Милая Шарлотта

Жизель улыбнулась ей понимающе, сняла со стены подсвечник и велела идти за собой.

Для того чтобы пройти на конюшню, следовало выйти через главный вход и пересечь двор, но Жизель подвела ее к дверям, выходящим во внутренний дворик с парком:

–  Еще не все солдаты покинула замок, а вам лучше не уезжать вот так на глазах у них - я проведу вас на конюшню другим путем.

Стояла вторая половина дня, хотя солнце еще не садилось за горизонт - было достаточно светло. Жизель шагала впереди нее по узкой, мощеной камнем дорожке: по левую руку располагался пруд с лилиями посредине, по правую - глухая стена замка, а чуть впереди уже виднелась конюшня.

–  Возьмите лошадь, что стоит в самых первых стойлах от входа - это лучший жеребец, что у нас есть. Вот только запрягать его вам придется самой - завтра, как вы помните, Рождество, и слуг я уже отпустила в церковь. Вы справитесь?

–  Да, разумеется, - с готовностью кивнула Шарлотта, - спасибо вам, Жизель…

–  Пустое!
– отмахнулась та, сторонясь, чтобы пропустить ее вперед.
– Ну же, идите!

Шарлотта обходя герцогиню на узкой дорожке, еще раз улыбнулась ей и, подхватив свои юбки, решила уже добраться до конюшне бегом, как вдруг почувствовала резкую боль в голове - мир как будто опрокинулся на бок, а потом наступила темнота.

Шарлотта начала приходить в себя оттого, что в воздухе нестерпимо пахло гарью. Голова ужасно болела, а перед глазами все плыло. Не сразу ей удалось разобрать в этом тумане, что она по-прежнему находится на той же мощеной дорожке на полпути к конюшне, но теперь она лежала на этой дорожке. Шарлотта только сейчас осознала, что была в обмороке.

–  Вы очнулись, Шарлотта?
– она сперва услышала голос, а потом разобрала, что у пруда, стоя к ней вполоборота, находится Жизель. Голос ее звучал сдержанно и любезно, будто ничего не произошло.

–  Да, кажется, я упала… - произнесла Шарлотта, силясь подняться, и - новое открытие - обнаружила, что ее руки связаны за спиной.
– Что происходит?
– испугавшись уже не на шутку, спросила она.

–  Простите, мне пришлось вас ударить подсвечником, - так же легко пояснила Жизель, - не беспокойтесь, даже крови нет - у вас очень густые волосы, и это смягчило удар. Впрочем… - она усмехнулась грустно, - вашу жизнь это все равно не продлит, к сожалению. Вы хорошая девушка, Шарлотта, и дело вовсе не в вас, дело во мне.

Она, кажется, потеряла к Шарлотте всякий интерес и отвернулась, глядя на пруд.

–  Вы знали, Шарлотта, что много лет назад на этом пруду погибла девочка? Маленькая и очень милая девочка. Вы думаете, я говорю о сестрице Филиппа?

Шарлотта ничего не думала и почти не слышала ее. Ей было очень страшно, и страх этот заставлял, не чувствуя боли на стертых в кровь запястьях, изо всех сил пытаться высвободить свои руки.

–  Нет, Шарлотта, - продолжала она, - это я здесь умерла. Вместе с Мадо, хотя она, как и вы, ни в чем не была виновата. Нам было по пять лет, но я уже понимала, что доплыть до центра пруда, где растут лилии, мы не сможем - а она этого не понимала и поплыла. Нянька как всегда дремала в беседке и не слышала криков - может быть, если бы я сразу ее разбудила, Мадлен бы спасли. Но я не разбудила. И не смейте осуждать меня, Шарлотта, я всего лишь хотела найти свое место в этом мире - кто же виноват, что я оказалась более сообразительной и удачливой, чем Мадлен? И, потом, жертва Мадлен была ненапрасной - вы же видите, какая утонченная и благородная дама из меня получилась, а Мадлен бы выросла в кого-то - только не обижайтесь, Шарлотта - похожего на вас. Так что все к лучшему, но, тем не менее, та девочка, которой я была прежде, тоже умерла здесь, вместе с Мадлен.

По щекам Шарлотты катились слезы, но даже вздохнуть в голос она не смела. Она уже ясно понимала, что Жизель не в себе, и - если то, что она рассказывает об этой несчастной девочке, правда - то не в себе она уже очень давно.

Шарлотта продолжала вытягивать свою кисть из пут - и, кажется, у нее получалось. По крайней мере, петля уже не обхватывала ее запястье так крепко, а сместилась ниже, намертво застряв теперь в районе большого пальца.

Жизель ее стараний не видела, она смотрела на воду и не умолкала ни на минуту:

–  А может быть, я умерла еще раньше. Когда ребенком сидела подполом и слышала, как наверху испанские солдаты убивали мою мать. На близлежащие деревни часто нападали и сжигали их дотла, но до определенного времени я просто не верила, что такое может случиться и с нами. Я сидела там, Шарлотта, и не смела даже плакать, но чувствовала, как с каждым криком матери во мне обрывается что-то, и что прежней я никогда уже не буду.

– Она вдруг обернулась и сказала, резко повеселев: - кстати, а мою мать звали Оливией Госкар - забавно, как любит говорить наш общий знакомый, да?

Шарлотта обомлела, забыв о веревках.

–  Уж не хотите ли вы сказать, что де Виньи и ваш отец?

Жизель рассмеялась, будто Шарлотта сказала что-то безумно веселое:

–  Нет-нет, о нет! Он не мой отец, но этот человек был живой легендой в нашей семье. А для моей матери и вовсе Богом. Представьте себе: грязная вечно утопающая во мраке хибара, беспробудно пьяный отец, нищета, которой нет конца и края - и обрамленный золотом и бриллиантами миниатюрный портрет блестящего красавца на медальоне. Отец бил мать смертным боем, вынуждая продать этот медальон - но она прятала его и не позволяла. А иногда обнимала меня и шептала на ухо, что очень скоро этот божественный красавец де Виньи приедет сюда, заберет нас с собой, и мы заживем счастливо-счастливо в великолепном замке Седан - том самом, куда намеревались ехать вы, Шарлотта. Она до последнего дня свято в это верила. И я верила. Только напрасно мы ждали: как оказалось, у него и в мыслях не было даже навестить мою мать, потому что - оцените иронию - он боялся нарушить ее семейное счастье. Знаете, кто мне это рассказал? Одна из его любовниц - такая же крестьянка, как и моя мать, только помоложе и не растерявшая еще своей красоты. Говорят, их у него много было, и каждой, наверное, он дарил по медальону.

–  Так это вы убили барона? Взяли нож Шарля и поехали за ним ночью…

–  Я, - легко согласилась она.
– Я безумно хотела с ним встретиться и познакомится поближе, чтобы узнать - помнил ли он хотя бы ту женщину, которая умерла с его именем губах. Я даже написала ему письмо из Фонтенуа, едва прознав о ваших пикантных отношениях с мсье де Руаном - тем вечером, помните? И это сработало, он примчался. Только меня он и знать меня не хотел - это, увы, стало последней каплей. К тому же в тот вечер я услышала, как де Виньи и мсье Госкар говорят о завещании в вашу пользу: барон просил заверить его у нотариуса как можно быстрее. Мне показалось, что он чувствовал себя в чем-то виноватым перед вами и, как всегда, предпочел принести извинения в качестве материальных благ. А я решила, что мсье Госкару это наследство будет нужнее: я не очень хорошо его знала, но он всегда был учтив и почтителен со мной. К счастью, он совсем не похож на своего отца. Пусть считает, что это небольшой сестринский подарок.

–  А что сделал вам дурного Шарль, что вы подбросили именно его нож?

Жизель хмыкнула:

–  Вы думаете, я не догадалась, что за спектакль вы и мсье де Руан разыгрывали тогда за завтраком? Как он пытался морочить мне голову и помешать вам сказать правду о моем муже и Ирен? Так что он получит по заслугам.

Когда веревка все же соскользнула с ее левой кисти, Шарлотта даже не поверила сперва. С замиранием сердца она смотрела на Жизель, подумав, что нужно выждать удобный момент, а потом бежать. Однако услышав о ее рассуждениях по поводу вины Шарля, нервы ее не выдержали, и она, поднявшись на ноги, помчалась в сторону конюшни. Жизель даже не шевельнулась в ее сторону, только лениво проследила взглядом.

И вскоре Шарлотта поняла, почему: в конюшне не было ни одной лошади, а сено, разбросанное здесь повсюду, горело, чадя черным дымом. Пути назад не было, и Шарлота отчаянно начала дергать ручки дверей, всех подсобных помещений, выходящих из конюшни. Наконец, одна поддалась - за дверью была кладовая, утопающая во мраке, из которой вела вниз каменная лестница, упирающаяся в ржавую решетку.

Толкнув и ее, Шарлотта осознала, что оказалась в подземелье замка - да не простом: вдоль сырого и темного коридора располагались несколько тяжелых дверей с окошками. Кажется, в те времена, когда Фонтенуа был настоящей крепостью и боем оборонял окрестности, это подземелье использовали в качестве тюрьмы - здесь содержали и, возможно, даже казнили пленных.