Миледи и притворщик

– Какое ещё клятвопреступление? Кого мог обмануть младенец, который ещё не умеет говорить?

– Не он. Его отец. Он не вернул долг ростовщику в срок. Он нарушил клятву, а в той клятве сказал, если не исполнит договор, то в знак покаяния отдаст самое дорогое, что есть у него. Первенца.

Теперь я увидела проштрафившегося должника. Он как заведённый не переставал бубнить себе под нос:

– О, Гатум, даруй мне прощение. Не иссуши Тарагирим, не оставь нас всех без воды и хлеба. О, Гатум…

Я метнулась к нему и попыталась вразумить:

– Опомнись, как ты может отдавать единственного сына огненному богу? Это же твоя плоть и кровь! Сколько ты должен ростовщику? Может, этого хватит?

Я стянула с руки кольцо и парочку визиревых браслетов, чтобы сунуть незадачливому папаше, а он даже не шелохнулся и всё продолжал напевать:

– О, Гатум, прости. О, Гатум, не погуби…

Внезапно моего плеча коснулась рука – это Леон подбежал ко мне, чтобы с тревогой сказать:

– Эми, идём отсюда. Ты не с теми людьми затеваешь ссору. Шанти сказал, что они всё равно исполнят ритуал, так у них принято. А если будешь мешать, они и тебя кинут в яму.

– Лео, они же хотят заживо сжечь ребёнка! Они его на самом деле убьют, как ты не понимаешь!

Слёзы сами собой хлынули из глаз. Как же так? Почему это происходит? Почему кто-то решил откупиться за свои грешки жизнью невинного дитя? Почему остальные готовы кормить детской плотью своего кровавого бога? На какие дары от него они рассчитывают?

– Мерзавец ты, мерзавец, – выплюнула я и вцепилась в папашу, чтобы хорошенько его тряхнуть, – лучше бы ты сам прыгнул в Пасть Гатума! Что ты скажешь своей жене, когда вернёшься домой? Как будешь смотреть в глаза матери, чьё дитя ты погубил?

За моей спиной снова послышались шаги. Теперь Шанти принялся уговаривать меня не мешать церемонии жертвоприношения.

– Эмеран, не надо взывать к чувствам этих людей. Нет у них чувств, они давно сгорели в этой пасти вместе с тысячами детей.

– Что?! – пришла я в ужас. – Тысячи детей?

– Они кормят ими Гатума каждый месяц, думают, что за это он подарит им маленький дождик, что не затушит его пасть.

– Нет, так же нельзя…

– Я знаю, Эмеран, знаю. Когда-то я сполна прочувствовал всё, что чувствуешь ты сейчас. Но мы ничего не сможем поделать. Закон этого города нерушим – всякий ослушник должен искупить свою вину кровью. И не важно, чьей. Уверен, это не родной ребёнок клятвопреступника.

– Как не его? А чей?

– Какой-нибудь нищенки, что не может прокормить всех своих детей. Одного она и продала должнику, чтобы он заменил младенцем своего настоящего сына и отдал его Гатуму. Древние верования Ненасытной сатрапии до сих пор живы в некоторых городах Сахирдина. Отчего-то люди думают, что только боль и смерть могут накормить ненасытную Пасть.

Накормить Пасть? Любыми детьми, у кого нет защиты? Кого отвергли матери? Кого купили жадные, бессовестные мерзавцы?

Я смотрела на кольца с браслетами в моих руках и вспомнила, что у меня есть ещё и колье. Спешно стянув его, я направилась к жрице, что держала младенца, и потребовала:

– Отдай мне ребёнка и забирай золото. Город у вас небольшой, продадите драгоценности и купите достаточно хлеба в соседней деревне. Бери же, Гатум не даст тебе за человеческую жизнь столько, сколько даю я.

– Зачем тебе ребёнок? – посуровела жрица. – Что ты собралась с ним делать, чужачка?

– Я заберу его с собой. Я увезу его далеко на север и буду воспитывать как родного сына. Он ни в чём не будет нуждаться. Просто возьми украшения и купи на весь город хлеб, а малыша отдай мне. Прошу тебя. Ты ведь тоже женщина. Ты чувствуешь то же, что и я, просто не хочешь показывать это.

По лицу жрицы пробежала тень. Это сомнение? Раскаяние? Жалость?

Я всё тянула зажатые в ладонях украшения сквозь стену обступивших жрицу мужчин, а она только усмехнулась и повернулась лицом к пропасти, чтобы снова поднять над головой обессилившего от плача мальчика, и громко объявить:

– Гатум, господин наш, повелитель! Да не иссушит твоё жаркое дыхание городские колодцы, да не сожжёт оно посевы и скот. Мы, стражи правосудия, вверяем тебе сына клятвопреступника. Прими его и проведи через огненные врата к Полям Блаженства. А нам ниспошли влагу и прохладу.

Что? Я не ослышалась? Эти люди называют себя стражами? Стражами правосудия, что следят за исполнением клятв и договоров? И они кидают младенцев в эти огненные врата? Стражи огненных врат – это же они!

– Подождите, стойте!

Я кинула украшения на землю и полезла в свою сумку за цилиндром, что вверила мне Нейла.

– Вот, – протянула я его молчаливым жрецам. – Забирайте. Раз вы стражи огненных врат, забирайте. Это штука ведь нужна вам. Берите. Только отдайте малыша. Отдайте мне ребёнка!

Я ждала. Я надеялась и продолжала тянуть руки. Я почти поверила, что сейчас жрец вытащит из моей ладони цилиндр и прикажет жрице отдать малыша мне. Уж я его успокою, я его укачаю, прижму к груди. Обязательно найду в городе кормилицу. И увезу его в Фонтелис. Подальше от этих нелюдей, бездушных злодеев, служителей кровавого Гатума. Никто больше не покусится на жизнь мальчика. Он будет в безопасности, будет рядом со мной. Никому не дам его обидеть. Никому.

Но жрец не принял цилиндр. Он отвернулся, как и все остальные. Последнее, что я слышала, была песнь для кровавого бога. Крик младенца, что по воле жрицы упал в огненную пропасть, я уже не слышала. Кажется, я потеряла сознание.

Глава 16

– Бедная госпожа, – хлопотала надо мной Иризи, прикладывая ко лбу смоченную тряпицу, что дарила ускользающую прохладу в краткие минуты, когда я приходила в себя. – Нельзя тебе было на это смотреть. Никому нельзя. Тарагиримцы закрывают в такие дни своих женщин в домах, чтобы они не бежали к пасти Гатума вырывать своих детей из рук жрецов. Ту долину вокруг Пасти так и называют – Долина плача. Там матери орошают землю слезами, как и ты, этой ночью. Жрецы верят, что чужие слёзы и принесут в Тарагирим дожди. Потому и отдают на прокорм Гатуму самых слабых, по ком будет стоять оглушающий плач.

– Мужчины… будь они прокляты… – хриплым голосом отозвалась я, не в силах подняться с лежанки. – Из-за них, их долгов и вранья должны гибнуть дети. Всё из-за мужчин, все мучения женщин и детей – только из-за них одних.

– Не говори так, госпожа, не надо, – попыталась она мягко успокоить меня. – Я видела, как оборотень украдкой за шатром утирает слезу. Всё-таки есть у него ещё что-то человеческое, не совсем он слился душой со свирепым зверем.

Уже который день я валялась пластом, не в силах подняться с лежанки и сесть на верблюда, чтобы продолжить путь на юг. Караван мы так и не нагнали, зато двое стражей, что ушли с ним, вернулись с нашими вещами и разыскали нас.