Миллионы не моего отца

Это был крах: Вадим схватился за голову. Он метался по комнате, но в то же время чувствовал в глубине себя нечто приятное и согревающее. – Это была злая радость за то, что упал все-таки Смирнов. И пусть Вадима вскоре может постигнуть та же участь, Смирнов этого уже не увидит. Он отправился в небытие первым, а значит, проиграл – он.

Все это было утешительно, но не спасало Вадима. Как бы не был он ошарашен, ему пришлось поспешно собрать сумку и покинуть квартиру на Большой Декабрьской ранее, чем к нему наведается вчерашний коллектор.

Он договорился пожить у друга, но через неделю пришлось съехать – к другу пожаловала иногородняя родня. И Вадим перебрался к своим родителям, уже много лет живущим в районе Марьина Роща в щербатой панельной пятиэтажке. Там, по месту прописки, омоновец Бавыкин отыскал его без труда.

Он подстерег Вадима у подъезда, когда тот вышел в магазин. Домой Вадим уже не вернулся: Бавыкин усадил его на пассажирское кресло его же собственной «камри», а сам, завладев ключами, сел за руль.

Бавыкин тоже видел новости в Яндексе.

Бавыкин дал понять Вадиму, что теперь ему никто не поможет, в тех грубых выражениях, в которых изъясняться умел хорошо.

Бавыкину было обидно, потому что даже он понимал, что крупная рыба ушла. Кошка сдохла. И все, что теперь оставалось Бавыкину, это трясти Вадима в надежде, что хотя бы мелкая монета посыплется из карманов должника.

Перво-наперво надо было тщательно обыскать дом, потому Бавыкин повез Вадима на Большую Декабрьскую, пеняя себя, что поленился учинить обыск раньше. Там, в распотрошенной квартире Лизы Смирновой, и застал их Михаил.

Синяя тетрадь

– Покурить бы, – заныл Вадим, с ногами забравшийся в кресло-качалку, тоскливо поскрипывающую в кататонической монотонности.

Михаил, расположившийся напротив в каминном кресле, потянулся было к валявшемуся на полу вейпу, но Вадим остановил его:

– Да нет, там, в пианино должна быть трава, сверток – поищи.

– Марихуана? А если бы этот ее нашел? – изумился Михаил.

– Не нашел бы, – отвечал Вадим с раздраженной беспечностью, – он слишком для этого туп. А если бы и нашел, то ничего не сделал. Как ты уже понял, он здесь не при исполнении.

Вадим спрыгнул с кресла и направился к пианино сам. Открыв его верхнюю крышку, он бесцеремонно, по локоть залез в струнное чрево и принялся шарить там, попутно производя какофонию. Наконец он извлек серый пакет, прекратив пытку инструмента.

– Ты что, собираешься сейчас это курить? – с опасением спросил Михаил.

– Да, а почему нет? Ты сам не хочешь?

Михаил не хотел. Он не хотел курить траву, потому что никогда даже не пробовал наркотиков. Он не хотел быть свидетелем разборок из-за чужих долгов. Не хотел иметь никаких дел с людьми с удостоверениями вроде Бавыкина. Знать их не хотел. Сомнительный человек Вадим был ему тоже неприятен. Но Михаил помнил о кипрских деньгах, о которых узнал сегодня утром у нотариуса. Путь к ним лежал через Вадима, и Михаил спросил:

– Ты точно не знаешь, где сейчас может находиться твоя жена?

– Не имею не малейшего понятия, – ответил Вадим. Руки его тряслись, когда он пытался развязать бечевку, которой был обмотан бумажный пакет. Михаил с жалостью посмотрел на него, но помогать и не думал.

– Ну, хотя бы предположить? Где она была до крушения самолета?

– Где-то в Испании, – кряхтел Вадим над пакетом. – Я не знаю точно – у ее отца не узнавал, потому что не собирался ехать. А оно вон как вышло – теперь и не у кого спросить, – Михаилу показалось, что Вадим на последней фразе хихикнул.

– А номер телефона ее, адрес электронной почты? Ты ей писал, звонил?

– Номер ее недоступен. Думал сначала, что заблокировала меня, попробовал с другой сим-карты – бесполезно. Даже гудков нет. Телефон, похоже, она сменила. Электронную почту сейчас тебе нацарапаю, – и Вадим поднял с пола ручку, оторвал клочок серой бумаги от свертка с травой, написал на нем и подал Михаилу. Старостин брезгливо взял записку.

– А что насчет профилей в социальных сетях?

– Все удалила – я сам удивился. Несколько дней назад зашел: ни фейсбука больше нет, не инстаграма, из мессенджеров пропала.

– Вот это странно, – сказал Михаил, с подозрением посмотрев на Вадима. Уж не он ли был причиной такой скрытности своей жены? До того как они расстались, что между ними происходило? – А из-за чего вы с женой разошлись?

– А вот это не твое дело, – огрызнулся Вадим, который, наконец, догадался вскрыть пакет ножом для бумаг. – Да мы с ней официально не расходились: по документам мы муж и жена, понял? Это значит, что я тоже имею право на долю во всем этом, – и Вадим дерганным движением руки очертил в воздухе рваный круг, не уточняя, на долю в чем он имеет право. – А вот что ты за сын Мещерского, это надо еще посмотреть.

– Самый настоящий, – Михаил сам удивился собственной наглости. – По документам.

– Ну-ну, – пальцы не слушались Вадима, когда он сворачивал косяк. Неловкое движение, и он все рассыпал. – Черт, что ж такое-то! – возопил Вадим. – Как не везет-то!

– Может, тебе не надо в таком состоянии?

– Может, это мое лучшее состояние. Живое состояние – через месяц-другой его может и не быть, если я не рассчитаюсь с долгами, – неприятно паясничая, возразил Вадим, принимаясь за очередную самокрутку.

– А откуда у тебя долги?

– Откуда? Потому что я – бизнесмен. Я работаю в сфере венчурных инвестиций. Высокая доходность и высокие риски. Сам-то ты работаешь где?

– В офисе, продаю оборудование для общепита, – невесело пробурчал Михаил.

– Манагер, что ли? А чего так мелко? Для сына Мещерского что, не нашлось местечка получше?

– Я не готов с тобой это сейчас обсуждать.

– В настоящее время мы не готовы ответить на ваш звонок, все операторы заняты, – издевательски пропищал Вадим, зажав пальцами кончик носа. – Не, а серьезно, что так?

– Я не знал своего отца, мы с ним никогда не встречались, – ответил Михаил твердо, потому что это была правда, хотя и сказанная о другом человеке.

– Фигасе! – присвистнул Вадим. – Впрочем, всякое бывает. Бабы, они такие.

– Причем здесь бабы?

– Бабы, они такие, – повторил Вадим, вперяя взгляд в изображение на портрете.

Женщину на картине это ничуть не смутило. Все с тем же светским высокомерием и недобрым исследовательским интересом смотрела она поверх голов, словно внизу суетились не люди, а белые мыши.