Миграции

Почему в русских сказках изрубленное тело сращивает мертвая вода, так что потом остается только сбрызнуть его живой водой? Целый водоем мертвой воды (из которой не выловишь даже воблы) притягивает воображение и отвращает одновременно. Не знаю, как насчет целебных свойств и отдыха, но даже из обыкновенного жгучего любопытства побывать на нем стоит. Что в нем интригующего, кроме того, что, лежа на воде, можно читать газету или журнал — например, «Гео»? Ну, нельзя утонуть. Поэтому, по договоренности с Израилем и ввиду угрозы терроризма, выход к воде и купание после заката солнца запрещены (а в декабре оно заходит перед пятью — и сразу темнеет).

Мы поселились в пятизвездном отеле «Мёвенпик» на закате солнца. На полчаса нас задержала охрана, пристально заинтересовавшаяся аппаратурой нашего фотографа и им самим, — перетряхивала, просвечивала, расспрашивала. Как оказалось, наутро в отеле начинался международный конгресс. По номерам нас развез на электрокаре светловолосый и сероглазый иорданский кабардинец (для иорданцев все выходцы с Северного Кавказа — «черкесы»), слегка говоривший по-русски после учебы в Нальчике. А распорядилась об этом менеджер… из Будапешта, с которой мы поговорили немного по-английски. Сами бы мы заблудились в подобии глинобитной татарской деревни, словно вылепленной из бурого пластилина — как несложный двухэтажный лабиринт для взрослых, в котором так приятно заблудиться. Журчат в пустых дворах фонтаны, под деревьями валяются апельсины, по заросшему мусульманскому саду сбегает вниз ручей, стоят бассейны всклянь, на фоне звездного неба бродит кошка по крышам, готовясь к утренней охоте на птичек.

Николай все-таки успел забежать на пляж за пять минут до его закрытия, и долго потом охрана выманивала его на берег знаками. Опоздавший Сергей огорченно переходил из прохладного бассейна в подогретый и обратно. Суфьян с Махмудом вернулись ночевать в Амман. А я после ужина лег спать, чтоб искупаться на рассвете в густой маслянистой воде Мертвого моря. Ощущение, что тебе сказать, читатель? Необычное, точно. На прибрежных камнях, одетых в панцири соли, легко пораниться, глаза надо беречь от попадания влаги, имеющей вкус разведенной соляной кислоты, желания нырнуть не возникает. Короче, удовольствием такое купание вряд ли назовешь, зато для здоровья, говорят, полезно. В отеле предлагалась масса дорогущих процедур со всеми этими солями да грязями, но я еще в сувенирном магазине позарился на фунт серой грязи, помогающей при артрите, за 7 баксов (дешевле там ничего не было). Я и не подозревал по необразованности, что покупаю грязь, а не мазь, зато теперь знаю новое английское слово — «mud». Со мной на рассвете купалась еще прибывшая на конференцию китаянка с Тайваня.

Я посоветовал ей быть осторожной, чтобы не порезаться о высолы на камнях, и она купалась в кроссовках — лежала на воде, как буратино, а ее кроссовки еще в тот же день, думаю, превратились в хрустальные башмачки. Вдруг что-то затарахтело, и повалили клубы сизого дыма. «Что за трактор, — удивился я, — в такую рань на территории пятизвездного отеля? Во дают!..» Но дым оказался не едким — это окуривали кусты, чтобы поменьше стало мух, которых в долине Иордана и вдоль берега Мертвого моря немерено. Говорят, это из-за интенсивного земледелия с применением органических удобрений — узкая прибрежная полоска земли, дающая два урожая в год, кормит всю Иорданию. После такого экстремального купания с китаянкой мы расстались чуть не друзьями. А отель на берегу Мертвого моря мне запомнился как глиняная сказка арабской ночи, где я всякий раз не без труда отыскивал свой номер с террасой, выходящей в журчащий сад с певчими птицами.

Вади Муджиб и Карак

Мимо Вади Муджиба мы чуть не проскочили на скорости. Это впечатляющая горная расселина, по дну которой мелкая горная речка несет свои подозрительно прозрачные воды к берегу Мертвого моря. Вообще-то Вади Муджиб — природный заповедник с турами для любителей экстремального туризма, где приходится лазать по скалам и вплавь или вброд пробираться по расселине, сверху вниз или наоборот. Времени на это у нас не было. Очень красивое и грозное место.

Следующим таким местом на трассе оказалась знакомая по открыткам лазурная, даже купоросная какая-то бухта со словно обледеневшим от соли берегом. Николай, спустившийся с фотоаппаратом к воде, отозвался так: «Как Арктика. Только тепло». Суфьян указал на каменную пирамидку на пригорке и с серьезным видом заявил, что это… окаменевшая жена Лота. Тут мне сделалось смешно. Вспомнился найденный на горе Арарат кусок доски от Ноева ковчега, выставленный в Эчмиадзинском музее под Ереваном.

Отбиваясь от мух, мы поехали дальше. Тех, что не выдувало из салона на ходу, Суфьян выгонял поштучно, опуская и поднимая боковое стекло. В своей борьбе с мухами он был суров и неутомим и в такие минуты становился похож на диктатора, воюющего с повстанцами. В замок крестоносцев Карак мы добрались уже на закате, перед самым его закрытием. Огромный и величественный замок на неприступной горе, а остались от него одни стены да темницы. Впечатляет тщета: такие камни обтесать да нагромоздить, чтоб пугать врагов всего каких-то лет пятьдесят в XII веке. Осталась только красивая история соперничества французского рыцаря, авантюриста и пирата Рено де Шатийона, грозы Аравии, с султаном Саладдином. Приступом такой утес было не взять, взяли осадой. Плененный Шатийон напоследок надерзил Саладдину, и тот ударом сабли снес ему голову. Вид из Карака на закате открывается такой, что стоило сюда спешить. Не вид, а диарама какая-то, которой недостает самой малости — вида на сам замок с какой-нибудь из окрестных гор.

Но все это были пока «цветочки». Потому что мы направлялись в Петру, чтобы, переночевав в отеле поблизости, следующий день провести в таком месте, которое знают во всем мире (хотя бы по фильму «Индиана Джонс и последний крестовый поход») и которое запоминается на всю оставшуюся жизнь.

Нашему фотографу в ту ночь не спалось, и он вышел из отеля поснимать подсвеченную месяцем горную гряду. Только он установил свой аппарат на треноге и выдержку на полчаса, как оказался взят «с поличным» охраной отеля, вооружившейся для такого случая карманными фонариками. Подозрительный тип с подозрительным снаряжением в непосредственной близости от четырехзвездного на этот раз отеля. Объяснялись знаками, и каждый на своем языке: охрана убедительно уговаривала Николая вернуться в отель, а он настаивал на том, что должен довершить начатое дело. Такой вот получился пример обоюдной профессиональной самоотверженности. Фотография, в глазах многих, вообще дело сомнительное, но в Иордании, в отличие от некоторых других арабских стран, хотя бы никто не требует платы, когда его фотографируют.

Петра

Петра — столица Набатейского царства, контролировавшего до I века н. э. всю Аравию и ее торговые пути. Набатеи были народом торговым, но прославили их, уже посмертно, инженеры, зодчие и каменотесы, вырубившие Петру в скальном монолите — в огромном каменном мешке естественного происхождения. Здесь был создан некрополь — город мертвых, где набатеи хоронили своих владык и знать, а спустя века и сами поселились посреди своих захоронений. Затем Петрой владели римляне и византийцы, овладевали ненадолго крестоносцы и мамлюки. С потерей всякого военного и торгового значения Петра оказалась забыта на много веков. Но легенда о величии и богатстве мертвого города продолжала витать где-то, как душа без тела, беспокоя воображение людей. Пока в 1812 году Петру заново не открыл для европейцев ученый, путешественник и отчасти шпион Буркхард, и сегодня это одно из самых знаменитых на свете мест.

Мой входной билет в Петру был с полумиллионным номером — столько побывало здесь туристов в одном 2005 году. Что ж, посмотрим и мы на это чудо света. Цена билета $ 30 включает и налог в пользу отселенного из гробниц местного племени. Племени построили по соседству современную деревню, с больницей и школой, и гарантировали монополию на извоз и торговлю сувенирами на территории древней Петры. И туземцы в поте лица зарабатывают себе и своим близким на хлеб с маслом. Вы можете повсюду ходить пешком, что правильно, но утомительно в зной. Сразу за билетной кассой вас станут уговаривать подвезти к входу в ущелье верхом на лошади, ведя ее в поводу, или, напротив, в бешено несущейся двуколке (типа «Эх, прокачу!»). На входе в ущелье вас подхватит следующая команда и запросит столько же, сколько стоит билет, чтобы провезти по всей Петре туда и обратно. Здесь вам предложат не только двуколки, но и верблюдов. И, наконец, в конце маршрута, где от ресторанов ведет вверх извилистая тропа с восемью сотнями ступеней, вам предложат преодолеть подъем на ишаках. Любознательным людям со слабым здоровьем и старикам (а таких приезжает сюда немало) без таких услуг не обойтись. Но остальным, ей-богу, лучше попотеть, взбираясь по крутым ступеням самостоятельно, — тем приятнее будет наверху укрыться от солнца под тентом и, сидя на ковре или привалившись к верблюжьему седлу, выпить чаю с мятой. Малоприятное зрелище — раскормленный турист с такой же женой, неловко болтающиеся в седлах, а затем не знающие, как избавиться от запаха потной рабочей скотины, натянутого одеждой. Пока мужчины занимаются извозом, их жены, дети и старики вовсю торгуют сувенирами с лотков и вразнос. От такого образа жизни в туземцах стала развиваться совершенно не свойственная иорданцам назойливость. Суфьян спросил одного совсем безусого погонщика, отчего он занимается извозом, а не учится где-нибудь. Да потому, что со своим ишаком он заработал за два года столько, ответил тот, что семья смогла надстроить целый этаж дома.

Достопримечательности Петры — Триклиниум, Царские гробницы, византийский монастырь Дейр в набатейской усыпальнице, месопотамская эстетика одной из «гробовых улиц», вырубленный в монолите амфитеатр, колоннадная улица — все они замечательны, даже грандиозны. Но по-настоящему гениальны в Петре входное ущелье Сик («сик» — расселина) и Казна, знаменитая гробница, шедевр архитектуры (не исключено, что кому-то какое-то время она и служила «казной», то есть сокровищницей, — неспроста бедуины пытали счастья, испещрив ее фасад следами от пуль, в тщетной надежде, что от удачного выстрела на них просыплется золотой дождь). Идти по дну расселины высотой в сотню метров, то сужающейся, то расширяющейся, это настоящее приключение с сюжетом. При набатеях и римлянах эта дорога была вымощена камнем, местами прорублена в скале. В наше время ее начали было бетонировать для удобства передвижения повозок и туристов, но ЮНЕСКО, внеся Петру в список памятников мирового значения, вовремя запретило продолжение дорожных работ. Каждое утро на приступ Петры бросаются орды туристов, прокатываются волнами разноязычные группы, гомон, голоса экскурсоводов. То и дело приостанавливаясь, чтобы отстать от групп, задирая голову, начинаешь вдруг понимать, что идешь по дну доисторического каньона. Со страшным напором здесь несся поток глубиной в десятки метров, о чем говорит вытянутый по горизонтали волнистый рельеф на стенах, чуть не смыкающихся над головой. Становится жутковато. Стихии отступили, а с остатками и отголосками природных катаклизмов совладали набатейские инженеры, прорубив в стенах Сика водоотводы и перегородив боковые расселины плотинами. Хотя и сегодня достаточно небывалого ливня в горах, чтобы природа вновь испытала Петру на прочность (так, лет тридцать назад здесь погибли французские туристы, не успев выбраться из Сика, когда обветшавшие плотины не справились с напором стекающей с гор воды). Длина Сика около 800 метров — это целый короткометражный реалити-фильм, заканчивающийся, когда из него совершенно неожиданно буквально выпадаешь на огромную площадь с фасадом Казны в центре, с лежащими верблюдами, толпами туристов и сувенирными рядами, а галдеж стоит такой, какого не услышишь на восточном базаре.

Но такая прогулка — это лишь полправды. Потому что на обратном пути я прошел совсем по другому Сику — пустынному и гулкому, по-настоящему величественному, и это было как подарок. Солнце стояло еще высоко, но уже клонилось к закату. В расселине желанная прохлада, затухающие голоса спутников, тишина, всего несколько раз на всем протяжении разорванная нарастающим цокотом копыт по камням и грохотом ободьев. Кажется, колоссальных размеров конь с грозным всадником сейчас выскочит на тебя и сметет, сотрет, растопчет — а из щели выкатывается чуть ли не игрушечная повозка с лошадкой, в подножии великанских скал. И когда все стихает, вдруг начинает где-то плакать ребенок — устал, наверное, просится на руки к матери. И этот монотонный отдаленный плач, усиленный расселиной чуть не до космических размеров, волнует меня так, как не взволновал бы плач собственного ребенка. Кажется, что скалы самой Петры заговорили…