Мир до и после дня рождения

Татьяна была примером того, что происходит с перфекционистами, вынужденными наконец признать, что они работают ради достижения невозможного. Главенствующий принцип жизни «все или ничего» подтолкнул Татьяну к выбору ничего. Ирина была дома в тот день, когда сестра объявила, что уходит из балета. Она никогда не забудет маленькую, худенькую девочку, наполняющую огромную тарелку спагетти. Мать была в ужасе, а Ирина с восторгом смотрела, как полфунта пасты быстро исчезает с тарелки сестры. Татьяна вырвала победу из совокупности поражений и низвергла не только мать, но и саму себя.

Татьяна отказалась не только от танцев и голодания, но и от любого вида запретов. Она мечтала о муже, и в течение года нашла его, и вышла замуж — приятный молодой человек, русский, живущий по соседству, работал на стройке. Она хотела иметь детей, и теперь у нее было двое — десяти и двенадцати лет. Татьяна любила булочки, торты ко дню рождения, наваристые борщи, в которых ей было отказано в течение двух десятилетий, и поглощала все это, словно желала наверстать упущенное, и наверстывала до сих пор. Ирина всегда сочувствовала мужу сестры, Дмитрию, тихому, спокойному человеку, который терпеливо наблюдал, как его жена превращается из птички в корову.

Можно было бы ожидать, что девушка, лишившаяся милости, будет ввергнута в опалу. Однако сначала Татьяна льстила матери своим подобием, затем льстила тем, что представляла выгодный контраст, — таким образом, дочь, которой было легко манипулировать, осталась ближе сердцу матери.

Ирина предполагала, что, бросив балет, Татьяна стала счастливее, как мог бы стать счастливее каждый, прекратив мучить себя типичным для американцев обязательством иметь «мечту». Однако перфекционисты никогда кардинально не меняют свои взгляды, и Татьяна посвятила себя домашнему хозяйству с тем же рвением, с каким отдавалась балету. Она постоянно что-то шила, консервировала, пекла и вязала свитера, которые никому не были нужны. В каждом ее поступке чувствовалось стремление к защитной реакции, маскируемой под самоуверенность матери семейства. Она была суетлива и слишком опекала детей, словно дети пытались освободиться от нее, отчего они стремились к этому с удвоенной силой.

Сегодняшнее торжество будет проходить по классическому и привычному сценарию: ее сестра взяла на себя все приготовление блюд, суматоху с подарками, гирляндами и праздничными колпачками. Было бы намного разумнее им приехать в гости к Татьяне, чем ей везти сюда все корзины с продуктами, но последнее время она стала невероятно сентиментальной по поводу празднования Рождества «дома».

Татьяне были предоставлены все разъяснения по телефону — они с Раисой в обязательном порядке общались каждый день, — поэтому, поднявшись по ступенькам, она не удивилась, увидев курящего на крыльце Рэмси. Мгновенно загруженный пакетами и сумками, Рэмси покорно, без единой жалобы повиновался, лишь выражение его лица говорило о том, что он с недоумением и тревогой спрашивает себя: «Что я здесь делаю?»

Ирина помогла убрать готовые блюда в холодильник, с ужасом констатировав, что сестра приготовила настоящую кулебяку, украшенную листьями и ягодами из теста, — на создание такого чуда из теста и лосося нужно потратить большую часть дня. Сама Ирина была уверена, что кусок лосося, прожаренный до полуготовности и поданный с хорошим соусом, намного вкуснее и экономит уйму времени.

— Ирина, я просто обалдела от такой новости, — прошептала Татьяна ей на ухо, прикрывшись дверцей холодильника. — Мама может ворчать сколько угодно, но я считаю, здорово, что ты наконец бросила Лоренса. Мне было неудобно сказать тебе об этом, когда вы были вместе, но, по-моему, он просто невыносим. Сколько в нем пренебрежения к окружающим! Он относился ко мне с презрением лишь потому, что меня не печатают в «Уолл-стрит джорнал» и я люблю шарлотку. Тоже мне Всезнайка! Постоянно твердит об Афганистане, будто это кому-то интересно!

— Я понимаю, ты не разделяешь его интересы, — осторожно заметила Ирина, — но он так много говорил об этом, потому что действительно очень этим обеспокоен.

— Чушь, — фыркнула Татьяна. — Он просто любит выпендриваться. И он такой холодный. Ты ведь русская, тебе нужен рядом человек душевный.

После вчерашнего вечера Ирина старалась тщательно следить за своими словами.

— Не думаю, что Лоренс был — вернее, и есть, ведь он не умер — такой уж холодный человек. — Впрочем, стоит уточнить, что Ирина на всякий случай произнесла эту фразу по-русски.

— Да ты что, тебе больше не нужно его защищать! Он обращался с тобой как с ребенком. Постоянно указывал, что делать, никогда не давал до конца выразить свою мысль. Похоже, он даже не представляет, что значит быть художником.

— Он никогда не пытался заставить меня быть надменной, если ты об этом.

Несмотря на то что ей, кажется, полагалось радоваться поддержке сестры, неожиданная неприязнь к Лоренсу больно кольнула Ирину.

— Мне еще не довелось поболтать с Рэмси, но, по-моему, он очень хороший.

— Да, многие так думают, когда впервые его видят.

— Но он ведь хороший? Ты же вышла за него замуж!

— Разумеется! — Ирина поспешила дать задний ход. Впрочем, определение «хороший» не вполне подходило человеку, скандалившему всю ночь до шести утра и не дававшему спать теще.

Пирожки в духовке приобрели наконец коричневатый оттенок, и сестры по детской привычке, не сговариваясь, вымыли и вытерли противень, тщательно собрали все до единой крошки со стола и с пола, подцепляя некоторые пылинки смоченным в воде пальцем, и проверили, чтобы ни один из кусочков не застрял в сеточке стока раковины. Когда они внесли блюдо с маленькими пирожками с мясом в гостиную, дети Татьяны тихо сидели на краях кресел. Медлительные и перекормленные, они не посмели поставить ноги на ковер, не говоря о том, чтобы стучать пятками по ножкам кресел, как сделали бы любые нормальные дети. На вопрос об успехах в учебе Раиса получила от каждого обстоятельный ответ, подобный медленному чтению по буквам слова из шести слогов.

Тем временем Дмитрий уже откупорил запотевшую бутылку водки, необходимую для любого русского застолья, которую Ирина никогда бы не предложила на завтрак мужу. Более того, увлеченный разговор Дмитрия и Рэмси о достоинствах «Столичной», «Абсолют» и водки «Грей гуз» дал рост семенам, посеянным Рэмси в беседе с тещей. Он мечтал выкурить сигарету, что заставляло его с невероятной скоростью опрокидывать рюмки.

Татьяна поставила тарелки для пирожков всем, кроме, разумеется, Раисы, и устроилась рядом с Рэмси, который тут же поднял тему, которой все в семье старались осторожно избегать:

— Ирина сказала, что вы танцевали, но потом бросили.

— Верно, — напряженно произнесла Татьяна, отламывая корочку.

— Она говорила, вы чертовски талантливы.

— Она мне льстит. К сожалению, таланта мне не хватило.

Большинство людей заметили бы знак, вспыхнувший в воздухе яркими буквами: «БОЛЬНОЕ МЕСТО! БОЛЬНОЕ МЕСТО!» — и поспешили сменить тему. Но в данном случае звезда снукера вошла в меньшинство. Рэмси не собирался тратить много времени на болтовню и сразу перешел к сути:

— Не пойму я, в чем была проблема? Бристоль, угадал?

— Своеобразный лондонский сленг кокни, — объяснила Ирина. — Именем города они называют женскую грудь.

— Полагаю, — медленно начала Татьяна, — будь я действительно человеком целеустремленным, — могла бы сделать операцию.

— Не жалеете, что отказались от всего одним махом? Не корили себя, а? Может, не надо было сдаваться?

— Не о чем тут думать, — произнесла Татьяна, поворачиваясь к Рэмси и откладывая пирожок. — Когда я бросила балет, мне показалось, что с меня огромная тяжесть свалилась, все наконец стало ясным и простым. Я люблю искусство, но, если хорошенько присмотреться, что оно представляет собой на самом деле, становится ясно, что радости простой жизни куда ценнее. Трапезы, дети, любование закатом на променаде. Невольно напрашивается вывод: если в творчестве есть смысл, тогда сама жизнь и есть самое важное творчество…