Миллениум

«Как странно, – часто думала синеглазая, – сотни мужчин были бы на седьмом небе, позволь я им лишь прикоснуться к моей руку. Только одному, которого я так люблю, я не нужна. Парадокс… и очень досадный. Быть может нужно время, – уговаривала себя, – быть может когда-нибудь ОН поймет, оценит… Только когда наступит это «когда»?.. Что за напасть?.. И вообще, с этой личной жизнью, творится невозможный сумбур, и очевидные доводы, такие простые и понятные, рассыпаются в прах, столкнувшись с антинаучной человеческой природой. Вполне точно, что еще не родился тот алхимик, который бы упорядочил весь этот хаос в отношениях мужчины и женщины и их слепое блуждание впотьмах. Вот бы появился какой-нибудь русский, как тот, что расставил во сне химические элементы по своим клеткам; или француз, что разглядел бы под микроскопом тот самый микроб непонимания; или англичанин, который смог бы расшифровать «Энигму» симпатий и антипатий… если, конечно, любовь поддается математическим расчетам вовсе?! Кто там внутри дергает за какие ниточки? Какой стрелочник ведет эти два локомотива в направлении друг друга сквозь необъятные просторы, чтобы они столкнулись где-нибудь в непролазной глуши на заросшей тайгой узкоколейке?»

«Бедные, бедные женщины! – писала ему синеглазая. – Какая невыразимая мука скитаться в этой пустыне, переполненной людьми, в ожидании, что принц принесет твою потерянную туфельку! Какие невыносимые страдания видеть одиноких людей, наполненных до краев любовью и жаждой заботы, не имеющих возможности ее выплеснуть, и одарить, и осчастливить. Зачем все так сложно? Зачем не родиться с номером на лбу, точно таким же как у той или у того, кто захочет прожить с тобой век и будет и копией, и дополнением, и утешением, и поддержкой; и не упрекнет, и оценит, и простит…»

«Это было бы так великолепно… но, пожалуй, слишком просто и скучно», – отвечал ОН ей.

«Как часто мы делаем один непоправимый шаг, – писала синеглазая, – и мучаемся потом веки вечные».

«Как часто мы делаем этот шаг, – отвечал ОН ей, – и мучаемся потом веки вечные, не догадываясь, что шаг в другую сторону принес бы бед гораздо больше. Как жаль, что нельзя пройти две дороги сразу, сравнить их и выбрать себе лучшую, на память».

Судьба

Свой нынешний приезд ОН намерен был оставить в тайне. В канун двухтысячного года никого кроме родителей не хотелось видеть; еще пуще не хотелось никому объяснять, куда ОН отправляется, и самое важное, – зачем. В душе царила пустота и безвременье – то состояние, когда умом понимаешь где ты находишься и что сейчас происходит, но твои мысли уже в будущем; в том будущем, которое тебе суждено пережить, или, по крайней мере, встретиться с ним лицом к лицу. Это то магическое время, когда есть «вчера» и есть «завтра», тогда как «сегодня» происходит в другом измерении, на которое ты смотришь как бы со стороны: ты его осознаешь – но оно не твое, оно вычеркнуто из твоей жизни, его нет.

Сидя на своем любимом камне в затерянной бухте ОН даже позволил пробраться тоскливым размышлениям о том, что, возможно, это его последнее свидание с этим уголком, и, возможно, ему уже никогда не суждено будет увидеть это море, эти волны, этот горизонт, рождающий солнце… Но тотчас формулировки показались ему настолько смешными и фальшивыми, будто взятыми из какого-то не в меру патетического романа. ОН улыбнулся и поклялся больше никогда не допускать напускного трагизма во все, что предстояло впереди.

Уже на следующее утро, пока зной августовского дня не прогнал ночную прохладу, ОН сел в машину и уехал прочь.

Дорога была еще пуста. Поворот следовал за поворотом, огибая нагромождения скал и крутые обрывы. Из окна открывались ошеломительные пейзажи, но взгляд приковывала лишь узкая лента асфальта и черно-белые оградительные столбы.

ОН подъезжал к высокому отвесному утесу, который дугой обходила дорога. Местность была хорошо знакома: за поворотом приютилась небольшая площадка, висевшая над пропастью. Мало кто рисковал сделать здесь остановку, зато вид с этой террасы на горы и море представлялся сказочный. ОН решил не лишать себя удовольствия, сделать паузу и еще раз насладиться красотой неповторимой природы. «Может быть в последний раз», – подумал ОН по наитию и тут же с негодующей усмешкой скривился.

Как только случилось обогнуть скалу и открылось упомянутое место, ОН увидел черный дорогой автомобиль; двигатель его работал; водитель сидел у руля готовый тронуться. Немного поодаль два крепких парня в черных кожаных куртках тащили в открытую дверь какую-то девицу. Последняя истошно кричала, сопротивлялась как могла, упираясь ногами и изворачиваясь, как цирковой пантомим; но силы были настолько неравны, как если бы маленькая девочка, протестующая против перехода через оживленную улицу, была взята папой и мамой за руки и в такой невесомой и беспомощной форме перенесена на противоположный тротуар.

Если бы кому-нибудь из вас довелось видеть подобную сцену, – чего, конечно, не хотелось бы пожелать никому, – то, наверно, каждый бы согласился с тем, что нет ничего замечательней положения, которое не оставляет нам времени на лишние раздумья и сомнения! Видимо, самые первые мысли в такие моменты идут, не мешкая, прямо из нашего сердца, тогда как все последующие, рожденные нашим разумом, проходят витиеватыми закоулками сознания, набираются там всяких страхов, опасений и нехороших предчувствий; а бывает так, что, впитав в себя весь этот смутный груз, и вовсе могут затеряться в бесконечных лабиринтах и никогда из них не выбраться на поверхность.

ОН свернул на обочину и бросился к девушке.

– Товарищи, это не этично! – бросил ОН на ходу, уже нанося ближнему похитителю удар. Попадание пришлось несколько выше желаемого места, поэтому свалить противника на землю не удалось, а лишь потрясти его так, что тот выпустил обезумевшую от страха заложницу. ОНА, как загнанный зверь, пятым чувством ощутила слабую надежду на спасение и, упав на землю, с утроенной силой схватилась за ноги второго, пытавшегося волоком затащить ее в машину.

Человек, сидящий за рулем, выбежал на помощь своим сообщникам. Завязалась потасовка. На его удар ОН получал в ответ два. Некоторые из них оказались весьма ощутимыми, так что ОН уже начал терять нить боя, когда в конце концов был снесен с ног. Вне всяких сомнений ему противостояли хорошо подготовленные и умелые бойцы. Один – коренастый широкоплечий парень, как выяснилось, был опытный и имеющий титулы борец, второй – высокого роста, тоже крепко сбитый – известный боксер; тот, кого двое называли «ветеринар» – тоже не относился к категории изнеженных мужчин и в недавнем прошлом проявил себя на спортивных помостах. На самом деле никаких средств помешать этим людям у него не было. Силы были слишком неравны. Схваченная же за волосы девушка, как набитая соломой кукла, была поднята с земли, и участь ее была предрешена…

Как раз в это мгновение из-за поворота показался рейсовый автобус, заполненный пассажирами. И еще более таинственным обстоятельством стало то, что водитель решил остановиться, видя очевидное злодеяние: в последние годы люди все больше предпочитали ни во что не вмешиваться; каждый словно надел темные очки, не желая видеть, что происходит со страной, с соседями и со всем вокруг. Духовная разруха чадным болотом разлилась по улицам, городам и душам; и только вот старое воспитание нет-нет да вынуждало совесть робко приподняться над мраком и мерзостью. На счастье этих двоих, водитель не смог проехать мимо.

Забавным ли покажется факт или грустным, но каждый тогда возил с собой под сиденьем обрезок железной трубы или арматуры – уж так было спокойней! С такой трубой и вышел храбрый рыцарь, рискуя получить в лучшем случае порцию свинца в колено.

– Ребята, не будем безобразничать, – выдавил человек без всякого героизма в голосе, ожидая худшего, и двинулся вперед.

Бандиты переглянулись. Старший, тот кого называли «ветеринаром», кивком дал понять остальным, что разумней ретироваться, и три разбойника в черных куртках – три вестника беды – отложили свою привычную работу и с легкими улыбками удалились. Однако, доехав до поворота, машина притормозила: по-видимому, «заплечных дел мастера» нового времени еще размышляли о нелепой помехе в их хлопотном деле и перспективе все поправить.