Мила Хант

– Но вот что странно, действительно странно. С четырнадцати лет у нас больше нет фотографий, запечатлевших вас в деле. Но есть другие снимки. Не менее любопытные в своём роде.

Я смотрю на новую картинку, занимающую весь экран. Два подростка смеются взахлёб. Мы смеёмся взахлёб, он и я.

– Нильс, – шепчу я.

– По крайней мере, – снисходительно бросает она, – мы нашли хотя бы одного человека, который вас любит.

– Он не имеет ко всему этому никакого отношения!

Леди А. в очередной раз не обращает внимания на мою реакцию.

– Все эти годы вы вели себя очень осмотрительно, – признаёт она. – Настолько осмотрительно, что до сих пор мы единственные знали обо «всём этом», как вы выражаетесь. Тем не менее, мисс Хант, вы должны признать и принять вашу феноменальную способность. Перестать её стыдиться. Научиться говорить о ней как о даре, об огромном преимуществе.

Я называла это иначе – проклятием. И сделала всё, чтобы похоронить как можно глубже в себе. Леди А. вскрыла мой череп своими режущими словами, выпотрошила самые тёмные уголки памяти, стремясь откопать этот ещё не остывший труп.

– Чего вы от меня ждёте?

– Что вы снова начнёте делать то, что у вас так хорошо получается, – произносит С., немного отступая назад.

– Вы хотите меня заставить… применять мою способность? Рассчитываете воспользоваться мною?

– Какой ограниченный взгляд! – возражает леди А. – Скорее мы предлагаем вам почётную возможность послужить родине. Добавить свой кирпичик в прекрасное здание, которое мы строим.

– Плевать я хотела на ваше здание! Вы мне отвратительны со своим шантажом!

– Конечно, у вас есть право предпочесть суд и тюрьму.

– Да вы блефуете! Вы не сможете доказать, что я кого-то убила!

Я уже готова вцепиться ей в горло, но тут вмешивается С.

– Мила, прошу вас, ведь это и для вашего блага в том числе. Чтобы вы смогли жить – такой, какая вы есть.

– Не трогайте меня! Ненавижу лицемеров! Вы как пёсик у её ног! Мне вас жалко! Я ничего не буду делать для вас!

От крика мне немного легчает. Но в целом ничего не меняется. Пёсик, виновато улыбаясь, отступает назад. И теперь между мной и леди А. нет никакого буфера.

– Уведите её, – приказывает она. – Пусть судья Фарелл подпишет приказ о немедленном задержании. До суда она должна находиться под усиленной охраной. И позаботьтесь о пайке.

Леди А. поворачивается ко мне, продолжая обращаться к С.

– А среди заключённых распространите информацию: мисс Хант – опасная психопатка. Она похитила маленького ребёнка и расчленила его. Живого. И да, позаботьтесь, чтобы она не оказалась в камере одна.

Леди А. уже на пороге, готовая выйти из комнаты. Вдруг она останавливается и ослепительно улыбается, словно ей в голову пришла блестящая идея.

– А завтра проведите обыск у Нильса Стернберга. И пусть у него на кухне, в духовке, найдут обгорелые куски плоти – всё, что осталось от маленькой жертвы.

Она снова улыбается.

– Это превратит его в вашего сообщника, мисс Хант. Очень жаль. Такой милый молодой человек.

Я падаю на колени, у меня кружится голова. Лицо Нильса вертится вокруг с бешеной скоростью. Фотография, где мы смеёмся взахлёб. Тень ложится на его черты. Ледяные белые руки словно растирают меня в порошок.

– Подождите, – выдыхаю я.

Леди А. остаётся стоять спиной ко мне, но в её голосе я слышу удовлетворение.

– Мы не сомневались, что вы проявите патриотизм.

5

Машина бесшумно въезжает в железные ворота. Створки со стуком закрываются. Эхо гуляет по огромному двору, окружённому высокими бетонными стенами. С. только что снял повязку с моих глаз. Свинцовое небо грозит нас раздавить. В глубине двора возвышается шестиэтажное здание с небольшими зарешеченными окнами.

Я вопросительно смотрю на С.

– Это государственная тюрьма. Особо охраняемая часть. Здесь сидят серийные убийцы, люди с тяжёлыми психическими патологиями, опасные для самих себя и, разумеется, для окружающих.

С. обводит взглядом серые стены, похожие на крепостные, и три застеклённые сторожевые вышки.

– Наблюдение осуществляется с помощью камер и датчиков давления, вмонтированных в пол. Сторожевые вышки оснащены системами распознавания движения, которые фиксируют все подвижные элементы в радиусе трёхсот метров. В том числе за стенами, толщина которых двадцать сантиметров. Фиксация происходит днём и ночью. И даже в густом тумане.

Я обхватываю себя руками, пытаясь унять дрожь. То ли от его слов, то ли от холода меня всю трясёт. С. смотрит на часы.

– Через пятьдесят семь секунд все системы безопасности будут отключены.

– Зачем?

– Чтобы дать вам возможность проявить себя… показать, сможете ли вы служить родине.

Я гляжу на него с беспокойством.

– Вы будете меня проверять? Проверять мою способность?

– Через тридцать восемь секунд из здания выйдет человек.

– Нет, пожалуйста…

– Полгода назад он похитил семилетнего мальчика. Неделю продержал в каморке метр на метр, морил голодом и пытал. Потом убил и скормил своим бульдогам. Нашли только часть тела.

Я каменею от его слов. Неимоверным усилием воли подавляю рвоту. И бормочу:

– Я не могу… я не хочу никого убивать…

– Разумеется, он приговорён к смертной казни. А вы, по сути, избавите его от электрического стула. Это даже как-то слишком благородно, нет?

У меня едва хватает сил помотать головой.

– Дверь его камеры разблокирована. И всё устроено так, чтобы он без помех добрался до этого двора.

С. глядит на меня в упор.

– Мила, представьте, что он мог бы похитить вашего маленького брата. И выполните это задание для вашей родины так, как если бы делали его для себя.

С. отступает в тень крыльца. Я оборачиваюсь. Дверь здания открывается, и в проёме возникает высокий силуэт. Костлявый, бритый налысо человек нервно осматривает двор. Он замечает меня и на мгновение застывает. Наши взгляды встречаются на несколько секунд, которые кажутся мне столетием. Потом он видит железную лестницу на угловом строении, примыкающем к ограде тюрьмы, и бросается туда. Поставив ногу на первую ступеньку, человек оглядывается вокруг, словно не веря своей удаче. Снова смотрит на меня. И начинает подниматься.