборщица.

— Ну… вот. — Она еще настырнее сует мне тарелку, приходится взять.

— Отнести ее за вас внутрь?

Глаза ее с изумлением возвращаются ко мне. Сужаются, как будто она только сейчас меня заметила и совсем не обрадовалась увиденному.

Было бы неплохо.

— Может, вас еще и в уборную сопроводить? Я отлично подтираю задницы.

У нее отваливается челюсть.

Я несу тарелку внутрь и — не знаю, с чего бы это, — подмигиваю Найлу Линчу, когда прохожу мимо. На долю секунды лицо его становится страшно озадаченным — выходит, дело того стоило.

Я проколола переднее колесо, потому и топаю пешком вдоль мыса — и тут вижу его в третий раз за день. Он сидит на скамейке, которую я очень люблю, и держит в руках бинокль, в который можно наблюдать, как морские птицы скандалят и ловят рыбу на ужин. Бакланы бесстрашно рассекают телами темную воду.

Я останавливаюсь с ним рядом. Солнце клонится к горизонту, но в это время года оно стоит далековато на севере, не разглядишь, где оно скрывается за мысом, да и облака висят низко. Свет над миром пепельный, море в этот час взъяренное, норовистое, любознательное.

Через некоторое время я говорю:

— Привет.

Профессор Линч так и подскакивает:

— Господи. Чтоб вас. Напугали.

— Квиты.

Взгляд мой падает на его бинокль, который он передает мне без единого слова. В тот же миг птицы из расплывчатых становятся элегантно четкими, внятными и настоящими. Они, как и всегда, крадут у меня дыхание — существа, для которых быть крылатыми — обычное дело.

— Я — Найл.

Я не отвожу глаз от птиц.

— Знаю.

Он стоит, но внутри — нервическая торопливость, которая немедленно сообщает мне: что-то не так. Я опускаю бинокль, направляю взгляд туда, куда указывает его палец, снова поднимаю бинокль, вижу. Гребная лодка. Опознала я это суденышко — оно обитает дальше по берегу, много лет назад пришло в полную негодность и служит теперь рекламой цветочного магазина Нэн. Корпус обвешан всякими украшениями — искусственными цветами, ленточками и прочим, а на носу, разумеется, золотистая надпись, которая гласит: «У Нэн». Обычно на берегу судно удерживает якорь, однако его, видимо, оторвало или оторвали, потому что лодка не лежит спокойно на пляже, а стремительно уплывает вдаль — тянет ее красно-желтый пляжный зонтик, раскрытый, чтобы поймать всю силу ветра. На дне лодки двое мальчишек.

— Их ветром уносит, — говорит Найл.

— А там течение подхватит. — Я даже вижу это течение, оно терпеливо, безжалостно поджидает добычу. Темная линия на стыке волн.

Найл начинает разуваться.

— Ты хорошо плаваешь? — спрашиваю я. А внутри уже все движется. Тело все поняло.

— Не слишком, но…

— Давай за подмогой. Найди лодку, вызови скорую.

— Эй!

Велосипед — какой с него толк — шлепается на землю. Я не разуваюсь, ведь придется бежать. Входить в воду прямо здесь глупо: от мыса в море тонким пальцем уходит длинная коса; с ее конца доплыть до лодки будет проще — не совсем против течения. Земля под ногами неровная, в голове проносятся мысли: как здорово, что утром я надела кроссовки, нужно попробовать не сбить дыхание на бегу — оно еще понадобится для заплыва. Насколько холодной окажется вода? Далеко ли уже унесло мальчишек? Какой ненадежной выглядит лодка.

До края косы, окаймленного белой пеной, я добираюсь за несколько минут. Сброшенная куртка падает за спину, ее подхватывает волна. Кроссовки скинуты, я вбегаю в море и на первых шагах ощущаю привычный вброс адреналина в сердце. В этом океане я плаваю круглый год, в любое время дня, в любую погоду. Плаваю утром и вечером, при каждой возможности. В результате научилась не то чтобы одолевать море — и даже, если честно, не научилась в нем выживать, — но всего лишь сознавать, насколько оно капризно, и это после стольких-то лет. Сегодня оно, возможно, меня заберет, как могло забрать ребенком — или заберет старухой. «Только полный идиот, — говаривала мама, — не боится моря».