Михаил Скобелев. Его жизнь, военная, административная и общественная деятельность

Любопытны некоторые ее разговоры с офицерами. Однажды ее спросили: правда ли, что ее сын еще ребенком терпеть не мог немцев?

– Да, – отвечала она. – Впрочем, тогда доставалось всем! Вот только monsieur Жирардэ мы и обязаны, что Миша стал сдерживать свою пылкую натуру. Он сумел привязать к себе ребенка, развил в нем честные инстинкты и вывел его на дорогу. Да, Миша был в детстве очень умным, бойким мальчиком, очень самостоятельным, любознательным и любил выводить свои решения.

В разговорах с матерью и с дипломатами Скобелев не раз бранил немцев. Бисмарка он называл “ловким” и отдавал ему должное, но все-таки считал немцев главными виновниками наших неудач.

Во время пребывания Ольги Николаевны со Скобелевым вышла неприятность. Как раз, когда он хотел посетить нового главнокомандующего, Тотлебена, он убедился, что его обокрали. Между прочим пропали крупные бриллианты с его шпаги. Скобелев пришел в состояние такого гнева, что грозил своему денщику, поляку Круковскому, ссылкою в Сибирь; денщик, человек горячий, с польским гонором, вспылил и сказал, что, “может быть, взял кто-либо из господ”. Такой поклеп на офицеров, окружавших Скобелева, до того вывел из себя Михаила Дмитриевича, что он вопреки всем своим принципам и привычкам ударил денщика, чего долго не мог простить себе. В конце концов оказалось, что денщик был прав – вором был один из ординарцев Скобелева.

Скобелев был глубоко огорчен этим происшествием. Он велел никому не называть вора.

– Губить его незачем. Он молод, может быть, исправится, – говорил Скобелев.

И в тот же день, не говоря никому ни слова, отчислил вора обратно в полк. Этим дело о покраже бриллиантов окончилось, и камни были вставлены новые.

Незадолго перед выступлением в Адрианополь офицеры собрались в день св. Георгия на обед к Скобелеву. Он успел уже забыть про бриллианты, был весел и разговорчив. Между прочим он говорил о том, что было бы, если бы турки внезапно напали на его отряд.

– Кто из вас, – обратился он к офицерам, – согласился бы тогда исполнить одно мое поручение отчаянного характера?

Глаза его блистали.

– Я думал, – сказал он, – кому бы поручить взорвать все ходы под нашей позицией, в случае если бы турки ею овладели.

В апреле 1879 года Скобелев был уже в Петербурге, где он жил на Моховой улице. Несколько позднее приехала из Болгарии и мать Скобелева.

Однажды завязался разговор о причинах наших неудач в Закаспийском крае. Некоторые из офицеров стали открыто говорить, что Скобелева следовало бы назначить начальником экспедиции. Мать Скобелева ухватилась за эту мысль.

Лицо Михаила Дмитриевича стало вдруг пасмурно.

– О пустяках вы все толкуете. Никогда этого не будет!

И он, нахмурившись, стал быстро шагать, “как тигр в клетке”.

– Ну, а если вам предложат? – приставали к нему. – Возьмете нас?

– Ах, да отстаньте! Ну конечно, возьму.

Ольга Николаевна вскоре опять уехала в Болгарию, а Скобелев отправился в свой 4-й корпус, в город Минск.

Глава V

Ахалтекинская экспедиция. – Весть об убийстве матери Скобелева. – Штурм Геок-Тене

Ахалтекинская экспедиция была достойным завершением военной деятельности Скобелева. Мы уже заметили, что военный гений Скобелева мог бы развернуться вполне лишь в большой европейской войне. Но и в Средней Азии в борьбе с полудикими “халатниками” Скобелев показал, что человек с его способностями совершит завоевания там, где, казалось, экспедиция была заведомо обречена на неудачу. Старый кавказский офицер Арцишевский, очевидец событий, говорит по этому поводу, что весь успех дела зависит от уменья подчинять своей воле и власти, своему обаянию, чем Скобелев обладал в высшей степени. “Меня всегда поражало одно, – замечает тот же офицер, – как Скобелев так глубоко, так верно знал дух своего солдата и подчиненных. Его проницательность доходила до смешного. Он знал, какая часть войска и когда обедала и могла обедать с особым аппетитом и во вкусе”. Чанцов замечает о той же экспедиции: “Тем более это было трудно, что два предшественника Скобелева – генерал Тергукасов и генерал Лазарев – не имели достаточно времени (?) установить надежно первые военные шаги наши в этом крае. Скобелеву пришлось все дело начинать сызнова”.

В марте 1880 года разнесся слух о назначении Скобелева начальником закаспийских войск. В начале апреля слух подтвердился, и на нашей среднеазиатской границе все стали готовиться к походу. Скобелев был еще в Петербурге, а весть о его назначении так успела повлиять на офицеров и солдат, что все заговорили: “Теперь побьем текинцев, возьмем Геок-Тепе”.

Слава Скобелева успела распространиться и в среде азиатских народов. Узнав о новом назначении, текинцы стали энергично укреплять Геок-Тепе и временно приостановили набеги.

В начале апреля Скобелев прислал телеграмму, велев закупать как можно больше верблюдов. Генерал медлил с отъездом, требуя подробного определения своих прав и полномочий. Прибыв в Тифлис, Скобелев получил подробные инструкции, в которых придуман план покорения Ахалтеке в течение двух лет. Скобелев покончил дело ровно в девять месяцев.

Прибыв в Закаспийский край, Скобелев, по своему обыкновению, начал с личной рекогносцировки края. Он осмотрел даже Мангышлак, хотя эта местность и не входила в район его военных операций.

В биографическом отношении ахалтекинская экспедиция Скобелева особенно важна потому, что здесь он впервые выступил совершенно самостоятельным начальником. Энергия Скобелева тотчас дала о себе знать. 9 мая 1880 года он прибыл уже в Чикишляр и в тот же день приступил к делу. Здесь необходимо отметить следующий эпизод. На пароходе была привезена чудная белая лошадь Скобелева. Генерал велел, не доезжая до берега, спустить ее в море. Лошадь благополучно доплыла. Впоследствии Скобелев признавался, что отдал это приказание под влиянием суеверия (которым всегда отличался): если лошадь доплывет, значит экспедиция окончится удачно.

С прибытием Скобелева работа закипела, и притом все приняло сознательный, целесообразный характер. Генерал вставал в 4 часа утра, мылся со своим адъютантом на кухне, когда ротные котлы только что начинали ставить на огонь, проверял сам мясо, крупу, пробовал хлеб, ночью неожиданно являлся в госпиталь, осматривал сторожевую службу и лично опрашивал фельдшеров. В магазинах шла погрузка ночью, с фонарями. Часто являлся туда Михаил Дмитриевич, заходил рано утром, говоря: “Буду я, будет и офицер, и смотритель, вернее вес выйдет, да и солдату веселее пойдет работа”. Скобелев не походил на гвардейца-белоручку. Во всех деловых совещаниях и комиссиях он участвовал лично, но говорил: “Все это одни разговоры и писание”. Он терпеть не мог канцелярщины и сложной переписки – он был и на бумаге так же быстр, как и на войне. Его известный адъютант Баранов днем и ночью, верхом и пешком ловил на лету мысли и распоряжения Скобелева. Другим деятельным помощником был полковник (теперь генерал) Гродеков.

Силы, которыми располагал Скобелев, составляли в общем весьма ничтожный отряд из 26 рот пехоты, 22 больших орудий, 4 митральез и 12 орудий без запряжки, оставшихся на укрепленных пунктах. С этими силами (около четырех тысяч человек) Скобелев предпринял решительное движение в Ахалтекинский оазис и занял территорию на протяжении 320 верст безлюдной пустыни; и все это при самых ничтожных материальных средствах экспедиции. “Ici je ne suis pas sur des rosеs” (“Здесь я не на розах”), – писал сам Скобелев.