Милый Каин

— Пойдем снова наверх, — предложила Кораль.

Эта короткая фраза словно стала сигналом к возврату туда, в духоту, жару, в мир ярости и страсти. Ночная прохлада и вино еще больше разогрели огонь, пылавший в них обоих.

Они сами не заметили, как оказались на той жесткой и негостеприимной кровати, на которой им было так хорошо когда-то. Так же восхитительно ему и ей было сейчас. Они плотно прижались друг к другу, и каждый ощутил дыхание другого на своей коже.

Слова остались где-то далеко, на другом берегу этой жаркой реки. Здесь они были не нужны. На чердаке царствовали даже не взгляды, а прикосновения. Кровь вскипала в жилах, ногти впивались в кожу, руки бесновались, гладили, сжимали и обхватывали, ноги переплетались, мышцы напрягались и вибрировали, губы сливались и ласкали, глаза целовали вслед за ними, пылающие угли плыли по жаркой реке, руки кричали, стонали, замолкали, бедра вздымались и опускались.

Они даже не заметили, как в комнате что-то загорелось. Когда мужчина и женщина очнулись, кровать со всех сторон обступили языки пламени. Они сбросили простыни, стали сбивать и гасить огонь всем, что попадало под руку. Так, перемазанные сажей и задыхающиеся от дыма, он и она встретили рассвет, ворвавшийся в их жизнь внезапно и безжалостно.

От него никуда нельзя было деться, но люди все равно нашли способ продолжить свою безумную жаркую ночь. Они захлопнули ставни, перекрыли доступ дневному свету и, как два уголька с недотушенного пожарища, вновь соединились в едином языке пламени. Огонь снова воспылал в их телах и душах, слившихся воедино. Лишь к пяти часам следующего дня Хулио и Кораль смогли если не потушить, то хотя бы локализовать этот безумный пожар.

Они наконец открыли ставни, и солнечный свет залил комнату.

Пару дней спустя Хулио, как это частенько бывало, заглянул к Патрисии. После ужина они с Лаурой удобно устроились на диване в гостиной, чтобы сыграть в шахматы. Им обоим нравился этот ритуал, безмолвный поединок, борьба двух умов на таком маленьком, но безграничном поле, состоящем из шестидесяти четырех белых и черных клеток. Патрисия при этом обычно читала что-нибудь в кресле до тех пор, пока не начинала зевать.

Традиционно игра продолжалась час-полтора. За это время Хулио с Лаурой успевали не только сыграть две-три партии, но и обсудить их, проанализировать самые интересные и неожиданные ходы. На этот раз, против обыкновения, они больше чем на час затянули первую же партию. Часы отсчитывали время, игроки молчали, впившись взглядами в доску.

Лаура выбрала индийскую королевскую защиту и затащила противника в эти бесконечные мрачные катакомбы. Хулио был погружен в игру и не замечал ничего вокруг. Он даже не слышал звуков, доносившихся с улицы. По-настоящему интересная партия всегда поглощала его с головой. Омедас словно погружался в какой-то кокон, изолировавший его как от звуков, так и от других раздражителей внешнего мира.

Лаура делала ход за ходом, при этом с геометрической точностью просчитывала траекторию движения руки так, чтобы ненароком не задеть своей фигурой какую-нибудь другую. Хулио приходилось всерьез напрягаться, чтобы понять, что она затеяла, как противостоять ее очередному маневру. Оба так увлеклись, что даже не заметили, как Патрисия пожелала им спокойной ночи и ушла спать.

Дядюшка уже давно стал замечать, что ему приходится все больше думать и напрягаться во время игры с племянницей. На этот раз Лаура превзошла себя. Ее игра заставила Хулио привлечь буквально все резервы, включить свой логический аппарат на полную мощность.

Девчонка преградила ему путь ферзем и слоном, дерзко перемещающимся по диагонали. Очень скоро Хулио уже не наступал, а думал, куда бы деться от разящих как молния ударов этих подвижных и грозных фигур. Он не играл, а сломя голову убегал от своей же ученицы, лишь ненадолго задерживая ее контрнаступление жертвой очередной из своих фигур.

Омедас исподтишка посмотрел на Лауру и остался ею доволен. Его племянница сосредоточилась, внимательно наблюдала за ходом игры и никак не походила на ребенка. Нет, перед ним была молодая, но уже вполне взрослая и целеустремленная девушка. Еще несколько ходов — и король Хулио с негромким стуком лег на доску.

— Сдаюсь, — выдохнул он.

Его король лежал у ног ее ферзя, как статуя поверженного правителя, поваленная на землю с пьедестала.

Лаура откинулась на спинку дивана и рассмеялась на всю комнату, просто по уши довольная собой. Хулио глядел на нее и тоже улыбался.

Наконец-то ей удалось добиться того, о чем она так давно мечтала. В течение последнего года ему стоило все больших трудов сводить их партии вничью. Тем не менее вплоть до этого дня дядя оставался для Лауры непобедимым учителем и непобежденным противником. Вот уже много лет он не давал ей форы ни в единую пешку, и Лаура прекрасно это знала. Наконец она победила его в долгой трудной партии этим прекрасным воскресным июньским вечером, который собиралась отметить в своем дневнике, сделать запись большими красными буквами. Да, для Лауры этот день оказался едва ли не самым важным в ее жизни.

— Как ты думаешь, смогу я когда-нибудь стать настоящей шахматисткой?

— Ты уже ею стала. Честное слово.

В тот вечер Хулио осознал, насколько далеко вперед ушла его племянница. Он сполна оценил ее видение ситуации, умение просчитать партию на много ходов вперед.

Ей еще предстояло серьезно поработать над стратегическим осмыслением финальной стадии партии, но в миттельшпиле девчонка уже показывала подлинные чудеса мастерства. Ее фигуры работали с методичностью жерновов мельницы, перемалывавшей боевые порядки противника. Она не терялась в сложных ситуациях, не робела, когда сопернику удавалось сделать действительно опасный для нее ход. Из множества возможных, внешне в равной мере соблазнительных решений ей удавалось выбрать то единственное, которое действительно могло привести ее к успеху. У нее было все — мастерство, чутье и воображение.

Именно последнего качества в свое время порой так не хватало Хулио. Лаура играла дерзко, не боялась пожертвовать фигуру, а то и не одну или же сделать несколько рискованных ходов, если благодаря этой комбинации должна была в конце концов получить весомое тактическое преимущество. В общем, Хулио был горд своей ученицей, о чем, не стесняясь, и сообщил ей.

В свои пятнадцать лет она была готова противостоять самым лучшим игрокам. Лаура уже давно настраивалась на то, чтобы начать выступать в турнирах более высокого уровня. Ближайшей ее целью был региональный чемпионат, а затем — как знать, — возможно, и первенство Испании. В самое ближайшее время ей предстояли отборочные игры столь важных для нее соревнований.

Хулио, конечно же, верил как в ее талант, так и в мастерство, наработанное Лаурой. При этом он не мог забыть, что, разрешив ей участвовать в официальных чемпионатах, он выпускал племянницу в безжалостный мир профессиональных шахмат, пока неведомый ей и от этого еще более опасный для ее юного дарования. В один прекрасный день дядя мог пожалеть, что привел сюда племянницу, особенно если она не выдержит напряжения, давления извне, сорвется и начнет проигрывать турнир за турниром. В общем, цена за прикосновение к миру больших шахмат могла оказаться непропорционально высокой.

Хулио не мог обвинить себя в том, что держал девочку в неведении. Он не раз и не два рассказывал ей о том, в какую мясорубку она лезет, причем совершенно добровольно. Ему вовсе не хотелось, чтобы Лаура идеализировала этот странный мир закрытых, почти безмолвных залов, в котором победы встречают недолгими, слабыми, впрочем, вполне искренними аплодисментами. Здесь все друг друга знают, но видятся чрезвычайно редко. В этом мире даже праздники проходят очень немноголюдно и весьма скромно.

— Дядя, ты за меня не волнуйся. Я ведь мечтаю не о том, чтобы стать рок-звездой. Вот это был бы действительно кошмар.