Мир цвета сепии

– Никуда я не поеду, – сказал я, отступив в угол. – Валите отсюда.

Оперативники переглянулись. Один из них, рыжеватый спортивный парень, двинулся ко мне, по-борцовски выставив перед собой руки.

– Погоди, Лёха, не спеши, – остановил его Кирюша. – На кой нам эта физкультура? Мы по-другому сделаем: вызовем наряд, они в полной экипировке – в форме, с дубьём, – вот и пускай с ними соревнуется. Поедет в ИВС [7] с опущенными почками и с готовым сроком за нападение на представителей власти, – сказал он и обратился ко мне: – Ну что, вызывать?

7

Изолятор временного содержания.

– Чёрт с тобой, – я пошёл в комнату одеваться.

Приехали в отделение, поднялись на второй этаж. В коридорчике у стола сидела женщина средних лет, смотрела на нас с дурашливой и (как мне показалось) пьяненькой улыбкой. Под глазом у неё созревал синяк, на губах запеклась кровь. Зашли в кабинет. Как и в прошлый раз, за столом кто-то занимался бумагами. Не Мальков (хотя была у меня слабая надежда). Поднял голову: блондин лет тридцати, пострижен аккуратно, светло-серый костюмчик-троечка, печатка с чёрным камешком на пальце. У милицейского денди был необычный, двойственный взгляд: небольшие голубые глаза глядели с простодушной хитринкой, вроде с юморком, а вот ноздри круто задранного носа, которые тоже будто смотрели, выражали недоверие и угрозу – как бы держали подозреваемого под прицелом.

– Быстро вы обернулись, – сказал он оперативникам и обратился уже ко мне: – Следователь Марцевич. Присаживайтесь, Дьяконов. Дмитрий Дьяконов. Верно?

– Верно, – я сел возле стола. Оперативники расположились у меня за спиной.

– Можете сказать, где вы были сегодня вечером приблизительно с двадцати одного часа до двадцати двух тридцати?

– Дома.

– Подтвердить есть кому?

– Послушайте, не буду я ничего доказывать, хочу только предупредить: когда-нибудь вы с этой компашкой попадёте в историю, – я указал большим пальцем за плечо. – Они краёв не видят, как шайка налётчиков действуют.

– Они работают по двадцать часов в сутки, поэтому, возможно, и не церемонятся. А насчёт истории могу сказать, что в историю попали вы, дорогой мой Дьяконов. Вы задержаны по подозрению в разбойном нападении и, скорей всего, завтра, скажем, после полудня отправитесь в ИВС. А чтоб вы не сомневались, почитаю вам заявление потерпевшей.

Он полистал папочку и начал читать:

– «Молодой человек двадцати пяти – тридцати лет, рост выше среднего, волосы светлые длинные, собраны в "хвост", в левом ухе металлическая серьга…» – следователь сделал паузу и, сдержанно улыбнувшись, отложил папочку. – А дальше как по писаному: ворвался, избил, забрал деньги, вещи и так далее. И вот, Дьяконов, вопрос: много ли людей в нашем, ну, скажем, микрорайоне подходит под такое описание, как вам кажется?

Сзади хихикнули. Я молчал.

– Что ж, давайте проведём опознание. Не всё, конечно, по протоколу, но, как говорится, что имеем… – он встал из-за стола. – Дьяконов, пересядьте, пожалуйста, к сотрудникам.

Теперь понятно, что за тётка сидела в коридоре. Мне стало не по себе. Это уже серьёзно: похоже, всё у них спланировано.

Я пересел к оперативникам. Следователь открыл дверь, вышел за порог и, сделав приглашающий жест, сказал:

– Аникина, заходите.

Женщина вошла в кабинет, остановилась в полушаге от порога. Всё с той же дурашливой улыбкой взглянула на оперативников, на меня и оглянулась на следователя. Тот спросил:

– Ну, что скажете? Узнаёте кого-нибудь?

Указала на меня:

– Вот этого.

– Расскажите, пожалуйста, при каких обстоятельствах вы с ним встретились?

– Ха, «встретились»… Проснулась вечером, пошла на кухню чайник поставить – и тут нате: залетает, и бум-с мне по чердаку! Говорит: «Капусту давай, сучара!» И это…

Один из оперативников гоготнул, но тут же прихлопнул рот ладонью. Кирилл, досадливо цокнув, вздохнул. Рассказчица стушевалась.

– Продолжайте, продолжайте, – подбодрил её следователь. – Только постарайтесь как-нибудь без «чердаков».

История закончилась быстро: после ещё нескольких «бум-с», женщина отдала деньги (шестьдесят три рубля с копейками) грабителю, то бишь мне, а когда я ушёл, позвонила в милицию. Уточнив кое-какие детали, следователь потерпевшую отпустил. Потом обратился ко мне:

– Дьяконов, а давайте мы вам явку с повинной оформим. Как вы на это смотрите? – спросил он, состроив мину благостного воодушевления. – Чёрт с ними, с формальностями, беру, так сказать, огонь на себя. За такую мелочь – восемь лет! Вообразить страшно! А явка с повинной – большое дело: половину скостить могут, – добавил он и посмотрел на оперативников. – Что, ребята, пойдём парню навстречу? Согласны?

Те дружно закивали.

– Вот и чудненько! – следователь достал из ящика несколько чистых листов, взял ручку наизготовку.

– Ну, Дмитрий, с чего начнём?

– Признаваться мне не в чем. Так что давайте, действуйте, что там у вас по протоколу.

– Что ж, было бы, как говорится, предложено. По протоколу, так по протоколу. Коля, отведи его в камеру, – следователь поднялся, стал наводить на столе порядок. Меня отвели в аквариум.

В камере было всего три человека: мужичок лет за пятьдесят, смазливый молодой брюнет – оба слегка навеселе – да старуха, судя по всему, бродяжка. Шамкая беззубым ртом, она копалась в сумке; мужчины вели беседу, точнее, брюнет говорил что-то раскатистым басом, пожилой слушал.

Я лёг на скамью, прикрыл глаза рукой. Хотелось заснуть – да какой уж теперь сон. Сажают людей по ошибке, даже ради галочки – всё это не новость. Тут же – явная подстава. Какой резон этой полупьяной бабе клеветать на человека, с которым она никогда не встречалась? Нет никакого резона. Значит, кому-то понадобилась моя посадка. Но кому и главное – зачем? Я ведь нигде не состою, не участвую, ни на что не претендую, да и вообще – что с меня взять? Однако неспроста прицепился ко мне этот смахивающий на уркагана Кирюша: по его пронырливым глазкам, по носу видно, что неспроста.

Хороший адвокат – вот на кого мне оставалось надеяться. Утром надо будет упросить дежурного позвонить. У Саши был весьма широкий круг знакомств; как-то раз он вроде упоминал о приятеле-адвокате…

Думать мешал говорливый сокамерник. Его рокочущий бас гудел, казалось, над самым ухом. Голос и тема рассказа сильно диссонировали: если судить по голосу, не принимая во внимание лексикон и смысл слов, говорил солидный, правильный человек; если судить по рассказу – слабоумный представитель уличной шпаны. Рассказывал он о том, как однажды «смахнулся» с тёщей: «Я ей, короче, говорю: "Ты чё, овца, ваще рамсы попутала?" И с левой – по репе ей тэрц! Она – брык!..»

– Мужики, разговаривайте, пожалуйста, потише, – попросил я.

– Чё он там пукнул? – спросил у товарища рассказчик и, не дожидаясь ответа, забасил дальше.

Я сел.

– Вас же, кажется, попросили.

Басистый повернулся:

– Слышь, ты тут не у бабушки на именинах, – многозначительно щурясь, сказал он. Затем посоветовал мне сидеть тихо, не нервировать его и вообще знать своё место. И столько в прищуре этого смазливого гадёныша было самодовольства, столько превосходства, что на долю секунды, попав под влияние его идиотической самоуверенности, я почувствовал себя полнейшим ничтожеством. Когда это ощущение исчезло, я поднялся со скамьи и отвесил ему оплеуху. Он, прикрывая голову руками, скрючился на скамье. Пожилой поспешно отодвинулся в сторону.