Миллениум. Тетралогия.

– И что он сказал?

– Что хочет поговорить со священником.

– Почему все психи и убийцы теперь так религиозны?

– Ты хочешь сказать, в то время как все разумные старые комиссары сомневаются в своем Боге?

– Ну ладно!..

– Но Лебедев, похоже, пребывает в отчаянии, а это, я считаю, добрый знак, – продолжила Соня. – Когда я показала ему рисунок, он лишь печально от него отмахнулся.

– Значит, он не пытался утверждать, что рисунок является вымыслом?

– Он просто закрыл глаза и начал говорить про священника.

– Ты поняла, чего хочет этот американский профессор, который все время названивает?

– Что… нет… Он настаивает на том, чтобы ему дали поговорить с тобой. Я думаю, речь идет об исследованиях Бальдера.

– А этот молодой журналист, Зандер?

– Я как раз хотела о нем поговорить. По-моему, дело плохо.

– Что нам известно?

– Что он засиделся на работе и поздно вечером скрылся в сторону подъемника Катаринахиссен с красивой женщиной, светло-рыжей или темно-русой, в дорогой эксклюзивной одежде.

– Этого я еще не слышал.

– Их видел один парень, пекарь из Скансена[82] по имени Кен Эклунд, который живет в одном доме с редакцией «Миллениума». Ему показалось, что они выглядели влюбленными – по крайней мере Зандер.

– Ты считаешь, что это могла быть какая-то наживка?

– Вполне возможно.

– А это не могла быть та же женщина, которую видели на Ингарё?

– Мы это проверяем. Но меня беспокоит то, что они, похоже, направлялись в Старый город.

– Понимаю.

– Не только потому, что мы засекли сигналы мобильного телефона Зандера в Старом городе. Орлов, эта тварь, которая плюет в меня, когда я пытаюсь его допрашивать, имеет квартиру в переулке Мортен-Тротсигс.

– Наши люди там уже побывали?

– Еще нет, но направляются туда. Мы об этом только что узнали. Квартира была записана на одну из его фирм.

– Тогда будем надеяться, что не найдем там чего-нибудь неприятного.

– Будем надеяться…

Лассе Вестман лежал на полу в прихожей на Торсгатан, не понимая, почему он так испугался. Ведь это всего лишь панк с пирсингом, девица, едва доходящая ему до груди. Казалось бы, ему ничего не стоило вышвырнуть ее, как мелкую крысу. Тем не менее он чувствовал себя парализованным и думал, что это вряд ли связано с тем, как девица умеет драться, и еще меньше с ее ногой у него на животе. Дело было в чем-то другом, в чем-то более непонятном у нее во взгляде или во всем ее облике. Несколько минут он просто неподвижно лежал, как дурак, и слушал.

– Мне только что напомнили о том, – говорила она, – что в моей семье существует какой-то ужасный порок. Мы, похоже, способны на что угодно. На самые непостижимые жестокости. Возможно, это какая-то форма генетического нарушения. Лично у меня это проявляется по отношению к мужчинам, которые причиняют боль детям и женщинам, – я становлюсь просто смертельно опасной; и когда я увидела рисунок Августа с изображением тебя и Рогера, у меня возникло желание разобраться с тобой по-крупному. Об этом я могла бы говорить долго. Но сейчас я считаю, что Августу уже довелось пережить достаточно, поэтому существует маленькая возможность, что вы с другом отделаетесь немного полегче.

– Я… – начал Лассе.

– Молчи, – велела она. – Это не переговоры и не беседа. Я просто объявляю условия, и всё. С юридической точки зрения никаких проблем нет. У Франса хватило ума записать квартиру на Августа. В остальном условия таковы: ты собираешь вещи ровно за четыре минуты и убираешься отсюда. Если ты или Рогер вернетесь сюда или каким-то образом свяжетесь с Августом, я наврежу вам так сильно, что вы будете неспособны заниматься чем-нибудь приятным всю оставшуюся жизнь. Тем временем я подготовлю заявление в полицию о побоях, которым вы подвергали Августа – и тут у нас имеются не только рисунки, как ты знаешь. Существуют свидетельские показания психологов и специалистов. Я также предварительно свяжусь с вечерней прессой и расскажу, что обладаю материалом, который подтверждает и усугубляет представление, сложившееся о тебе в связи с избиением Ренаты Капусински. Что ты там сделал, Лассе? Кажется, ты откусил ей щеку и бил ее ногами по голове?

– Значит, ты собираешься обратиться в прессу?

– Я собираюсь обратиться в прессу. Я причиню тебе и твоему другу весь мыслимый вред. Но, возможно – я говорю, возможно, – вам удастся избежать самого страшного унижения, если вы больше никогда не появитесь поблизости от Ханны и Августа и никогда больше не причините вреда женщине. На вас мне, собственно говоря, наплевать. Я хочу только, чтобы Август и мы все больше никогда вас не видели. Поэтому ты исчезнешь, и если будешь вести себя прилежно, как робкий маленький боязливый монах, возможно, этого хватит. Я в этом сомневаюсь – частотность рецидивов избиения женщин велика, ты ведь знаешь, и по сути своей ты говнюк и подонок, – но если тебе немного повезет, то, возможно… Ты понял?

– Я понял, – ответил Лассе, ненавидя себя за свои слова.

Но он не видел иной возможности, как согласиться и подчиниться, поэтому встал, пошел в спальню и быстро упаковал немного одежды. Затем взял пальто и свой телефон и вышел в дверь, не имея представления, куда ему идти.

Лассе чувствовал себя более жалким, чем за всю прежнюю жизнь. А на улице шел отвратительный дождь со снегом, налетевший на него сбоку.

Лисбет услышала, как хлопнула входная дверь в квартиру и стих звук спускавшихся по каменной лестнице шагов. Она посмотрела на Августа. Тот стоял неподвижно, вытянув руки по швам, и пристально смотрел на нее, что ее озадачило. Если только что она держала все под контролем, то сейчас вдруг почувствовала неуверенность. Да и что, скажите на милость, происходит с Ханной Бальдер? Она, казалось, вот-вот разрыдается. А Август… он в довершение всего начал качать головой и что-то неслышно бормотать, на этот раз не натуральные числа, а что-то совершенно другое. Лисбет больше всего хотелось удалиться, но она осталась. Ее задача еще не была выполнена до конца, поэтому Саландер достала из кармана два авиабилета, ваучер на гостиницу и толстую пачку купюр, крон и евро.

– Я хочу только от всей души… – начала Ханна.

– Молчи, – прервала ее Лисбет. – Вот авиабилеты до Мюнхена. Ваш самолет улетает сегодня вечером в четверть восьмого, поэтому надо спешить. Вам предоставят транспорт прямо до «Замка Эльмау» – это шикарный отель неподалеку от Гармиш-Партенкирхена. Вы будете жить в большом номере на самом верху, под фамилией Мюллер, и для начала останетесь там на три месяца. Я связалась с профессором Чарльзом Эдельманом и объяснила ему важность полной секретности. Он будет регулярно навещать вас и следить за тем, чтобы Август получал лечение и помощь. Эдельман организует также подходящее квалифицированное школьное обучение.

– Ты шутишь?

– Я сказала, молчи. Это чрезвычайно серьезно. Конечно, у полиции есть рисунок Августа, и убийца схвачен. Но его работодатели на свободе, и невозможно предугадать, что они планируют. Вы должны немедленно покинуть квартиру. У меня есть другие дела, но я организовала вам шофера, который довезет вас до аэропорта. У него, возможно, странноватый вид, но он вполне нормальный. Вы можете называть его Чума. Поняли?

– Да, но…

– Вообще никаких «но». Лучше послушай: во время вашего пребывания там вам нельзя будет пользоваться кредитками или звонить с твоего телефона, Ханна. Я организовала тебе зашифрованный телефон «Блэкфон», на случай если вам понадобится поднять тревогу. Мой номер там уже забит. В гостинице все оплачиваю я. Вы получите сто тысяч крон на непредвиденные расходы. Вопросы есть?

– Это безумие…

– Нет.

– Но откуда у тебя такие деньги?

– У меня есть средства.

– Как же мы…

Ханна осеклась. Вид у нее был совершенно растерянный, и казалось, она не знает, что ей думать. Внезапно женщина начала плакать.

– Как же мы сможем отблагодарить? – выдавила она.

– Отблагодарить?

Лисбет повторила слово так, будто оно было ей совершенно непонятно, и когда Ханна подошла к ней с распростертыми руками, она отступила назад и, устремив взгляд в пол прихожей, сказала: