Миллениум

Но закрытое пространство автобуса, в данном конкретном случае, не предоставило пассажирам никакого снисхождения, опустив глаза, пройти мимо… Стена за спиной – лучшая мотивация к наступлению; поэтому присутствующие бурно приступили к судебно-следственной процедуре; причем прокуроры и адвокаты разделились примерно поровну. Дело приняло общественный характер. Затянуло с головой всех. Не один не остался равнодушен.

– В самом деле, пусть покажет сумочку! – кричали одни.

– А вдруг юная леди сама грабительница! – выкрикивали другие.

– Рыться в чужих сумках – низко! – убеждали правые.

– Вас бы на ее место! – без указания на чье, приговаривали левые.

– Куда же ОНА, бедная, без паспорта?! – сетовали защитники.

– Отстаньте от порядочной дамы! – выражали негодование обвинители.

Автобус притормозил на остановке. Таксист, естественно, не мог так просто отречься от своих обязательств, и уже который раз, обогнав городской транспорт, поджидал его на следующей станции. Как только дверь открывалась, тот влетал на подножку и с искренним возмущением кричал:

– Я видел! Все видел! В белой шляпе!

Прения между тем продолжались. В салоне стоял невыносимый гвалт. Люди спорили с подлой и лицемерной мошенницей, препирались с возбужденной потерпевшей и бранились меж собой. Причем оба враждебных лагеря приводили убедительные доводы, огрызались, не уступали. Водитель, информированный кондуктором, тоже несколько раз выглядывал из кабины и отпускал в громкоговоритель жесткие реплики.

Спустя положенный интервал уже никто не удивился появлению привычного персонажа, будто у того не было денег на проезд, и несчастный настырно бежал за автобусом… причем очень быстро; либо это были его братья-близнецы, числом не менее пяти, расставленные по всему маршруту, – именно столько раз таксист показывался в дверном проеме, звучно выкрикивая свои неизменные «я все видел!», и исчезал, как только начиналось движение.

Наконец, автобус прибыл на конечную станцию. ОНА вцепилась в белый сарафан обвиняемой. Воровка грудью накрыла сумку и пыталась вырваться, но не тут-то было: студентки у нас крепкие.

– Мы без промедления идем в полицейский участок!

Дама в белом скулила и еще крепче прижимала сумку. Таксист, разумеется, не заставил себя долго ждать и вырос, как из-под земли:

– Готов свидетельствовать! Выведем бессовестную на чистую воду!

Часть очевидцев происходящего, несмотря на интерес и жажду справедливой казни, снедаемая повседневными делами и поглядывая на часы, убежала в свою суматошную жизнь. Другая половина – отправилась в участок, потирая руки и предвкушая скорую развязку всей этой душещипательной истории: «Неужели такая солидная дама, в такой шляпе… и уголовница?!» или «До чего дошел подростковый бандитизм: в общественном транспорте… на глазах у всех?!..»

Как только толпа горожан и основные действующие лица ввалились в пристанище Фемиды, злодейка, влекомая за полу одежды, закричала: “Помогите!”

– У меня с полицией отношения не складываются, так что дальше без меня! – сказал таксист и незаметно ретировался.

Дежурный в пагонах, сконфуженный неожиданным столпотворением, не раздумывая, набрал номер специального отряда. И не успел дежурный выслушать рассказ «про паспорт», как люди в масках и оружием наперевес ворвались в помещение, всех поставили лицом к стенке, руки настойчиво попросили поместить за голову, ноги – на ширину плеч, и без заслушивания сторон, начали тривиальный обыск.

Когда содержимое злосчастной сумочки было высыпано на стол, к всеобщему удивлению, кроме селедки, завернутой в газету – не было найдено, ровным счетом, ни-че-го.

Подумав, постановили привлечь сержанта-женщину – для более «глубокого» и пристрастного осмотра; но к вышеупомянутой селедке присовокупить было нечего.

Сыскные мероприятия закончились – «злодейка» оказалась чиста и непорочна: паспорта при ней, конечно, не было.

ОНА вышла из участка на улицу. Утомительный день подходил к концу; так хорошо начавшись, обещая живописную горную дорогу и встречу с морем, день заканчивался не просто в минорных тонах – заканчивался ужасно, катастрофически, чудовищно. В душе царила совершенная пустота… и не только в душе: в карманах эта пустота была очевидной и горькой.

Тяжело вздохнув, ОНА решила вернуться на вокзал и любыми правдами и неправдами добраться до гостиницы на побережье, где был забронирован ее номер.

Смута

Чем примечательно смутное время, так это тем, что старые непреложные правила канули в небытие, тогда как новые – либо еще не написаны, либо написаны недавно, не успев дойти до широких масс. Но еще более отличительной стороной является совершенное запустение положенного надзора за соблюдением порядка, или же его производят те, кто кровно заинтересован в его отсутствии, – вот тогда в сердцах наступает полный хаос.

Недолго думая, ОНА вскочила в первый попавшийся автобус в надежде проехать по старому билету хоть какое-то расстояние, пока не высадят кондукторы, а если повезет – то и до конечной станции.

На ее счастье, количество билетов, проданных на рейс, может быть и соответствовало количеству посадочных мест, но уж точно расходилось с количеством вояжеров. Безбилетные путешественники толпились в проходе, прижимаясь друг к другу, испытывали всяческие неудобства, вздыхали, иногда постанывали, но зато ехали к своей заветной цели и при этом еще приносили ощутимый довесок не столь высокому жалованию водителя.

Проезжая мимо поста автомобильной инспекции, водитель просил безбилетных пригнуться или сесть на корточки, и данная комедия, по большому счету, устраивала несчастных людей, не имеющих средств ехать комфортно; не говоря уже о том, как положение устраивало водителя. Те же редкие штрафы, которые приходилось платить, когда пассажиры не очень активно включались в игру, были приемлемыми и покрывали с лихвой незаконный провоз. Кондукторы же, периодически появлявшиеся в пути, если и собирали свою дань с водителя, то и это случалось редко.

Наперекор формальностям и официальным инструкциям, тарифам и расценкам – прагматичные граждане, понимая всю бестолковость навязанных обстоятельств, не откладывая решения проблем в долгий ящик, очень быстро установили свои правила и жили, будто не в государстве самом, то есть внутри него, а двигались как бы параллельно, на некотором отдалении. И если даже такой порядок вещей не устраивал отдельных законопослушных подданных – в нормальном демократическом обществе правила обычно устанавливают те, кто имеет деньги их устанавливать.

Переминаясь с ноги на ногу, ОНА стояла в промежутке между рядами кресел, спрятавшись за чужими спинами. Автобус держал курс на юг. За окном мелькали маленькие красивые деревни. Стройные тополя, будто торжественный эскорт гвардейцев, провожали проезжавших, выстроившись в ряд у дороги. Справа и слева на горизонте показались очертания гор, и виноградники на склонах напоминали о южных широтах и близком море.

Нельзя сказать, что перипетии сегодняшнего дня оставили ее в покое, и мрачные мысли улетучились совершенно. Нет, они продолжали кружиться, но уже не как разъяренный ночным вторжением рой диких пчел, от которого бежишь без оглядки до ближайшего сарая, а как детская карусель с неприятностями вместо лошадей и бегемотов, монотонно плывущих по кругу и не желающих останавливаться. Лишь изредка ОНА забывалась и вслух поминала черта, делая затем непринужденный вид, будто соседям, стоящим рядом, все послышалось. ОНА думала не только об утраченном паспорте и сбережениях, да о невеселом начале путешествия, но и, вероятно, безрадостном его продолжении, опять же по причине пустых карманов. Еще ее мучала эта некрасивая история с дамой в белой шляпе. «Как я могла так ошибиться! Приволокла приличную женщину в участок и прилюдно обвинила в воровстве! Нехорошо получилась! Очень некрасиво!» – думала ОНА, и эти, пусть и мелкие, угрызения совести будут мучить ее до конца дней… Хотя, по правде говоря, ОНА не ошиблась.