Михайлов или Михась?

В этот день допрос свидетелей обвинения на этом был завершен. Перед судом прошли несколько десятков человек, и каждый из них прямо или косвенно свидетельствовал о невиновности Михайлова. Реплику судьи Антуанетты Сталдер, обращенную к Жану Луи Кроше: «Господин прокурор, кого вы вызвали в суд – свидетелей обвинения или защиты?», многие газеты повторили по нескольку раз. А одно издание на следующий день вышло с броской «шапкой» во всю ширину первой полосы: «Нашему правосудию надо будет найти какое-то конкретное обвинение, чтобы осудить Михайлова». Прокурор проявлял чудеса изворотливости, чтобы вытянуть хоть из какого-то реального свидетеля признание в том, что Михайлов является криминальной личностью. Один из свидетелей после ряда двусмысленных, но достаточно при-митивных вопросов прокурора с раздражением воскликнул:

– Послушайте, господин прокурор. Я делал с Михайловым бизнес, честный бизнес. Он ни разу меня ни в чем не подвел и не обманул. И какое мне было дело до того, русский он или не русский, где он родился, когда женился и в какой колледж ходят его дети!

* * *

РАЛЬФ ОСВАЛЬД ИЗЕНЕГГЕР:

В этот день я проснулся в ужасном настроении. Адвокат, выступающий в роли свидетеля обвинения по делу своего же подзащитного, – это юридический нонсенс.

Впрочем, последнее время эти нонсенсы меня преследовали слишком уж часто. Я даже подумал, что установил некий адвокатский рекорд по созданию необычных ситуаций. Ни в университете, когда я изучал право, ни от своих коллег я никогда не слышал, чтобы кто-то из адвокатов ранее был арестован по делу своего клиента. Но со мной произошло именно это.

Когда ко мне домой пришли с обыском, жена страшно перепугалась. Я же, наоборот, был совершенно спокоен. Я знал, что их интересовали письма и записки Сергея, которые он передавал через меня. Честно говоря, я даже не помнил, есть ли у меня дома среди документов какие-то из этих записок. И дело даже не в том, что я уверовал в собственную безопасность. Мое спокойствие объяснялось уверенностью в том, что ни в одной из записок нет ничего криминального, ничего такого, что на самом деле могло бы помешать следствию.

В самом начале, когда Сергей только попросил меня передать письмо на волю, я предупредил его, что эти письма могут и должны носить сугубо личный характер. Сергей дал мне мужское слово, что так оно и будет. Не хочу скрывать, я, очень плохо читая на русском языке, все же нашел возможность получать точный перевод писем. И всякий раз я убеждался, что мой подзащитный умеет держать слово. Порядочность Сергея, его сила воли, мужество, с которым он переносил все несправедливости следствия, тюремного заключения и вообще превратности судьбы, меня просто поражали. Я видел, что мой подзащитный – неординарный человек, и мне хотелось сделать для него как можно больше. Не думаю, что в юридической практике часто бывают случаи, когда адвокат еще во время предварительного следствия преступает профессиональную грань и устанавливает со своим клиентом неформальные, дружеские отношения. Но у меня с Михайловым получилось так. Уже через несколько месяцев следствия я был глубоко убежден – Сергей ни в чем не виновен. Поэтому я помогал ему и как адвокат, и как его новый друг.

Я видел, что эти записки, которые он писал и получал в тюрьме, были для него словно глоток свежего воздуха. Понимал ли я, что нарушаю закон? Нет. Я считал, что с моей стороны есть проступок, но нет преступления. Я знаю, что мои коллеги, когда данные о моем аресте появились в прессе, устроили целую дискуссию по поводу соблюдения или несоблюдения адвокатской этики. И я знаю, что в этих спорах они никакой четкой формулы не вывели. И еще я понял твердо: нельзя пособничать преступнику, помощь же невиновному человеку совсем не нарушение и в конфликт с адвокатской этикой не вступает. Из тюрьмы меня выпустили довольно быстро, но уголовное дело закрыто не было. Более того, Зекшен и Кроше постарались его форсировать и довести до приговора раньше, чем состоится суд над Михайловым. Им нужен был прецедент, ситуация, в которой они могли бы сделать вывод о сговоре между Михайловым, мной и Кан-довым и на основании этого прийти в суд с доказательствами, что Михайлов является лидером преступной группировки. Чего только они для это не совершали! И мне, и, как я узнал впоследствии, Кандову предлагали всякие блага, если только мы дадим показания против Михайлова. Нас вербовали и свои спецслужбы, и приезжавшие специально агенты ФБР. Когда же они поняли, что все бесполезно, дело, по сути, спустили на тормозах. Да и времени возиться с нами уже не оставалось. Обвинительное заключение по делу Михайлова

было готово, пора было начинать суд.

Конечно, я знал, что мне придется выступать в качестве свидетеля обвинения. Я бы мог найти тысячу и одну причину, чтобы в суд не явиться. Но по отношению к Сергею это было бы нечестно. Поэтому я пришел. Но, дав показания, в зале не остался. Мне, человеку, почти два года защищавшему Сергея, оставаться в зале среди тех, кто просто пришел из любопытства, было слишком больно. И я ушел. Я не просто ушел, я уехал из страны на те несколько дней, что шел процесс. Уехал, чтобы не поддаться искушению пойти в зал. О том, что Сергея признали невиновным, я узнал из сообщения по радио. И я заплакал.

От первого лица

Сергей МИХАЙЛОВ:

Хотя субботнее заседание закончилось довольно рано, этот день меня вымотал. Слишком много свидетелей было допрошено. Допросы проводились по методу блица, и это утомляло еще больше. Я видел, что судья искусственно ускоряет допросы, и это было неплохим предзнаменованием – значит, она не считала нужным тратить слишком много времени на бездоказательные вымыслы тех свидетелей, которых включили в свой список Кроше и Зекшен. И хотя за все прошедшие дни суда против меня не было сказано ничего конкретного, я понимал, что радоваться победе еще рано.

Поначалу меня удивляло, почему это так пассивен прокурор Кроше. Потом, как мне кажется, я нашел ответ на этот вопрос. Скорее всего, такова была его тактика. Свидетели обвинения не могли представить суду никаких документов, и своими вопросами прокурор мог только усугубить впечатление присяжных, что их просто обманывают. Скорее всего, решил я, прокурор как следует возьмется за свидетелей защиты, чтобы поставить под сомнение их показания. Так что главный бой еще впереди.

А был ли япончик?

Женева, 6 декабря 1998 года.

Еще накануне, субботним вечером, адвокаты разъехались, кто куда. Манье улетел к себе в Брюссель, Дрейфус отправился в Цюрих, Реймон, выходя из зала суда, во всеуслышание заявил, что намерен весь воскресный день кататься на лыжах, Маурер пробурчал, что, возможно, к нему присоединится. Не знаю, чем занимались в выходной швейцарские репортеры, а российские журналисты решили не терять воскресный день даром и ринулись в Борекс разыскивать злополучную виллу, в которой некогда проживала семья Михайлова. От нечего делать и я отправился с ними. Борекс оказался не городом, а сущей деревней. При въезде мы увидели огромный загон с пасущимися коровами, и это зрелище подчеркивало деревенский пейзаж. Деревня деревней, а нужную улицу мы не могли разыскать битый час. Потом решили поспрошать прохожих. Первые двое, к которым мы обратились, попросту не пожелали с нами разговаривать и, не дослушав даже вопроса, отвернулись, храня высокомерное молчание. Куда словоохотливее оказалась дама с собачкой. Она, правда, не знала, где находится нужный нам дом, но зато долго и подробно рассказывала о том, что слышала о «бедном русском», которого сейчас судят, а однажды, несколько лет назад, даже сама видела его в Борексе. «Вполне приличный месье, истинный джентльмен, во всяком случае, именно таким он мне показался», – заявила дама, добавив, вероятно, на всякий случай, что внешний вид часто бывает обманчив. Наконец нам повезло. Пожилая дама подробно объяснила нам, что дом, где жила русская семья, находится на соседней улице, и действительно, проехав метров пятьсот, мы оказались у дома № 12. Обычное одноэтажное строение, какими в большинстве своем и застроен Борекс. Перед входом стояли пластмассовые ведра с краской, судя по всему, здесь полным ходом шел ремонт. Вышедший на шум подъехавших к дому машин мужчина поинтересовался, что нам нужно. Услышав объяснение, он заявил, что знать не знает ни о каком русском, что дом уже месяц как продан и сейчас новый хозяин делает здесь ремонт. В дом он нас пустить категорически отказался и предупредил, что если мы вздумаем фотографировать, то он немедленно вызовет полицию.

Вернувшись в Женеву, я набрал кучу газет и засел в гостинице. Отчетами о вчерашнем судебном заседании были заполнены практически все издания. Большинство из них особое внимание уделили эпизоду с аудиокассетой, на прослушивании которой настаивал прокурор. История этой кассеты имеет четырехлетнюю давность. Впервые о ней заговорили во время следствия по делу Вячеслава Иванькова – Япончика. Еще тогда спецагент ФБР Левинсон, только что начавший работать в «русском» отделе Бюро, утверждал, что на кассете службой прослушивания записан телефонный разговор Япончика и Михася. Во время следствия над Иваньковым кассета была подвергнута экспертизе, однако эксперты не взяли на себя смелость идентифицировать голоса. Когда было возбуждено уголовное дело против Михайлова в Швейцарии, Левинсон снова извлек на свет ту же кассету и, отряхнув с нее пыль времени, предложил Зекшену. После очередного броска женевского следователя за океан досье Михайлова пополнилось еще десятком страниц текста и кассетой. Эти несколько листков бумаги обошлись швейцарскому налогоплательщику как минимум в несколько тысяч франков. Михайлову кассету во время предварительного следствия, хотя и не сразу, предъявили. Он отреагировал спокойно, заявив, что голоса не узнает, а с Вячеславом Иваньковым знаком не был и никогда никаких разговоров ни лично, ни по телефону не вел. И вот теперь на суде прокурор Жан Луи Кроше решил использовать кассету в качестве козырного туза, тщательно спрятанного до поры до времени в рукаве. И жесты, и модуляции голоса, коими сопровождалась просьба Кроше о приобщении к судебному следствию кассеты, свидетельствовали о том, что прокурор явно рассчитывал на сенсацию, способную изменить мнение президента суда и присяжных о подсудимом и его причаст-ности к криминальному миру. Но сенсации не получилось.

Адвокаты тут же заявили протест против приобщения кассеты, не прошедшей голосовой экспертизы. Кроше тут же «вернул мяч», заявив, что готов отослать запись на экспертизу и что результат будет готов недели через две.

– Вы за два года не удосужились эту экспертизу провести, а теперь хотите остановить процесс, – не скрывая раздражения, упрекнула прокурора председательствующая суда и обратилась с вопросом к Михайлову: – Господин Михайлов, вы признаете, что один из голосов, записанных при телефонном прослушивании на предъявленной нам сейчас кассете, принадлежит вам?