Миллениум

— Кукабарра! — выругался Павлов. Затем, обувшись в резиновые шлепанцы, он подошел к окну и рывком отдернул плотную штору. По запотевшим стеклам, обгоняя друг друга, бежали струйки дождя. Зачем он вспомнил про кукабарру — тропическую птицу, заливающуюся с восходом и закатом солнца демоническим хохотом — совершенно непонятно. Слово словно само собой сорвалось у него с языка.

Открыв створки окна, Павлов с высоты пятого этажа заглянул во двор, но ничего интересного не заметил. Кучи мусора, беспорядочно сваленного прямо под окнами дома, не убыли, и это означало, что дворники и мусорщики продолжают забастовку. Небо было пасмурное и серое, и вот только что пошел мелкий теплый дождь. Глубоко вдохнув свежий, пахнущий цветением воздух, Павлов задумался.

В 1990-ом году весна выдалась ранней. В конце марта в Москве было тепло, как в начале мая, а в мае погода приобрела вполне летние черты. И это было очень символично. Казалось, что сама природа приветствует начало новой эры в истории великой страны. Сотни тысяч молодых надежд жадно трепетали в предчувствии перемен к новому, лучшему, чистому. Верилось, что наконец-то сбудутся мечты интеллигентов шестидесятников о построении в СССР "гуманного социализма", "социализма с человеческим лицом", то есть общества с образцовой, как у японцев, культурой производства и американским товарным изобилием. Эйфория праздника обновления захлестнула и подхватила бурлящим потоком всеобщей радости. Опьянение свободой было у всех нормальных людей.

Павлов нашел под столом швабру, совок, мусорное ведро с крышкой, и осторожно собрал осколки разбитого хрустального фужера — последнего из трех, которые еще две недели назад красовались в серванте хозяина комнаты. Два фужера вместе с китайским фарфоровым чайным сервизом разбились при невыясненных обстоятельствах. Он точно помнил, что в ночь с десятого на одиннадцатое мая, когда он ложился спать, посуда стояла на столе, а, когда он проснулся, то обнаружил ее осколки под столом вместе со скатертью. Фужеры, сервиз, как, впрочем, почти все, чем он в своем временном жилье пользовался, включая махровый халат темно-бардового цвета, принадлежали хозяину комнаты Леониду Чупееву, перед которым ему скоро предстояло держать ответ.

Выбросив осколки разбитого фужера в мусорное ведро, Павлов с помощью швабры попытался выкатить из-под дивана бутылку шампанского. Бутылка была почата и закупорена пластмассовой пробкой. Как только он дотронулся до бутылки шваброй, раздался громкий хлопок. Затем послышалось зловещее шипение, и из-под дивана хлынула пена. В результате непроизвольного выстрела пробки от содержимого бутылки "Советского" полусладкого Павлову, как и аббату Периньону, впервые отведавшего восхитительный напиток с волшебными пузырями, досталась только пара глотков.

Когда он выкатывал бутылку шампанского, ему показалось, что она ударилась о какой-то предмет, очевидно, также сделанный из стекла. Он решил проверить свою догадку, и снова пошарил шваброй под диваном, из-под которого выкатилась четушка "Столичной", запечатанная алюминиевой крышкой. Четушка была покрыта пылью и паутиной. Из этого следовало, что она попала под диван давно, возможно, еще в десятую пятилетку, но точно не в первую и не в последнюю.

По радио начали передавать "Утреннюю гимнастику", и это напомнило ему о том, что он не у себя дома и не в гостиничном номере, а в коммунальной квартире, жильцы которой руководствуются по утрам жестким графиком посещения мест общего пользования. Ему, как правопреемнику хозяина комнаты N4, отводилось время с 6.30 до 7.00 часов, но некоторые жильцы коммуналки, считая его временным обитателем, его законные физиологические интересы, зачастую, игнорировали. Особенно его донимали жилички из комнаты N3 — две бывшие студентки Государственного института кинематографии, которые норовили занять ванную комнату в отведенное ему время, и на его справедливые замечания возражали, что, дескать, ему следует проживать по месту прописки, а не шляться по чужим углам.

Он открыл дверь и выглянул в коридор, чтобы проверить, не проникли ли жилички из комнаты N3 в ванную комнату с нарушением утреннего расписания. В этот момент с внешней стороны двери на пол упало послание, выполненное в форме традиционного фронтового письма, сложенного треугольником. Павлов нагнулся и поднял письмо- треугольник. Письмо было адресовано ему, но то, что в нем было написано, повергло его в состояние крайнего смятения:

"Дима! Еле тебя разыскала. Твой отец скончался в ночь с субботы на воскресенье в 1-й градской больнице. Диагноз — острая сердечная недостаточность. Похороны состоятся 16 мая, в среду, на Ваганьковском кладбище. Прими мои искренние соболезнования.

Людмила"

Чуть ниже к посланию была добавлена фраза, написанная другим, причем, довольно корявым почерком:

"Это твое последнее испытание. Держись, caballero!

Петрович"

Людмилой могла быть его двоюродная сестра, работавшая завучем одной из московских средних школ, а вот, кто такой Петрович, он понятия не имел. Поскольку Людмила была женщиной порядочной, но незамужней, то он предположил, что Петрович, это — ее новый ухажер, и, что вполне вероятно, его будущий зять.

Забыв про водные процедуры, Павлов бросился к телефонному аппарату, который висел на стене в прихожей — один на всю коммунальную квартиру. Он торопливо набрал номер своего домашнего телефона. На его звонок ответила тетя Зоя — младшая сестра отца, от которой он узнал, что Василий Иванович Павлов скончался на вторые сутки после госпитализации в 1-й градской больнице, куда он был доставлен из-за проблем с сердцем и почками. Она также сообщила ему о том, что его старший брат Сергей и его жена Полина вчера весь день занимались вопросами организации похорон, поздно вечером уехали ночевать к себе в Химки, но уже ей позвонили и сказали, что выезжают в Москву.

Тетя Зоя тяжело вздыхала и плакала. Ей, очевидно, пришлось очень нелегко провести ночь одной в квартире новопреставленного. Она призналась, что почти не спала, наблюдала какую-то чертовщину, и как Хома Брут, очертив мелом круг, усердно читала "Псалтырь". Не обошлось и без упреков в его адрес: дескать, уехал, не оставив никаких координат, из-за чего его дочери Людмиле пришлось обзвонить всех его друзей и знакомых, которых она знала, и обежать пол-Москвы. Павлов перед ней извинился, попросил передать Людмиле глубокую благодарность и обещал скоро приехать. На этом разговор закончился.

Поговорив с теткой, Павлов почувствовал внезапную слабость и присел на табурет, опасаясь упасть в обморок. Затылок в очередной раз пронзила тупая боль. Прихожая слегка качнулась, но затем твердо вернулась на место. Его отцу — ветерану Великой Отечественной войны и кавалеру многих боевых наград — недавно исполнилось 80 лет. Еще три года тому назад он был полон сил и энергии. Здоровье его сильно пошатнулось с началом перестройки, когда советская общественность узнала о преступлениях товарища Сталина и выступила с их резким осуждением.

Он сознавал, что в смерти отца была толика и его вины, причем, немалая. Зачем он спорил со стариком, доводя его до слез, пытаясь доказать ему, что Сталин — изверг, и страна под его руководством шла не тем путем? Зачем он укорял его за трусливое молчание о событиях, которым тот был свидетелем, например, о расстреле тысяч интернированных польских офицеров в Катыни весной 1940 года? Зачем он огорчал его своими регулярными запоями?

Его отец, что тут греха таить, был ярым сталинистом. В годы Великой Отечественной войны он служил в особом отделе, то есть в военной контрразведке (КРО), известной по аббревиатуре СМЕРШ. Это была настоящая фабрика смерти, которая не только ловила и расстреливала шпионов, диверсантов, дезертиров, мародеров и паникеров, но и перерабатывала вернувшихся из плена красноармейцев, фальшивых партизан, репатриированных и так далее. В КРО были сексоты (секретные сотрудники) и следователи, прокуроры и судьи, оперативные работники и специалисты-эксперты, тюремщики и исполнители смертных приговоров. Настоящие фронтовики относились к особистам настороженно и неприязненно, зная не понаслышке о вопиющем произволе, которые их "братья по оружию", ради внеочередной звездочки на погонах или ордена на кителе, допускали в своей грязной работе.