Миллион для Коломбины

– Но я не был бы Липкиным, если бы не подстраховался, понимаете? Поэтому вы оставите у меня подвеску. Конечно, она стоит сущие копейки, она очень легкая, да и рубин там дешевый. Другое дело, что она дорога вам как память о матери. Вот поэтому я даю вам целых пятьдесят тысяч, как бы демонстрируя вам свою щедрость и желая расположить вас к себе.

Слушать его было крайне неприятно.

– А если я скажу вам через два дня «нет»? Что будет тогда? Еще один долг?

– Вы согласитесь. Повторяю, у вас нет другого выхода.

– И все же? Мало ли что может случиться!

– Чудес не бывает, моя дорогая Наденька. Если вы предполагаете, что те ваши друзья, что придут помянуть вашу матушку, вдруг все разом простят вам ваши долги, то не обольщайтесь. Такого не будет. Больше того, если поначалу они будут пить и закусывать, искренне поминая Антонину, то потом начнутся уже другие разговоры. Они все, как по команде, напомнят вам о ваших долгах, начнут рассказывать уже о своих проблемах, которые они могли бы решить, верни вы им деньги. Вот так все будет. И после того как они уйдут, вы будете рыдать на кухне, моя тарелки. Но рядом окажусь я, понимаете, и если вы будете благоразумной и дадите мне ответ до того, как придут эти стервятники, чтобы поесть сладкой кутьи, то мы объявим им о нашей, так сказать, помолвке, и я пообещаю им в самом скором времени вернуть долги. Вот тогда вы увидите, какими глазами они будут смотреть на вас, сколько уважения вы прочтете в их взглядах.

– Хорошо, я согласна, – произнесла она тихо, словно стыдясь себя. – Пусть все так и будет, Семен Михайлович.

Она положила деньги в сумку и уже направилась было к двери, как он вдруг взял ее за руку и притянул к себе. Она зажмурилась, ожидая его поцелуя и даже успев представить себе горький нафталиновый вкус его губ, но ничего такого не произошло. Он стоял с закрытыми глазами рядом с ней, совсем близко, и вдыхал запах ее шеи, волос, ее запах.

– Вы, Наденька, пахнете, как роза, – сказал он приглушенным голосом и как-то особенно интимно. Она почувствовала, что краснеет. – Однако подвеску все же оставьте. Дело принципа, знаете ли.

Вот после этих слов она вспотела. От унижения, стыда, ужаса. Какой же он мерзкий! И далась ему эта подвеска!

Она дрожащими руками достала кошелек, открыла его и извлекла маленький золотой ромбик с рубином, протянула ему.

Семен Михайлович посмотрел на нее как-то странно, строго и вместе с тем задумчиво.

– Не сердитесь, не надо, прошу вас. И не думайте обо мне плохо. Вы уже дали мне ответ, и я теперь полностью доверяю вам. Да и дело вовсе не в деньгах. Я уверен, что вы не передумаете.

– Но тогда зачем вам эта подвеска? – спросила она его, давясь слезами. – Потому что вы – скупщик? Потому что у вас это в крови?

– Нет, моя дорогая. Странно, но вам почему-то не пришло в голову, что я живой человек, влюбленный в вас мужчина, и что мне просто захотелось оставить что-то у себя в залог нашей любви. Уже очень скоро все ваши драгоценности, если их так можно, конечно, назвать, снова вернутся к вам и будут лежать в шкатулке с остальными, уже подаренными мной, настоящими драгоценностями.

– Простите меня… Я действительно не подумала… Хорошо, договорились, послезавтра я жду вас в шесть вечера. Только приходите обязательно, мне на самом деле будет тяжело… одной… без вас…

2

Стол накрыли в гостиной, сохранившей следы прежней, благополучной жизни, с хорошей мебелью, картинами на стенах. И скатерть Надя решила постелить новую, с вышивкой. Помогать готовить пришли соседки, те самые женщины, которым, как оказалось, в тот момент ей было еще труднее смотреть в глаза, потому что больше всего их занимал как раз вопрос о том, а где она взяла деньги на этот раз. Ведь продуктов было закуплено много, и поминальный обед должен был получиться не скудным, как Надя предполагала это вначале, когда она решила продать мамину подвеску, а просто роскошным. Мяса и рыбы было много, пироги заказали у одной знакомой, которая лучше всех в городе пекла. Накрывая на стол, Надя плакала, настолько не вязалось это предстоящее обжорство с тем горем, что она переживала. И зачем только люди устраивают эти поминки? Зачем так много есть и пить? Не случайно люди, наевшись и забыв, зачем пришли, начинают за столом петь песни.

– Что, Надя, снова денег заняла? – все-таки не выдержала Лариса Петровна, одна из соседок, молодящаяся одинокая дама, большая любительница цветных нейлоновых костюмов и белых медицинских сабо. Она красила ресницы раз в неделю, поэтому под нижними веками у нее всегда была темная пыль. Она, повесив луковую шелуху на одно ухо, резала лук для селедки – где-то вычитала, что таким образом не щиплет глаза.

– А что еще оставалось делать, Лариса Петровна?

– Отдавать чем будешь?

– Скоро все в моей жизни изменится. И у меня будут деньги.

– В смысле… – Нож завис над доской с луком. – Работу другую нашла? Или банк ограбила?

Шутка была грубой, поэтому Надя решила не отвечать. Позже она услышала, как несколько женщин, помогающих ей на кухне, шепчутся о ней, она слышала слова «долги», «ипотека», «кредит» – ничего нового.

Кухня была заставлена кастрюлями с горячими щами, пюре, компотом. В тазиках под крышками были салаты, в большом контейнере на подоконнике томились пироги с мясом и капустой. К шести часам повалил народ, знакомые и полузнакомые люди, которые рассаживались вокруг стола с видом гостей, пришедших на день рождения, сидели, болтали, и мало кто поглядывал на установленный на особом месте портрет мамы в черной рамке.

Наде казалось, что ей снится какой-то странный и злой сон. Она, разнося тарелки, вглядывалась в глаза пришедших, пытаясь хотя бы узнать их. Было несколько человек с маминой работы, одна из женщин, уловив момент, встала из-за стола и сунула Наде в ладонь рулончик денег, мол от работы. Надя сердечно ее поблагодарила, кивнула и тем, кто вложился в эту помощь. Сунув деньги в карман фартука, она снова метнулась на кухню, где ее поджидали новые порции щей. Конечно, она поглядывала на дверь, ожидая Семена Михайловича. Она с трудом себе представляла, как он сейчас войдет, сядет за стол, чтобы потом, прямо вот здесь, на поминках, объявить о помолвке и пообещать многим из присутствующих раздать ее, Надины, долги. Должно быть, тогда все прекратят работать ложками и уставятся на него. Это будет шок. Для всех. А назавтра все ее кредиторы вздохнут с облегчением. Надя, отряхнувшись, выберется из долговой ямы и будет готовиться к свадьбе. Пусть даже к самой скромной, но все равно ей наверняка купят белое платье, закажут столик в ресторане. И что будет дальше?

После щей было съедено второе, гости нахваливали еду, объедались селедкой и соленой семгой, пирогами и время от времени произносили несколько слов, вспоминая Антонину-покойницу.

«А что, он целыми днями будет на работе, а я буду предоставлена сама себе».

Эта мысль грела Надю до тех пор, пока она в нее верила. А вдруг он ее обманет и поселит в какую-нибудь мрачную квартиру и запретит ей вообще выходить из нее? И денег не будет давать!

В какой-то момент она поняла, что устала, что ноги гудят, голова раскалывается, а перед глазами все расплывается. Она присела за стол, на пустой стул, придвинула к себе тарелку и съела несколько ложек горячих щей. Сделала это машинально, словно организм сам подсказал ей, что нужно делать. Она же сутки почти ничего не ела!

– Очень вкусные щи, – услышала она над самым ухом, повернулась и встретилась взглядом с незнакомым молодым мужчиной. Карие глаза, белокурые волосы. Улыбка до ушей. И чего это ему, интересно, так смешно?

– Со мной что-то не так? – Она нахмурилась, готовая сказать что-то неприятное гостю.

– У вас нос в сахарной пудре.

– Что? – Надя потерла нос. Откуда взяться пудре? На кухне нет ничего, что могло было быть посыпано пудрой. Бред какой-то!

– Я пошутил. Извините. – И лицо молодого человека стало моментально серьезным. – Веду себя как идиот. Но я не понимаю, почему все сидят с такими физиономиями? Ведь никто не грустит. Никто не знал так хорошо вашу маму, как я.