Миллениум. Тетралогия.

– Sorry baby. Your Queen is down![57]

Однако он ничего не получил в ответ – ни улыбки, ни единого слова, ничего. Девушка только взвинтила темп, словно хотела побыстрее покончить с унижением. Почему бы и нет? Он с удовольствием укоротит процесс, пригласит ее выпить где-нибудь по паре бокалов, а потом трахнет. В постели он, возможно, не будет с нею слишком миндальничать. Тем не менее она, вероятно, его потом поблагодарит. Эта мрачная телка наверняка давно не занималась сексом и, скорее всего, вообще не знала таких крутых парней, как он, – играющих в шахматы на таком уровне. Арвид решил устроить ей спектакль и объяснить шахматную теорию более высокого класса…

Однако из этого ничего не получилось. Что-то вроде пошло не так. Вранге начал встречать какое-то непонятное сопротивление в игре, какую-то новую неподатливость. Он долго внушал себе, что это лишь игра воображения или результат нескольких неосторожных ходов с его стороны; стоит ему только сконцентрироваться, как все наверняка встанет на свои места. Поэтому он мобилизовал весь свой инстинкт киллера. Но становилось только хуже. Арвид чувствовал себя запертым, и как он ни старался, девчонка парировала все его выпады. Наконец ему пришлось признать, что расстановка сил безвозвратно изменилась, как это ни невероятно. Он забрал ее ферзя, но вместо того, чтобы нарастить преимущество, оказался в невыигрышном положении. Что произошло? Не могла же она просто пожертвовать ферзем? На такой ранней стадии? Это невозможно. О подобном читают в книгах, но такое не воплощают в жизнь в районных шахматных клубах, тем более девицы-панки с пирсингом и поведенческими проблемами, особенно в игре против такого великого шахматиста, как он…

Тем не менее спасения уже не было. Через четыре-пять ходов его победят, поэтому Арвид не видел иного выхода, как уронить указательным пальцем своего короля и пробормотать слова поздравления. И хотя ему хотелось пуститься в отговорки, что-то подсказывало ему, что это только усугубит ситуацию. Тут он почувствовал, что нынешнее поражение не было следствием каких-то злосчастных обстоятельств, и, сам того не желая, снова испугался. Кто она, черт возьми, такая?

Вранге осторожно посмотрел ей в глаза. Теперь телка уже больше не выглядела мрачной, слегка неуверенной и невзрачной. Сейчас она казалась ему леденяще холодной – словно хищник, рассматривающий свою добычу, и его пронзило острое неприятное чувство, будто поражение на доске являлось лишь прелюдией к чему-то гораздо худшему. Арвид бросил взгляд на дверь.

– Ты никуда не пойдешь, – сказала она.

– Кто ты такая? – спросил он.

– Так, ничего особенного.

– Значит, мы уже встречались?

– Не напрямую.

– Но почти или?

– Мы встречались в твоих кошмарах, Арвид.

– Ты шутишь?

– Не особенно.

– Тогда что ты имеешь в виду?

– А как ты думаешь?

– Откуда мне знать?

Вранге не мог понять, почему ему так страшно.

– Сегодня ночью убили Франса Бальдера, – монотонно продолжала телка.

– Да… ну… я об этом читал. – Он едва выговаривал слова.

– Ужасно, правда?

– Действительно.

– Особенно для тебя, не так ли?

– Почему это должно быть особенно ужасно для меня?

– Потому что ты его предал, Арвид. Ты коснулся его поцелуем Иуды.

Арвид остолбенел.

– Ерунда, – выдавил он.

– Отнюдь. Я хакнула твой компьютер, взломала твой шифр и увидела это очень отчетливо. И знаешь что? – не унималась она.

Ему стало трудно дышать.

– Я уверена, что, проснувшись сегодня утром, ты задумался, не ты ли виноват в его смерти. Я могу тебе подсказать. Это твоя вина. Не будь ты таким алчным, озлобленным и ничтожным и не продай его технологию «Солифону», Франс Бальдер был бы жив. И должна предупредить тебя, Арвид, что это приводит меня в ярость. Я причиню тебе колоссальный вред. Для начала подвергну тебя такому же обращению, какое доводится испытывать женщинам, которых ты находишь в Сети…

– Ты что, совсем чокнутая?

– Вероятно, да, немного, – ответила девица. – Лишена сострадания. Чрезмерно жестокая. Что-то в этом роде.

Она схватила его за руку с силой, напугавшей его до безумия.

– Так что, честно говоря, Арвид, твои дела плохи. А знаешь, чем я сейчас занимаюсь? Знаешь, почему я кажусь рассеянной? – продолжала она.

– Нет.

– Сижу и пытаюсь придумать, что с тобою сделать. Я думаю о чисто библейском страдании. Поэтому я немного рассеянна.

– Чего ты хочешь?

– Хочу отомстить, разве тебе еще не ясно?

– Ты несешь чепуху.

– Вовсе нет, и полагаю, ты это тоже знаешь. Но вообще-то, имеется выход.

– Что я должен сделать?

Вранге не понимал, почему так сказал. «Что я должен сделать?» Это прозвучало почти как согласие, капитуляция, и он обдумывал, не взять ли ему свои слова обратно и надавить на нее, чтобы посмотреть, есть ли у нее вообще какие-нибудь доказательства, или же она просто блефует. Но он не смог – и лишь потом понял, что не только из-за брошенных ею угроз или даже жуткой силы ее рук.

Дело было в шахматной партии и жертве ферзя. Арвид пребывал от этого в шоке, и что-то в подсознании говорило ему, что девушка, играющая таким образом, должна иметь и доказательства в отношении всех его тайн.

– Что я должен сделать? – повторил он.

– Ты сейчас выйдешь со мной отсюда, а потом все расскажешь, Арвид. Ты расскажешь, при каких именно обстоятельствах продал Франса Бальдера.

– Это чудо, – произнес Ян Бублански, стоя на кухне дома у Ханны Бальдер и рассматривая помятый рисунок, который вытащил из мусора Микаэль Блумквист.

– Не заходись так, а то лопнешь, – сказала стоявшая с ним рядом Соня Мудиг, и была, разумеется, права.

Ведь это все-таки не многим более, чем несколько шахматных клеток на листе бумаги, и в точности, как отметил по телефону Микаэль, в работе присутствовало нечто удивительно математическое, будто мальчика больше интересовали геометрия клеток и удвоения в зеркалах, чем грозная тень над ними. Тем не менее Бублански продолжал переживать. Ему раз за разом говорили о том, насколько слабоумен Август Бальдер и как мало он сможет им помочь. А мальчик создал рисунок, дававший Бублански больше надежд, чем что-либо другое в данном расследовании, и это захватило его и укрепило в старом представлении, что нельзя никого недооценивать или зацикливаться на предвзятых суждениях.

Конечно, они даже точно не знали, действительно ли Август Бальдер пытался поймать мгновение убийства. Тень могла – по крайней мере, теоретически – относиться к другому случаю, и не было никаких гарантий того, что мальчик видел лицо убийцы или смог бы его нарисовать. И тем не менее… В глубине души Ян Бублански в это верил, и не только потому, что рисунок уже в нынешнем состоянии был виртуозным.

Бублански уже изучал другие рисунки, даже сделал копии и взял их с собой, и на них виднелись не только переход и светофор, но и потрепанный мужчина с узкими губами, которого, с чисто полицейской точки зрения, застигли на месте преступления. Мужчина явно шел на красный свет, а его лицо было не просто мастерски схвачено. Аманда Флуд из его группы мгновенно опознала в нем бывшего безработного артиста Рогера Винтера, который был осужден и за вождение в нетрезвом виде, и за избиения.

Фотографическая точность взгляда Августа Бальдера должна быть просто мечтой для любого, кто расследует убийство. Впрочем, Бублански, естественно, понимал, что предаваться слишком большим надеждам непрофессионально. Возможно, убийца был в маске, или его лицо уже стерлось в памяти ребенка. Существовал целый ряд возможных сценариев, и Бублански посмотрел на Соню Мудиг с некоторой грустью.

– Ты считаешь, что я просто размечтался? – спросил он.

– Для человека, который начал сомневаться в Боге, ты подозрительно легко распознаешь чудо.