Министр любви [сборник рассказов]
Шрифт:
— Не один, — заметил Ари, — кланяться будут также Бирштейн и Ди Фраго.
— Хорошо, кланяться будут трое. Маэстро не должен забывать, что благотворительство прежде всего должно помогать благотворителям…
Вскоре «трио» встретилось для обсуждения финансовых проблем. Абу — Мусса требовал от Бирштейна и Ди Фраго увеличения пая.
Бирштейн был возмущен.
— На каком основании? — шумел он, — Я даю деньги только больным Паркинсоном, а скрипач до сих пор не заболел!
Ди Фраго держался, как и подобает
— Сыну ислама следовало бы вести себя покорректней, — говорил он, — не устраивайте нам «джихад»!
— Богохульствовать не позволю! — предупреждал Абу — Мусса, — не забывайте — скрипку придумали арабы!
В конце концов все сошлись на том, что денег мало и было решено пригласить на концерт деловых людей города — бизнесменов, промышленников, финансистов и одного гинеколога.
— Не будем уточнять, кто сидел у него в кресле, — говорил Абу — Мусса.
— Это всё меломаны? — спросил Ари.
— Зачем? Это те, кто может подкинуть денег.
Мир поделился на тех, кто может дать и на тех, кто не может.
Разговоры о деньгах несколько свихнули Ари. Однажды ему приснилось, что он прижимает подбородком стодолларовую купюру и водит по ней фунтом стерлингом.
Звук был отвратителен.
В ужасе он проснулся…
Необходимая сумма набиралась. Печатались афиши, заказывались программки… Зал сняли в «Клубе игроков в бридж».
Публика была разодета — говорили об акциях, процентах, каких-то суммах — разные цифры летали в воздухе.
Ари никого не знал — ни одного лица.
Он искал в толпе маму и бабушку. Зачем? Их давно не было на этой земле…
Лица были самодовольны, тупы и в профиль шире, чем в фас.
Все что-то жевали. На шеях выступал пот. Иногда раздавались дикие всплески гогота.
— «Почему я для них должен играть?» — думал Ари.
Что-то настораживало его, чего он не мог уловить.
И вдруг он понял — у всех в руках были скрипки. У жен, мужей, отпрысков…
Страшное предчувствие овладело Ари. Рожи были такие, что ему почудилось, что они пришли сюда бить его скрипками по голове.
Зал заполнялся. В первом ряду расселись спонсоры — им жали руки, поздравляли.
Пахло сигарами и духами «Шанель».
Потолок украшала группа ангелов, вокруг которой летали лебеди.
На стенах в тяжелых рамах висели портреты композиторов — Бетховен, Мендельсон, Штраус.
— «Неужели они все играли в бридж»? — подумал Ари.
Сквозь щель в занавесе он смотрел в зал, ища лицо, для которого смог бы играть, но так и не выбрал.
— «Почему я для них должен играть?» — опять спросил он себя.
Вновь он почувствовал себя нищим, в шапке которого лежала пара медяков. С размаху он пнул шапку, монеты разлетелись и покатились по асфальту.
Звук их разбудил Ари, и неведомая легкость вошла в его сердце.
Откуда-то выплыл Ди Фраго с палочкой
в руках.— Мендельсон, — произнес Ди Фраго, — шотландская симфония.
Ари не успел раскрыть рта — восемьсот смычков взметнулось ввысь, и он вспомнил звук фунта стерлинга по стодолларовой бумажке.
Белые лебеди с барочного плафона взмахнули крыльями и вылетели в окно.
За ними, в то же окно, вылетел плачущий Мендельсон с портрета.
К ужасу своему Ари заметил, что все первые скрипки были спонсорами, а солистом — старик Бирштейн, игравший польку — пиццикато.
Ари вдруг поднялся в воздух и полетел. В окне он столкнулся со Штраусом — отцом и из глубокого уважения пропустил его вперед.
За ними вылетел Бетховен, и Ари понял, что бизнесмены перешли к «Героической симфонии».
Никто не заметил вылета Ари. Более того, после его отлета финансисты стали играть как-то раскованнее — овцы не любят, когда над ними парит орел.
Все играли на скрипках, кроме Фукса, который тоже притащился, хотя не дал ни цента, со своим там — тамом и исполнял первую африканскую сюиту Абебы Нбалу.
Они играли весь вечер, потом долго кланялись неизвестно кому, наконец, сели играть в бридж. Выиграл Фукс, который не дал ни цента…
Ари летал в небе.
Были сумерки. Дышалось легко. Город был пуст — все играли на скрипках в «Клубе игроков в бридж».
Он свернул к озеру. Вода играла с заходящим солнцем.
Из клуба начали доноситься крики, потом вывалила толпа, спонсоры махали руками. Аристократ с Абу — Муссой сошлись в рукопашной.
Всех успокаивал Бирштейн.
— Не волнуйтесь, — радостно повторял он, — скрипач наверняка заболел Паркинсоном.
Ари было на все начхать — он парил.
Затем он приземлился на скале.
Он сбросил фрак и остался в белой рубахе, заштопанной еще бабушкой.
Она приносила ему счастье.
Он расстегнул ворот и прижался к скрипке.
Ночь была нежна. Вода неподвижна. Луна освещала скалу с Ари — лучшей сцены у него не было.
Еврейская мелодия уходила в ночное небо. Никого не было меж ним и Создателем. Ему не нужно было ни публики, ни оваций — он играл Богу.
И слеза упала из Всевидящего Ока.
Из-за кустов, босой, в разодранном балдахине, вышел Абу — Мусса.
— Сволочь, — сказал он, — не зря я тебя колотил в детстве скрипкой! Зачем ты разрываешь мне сердце?..
Смех
… — и закройте крышку! — сказал он, — я пишу рассказ о смерти…
… Никогда раньше Кохба о смерти не писал.
— Я не знаю предмета! — кричал он, — как можно писать о том, чего не знаешь?! Вот умру — там увидим…
Абрам Кохба писал о жизни. Когда-то он смешил всю страну — 170 миллионов. Потом 210. 250! Все смеялись над его байками.