Мир ГП
Шрифт:
Я дождался, когда сердце станет работать стабильно, и убрал дополнительный канал. Дыхание выравнивалось, организм, с помощью зелья, перерабатывал наркотик, выводя его через почки.
Владимир Семёнович, с хриплым стоном, открыл глаза. Я, не давая ему опомниться, поймал его взгляд, и послал в его сознание мысль-вирус, который будет гасить ассоциативные связи между наркотиком и удовольствием. Это не избавит его от зависимости, но поможет преодолеть её.
Вот и всё.
— Спи, — напоследок усыпил я его. — Теперь с вами… — повернулся я к ошарашенным зрителям.
— Может не надо? — проблеял мужик.
— Надо, Федя. Надо, — вспомнил я фразу из фильма.
— Я не Федя. Я — Толя.
— Пофиг, — отмахнулся я от него. — Значит так, товарищи. Слушайте небольшую лекцию.
— Умер? — охнула женщина.
— Да, — кивнул я. — Но потом, мы его откачали. Так что, не волнуйтесь. И ещё. Я поставил ему блок на удовольствие от наркотиков. Скорее всего у него скоро будет нервный срыв, и хорошо бы на какое-то время поместить его в стационар для буйных. Но это — смотрите сами. На этом позвольте откланяться.
Не обращая внимания на их попытки узнать что-то обо мне и о моём лечении, я аккуратно стер их воспоминания, касающиеся моей внешности и голоса. Надеюсь этого хватит, чтобы на меня не вышли.
Покинув дом, я попытался аппарировать в свой номер в гостинице, но не получилось. Это стало для меня сюрпризом, как-то привык, что в любой момент можно свалить, а оказалось, что это не так. Антиаппарационного купола не было. Проверять другие причины я не стал, надо было возвращаться, пока моё отсутствие в номере не заметили.
Остаток Олимпиады я просто отдыхал. Ходил смотреть на соревнования, посещал экскурсии. Ел мороженое и попробовал квас из бочки. Короче, отдыхал.
Никаких новостей про Высоцкого, как и ожидалось, не было. Я не утерпел, и, через пару дней сходил в театр на Таганке, где полюбопытствовал про артиста, но мне просто сказали, что он болеет. И никаких подробностей.
Ну и ладно. Живой — и то хорошо.
Глава 15
4 августа 1980.
Вчера закончилась Олимпиада-80.
Трогательная сцена с улетающим Мишкой зацепила за живое. На многих лицах можно было заметить слезы.
Мое время пребывания в Москве тоже закончилось. Пора ехать на деревню к дедушке.
Ещё вечером, ко мне подошёл взмыленный наблюдатель от КГБ, и спросил на счет дальнейших планов. То, что за мной следят, я заметил сразу, а потом стал приветливо махать рукой выявленным шпикам. Это привело к тому, что их стали менять, но через четыре дня замены прекратились. Возможно, конечно, что они научились маскироваться, но я думаю, что скорее всего смирились. Различал-то я их по ауре, и прекращение замен заметил. Да и необходимости в тотальной слежке я не создавал, и нелегально отлучался лишь для спасения Высоцкого. А обычно всегда оставался в их поле зрения.
На мой вопрос о причине его нервного состояния, КГБшник рассказал, что организаторы Игр забыли уведомить их о том, что Олимпийский Мишка будет летающим. Попало многим. И ко мне он пришел заранее, опасаясь, что я тоже могу выкинуть какой-нибудь сюрприз.
Ничего такого я не планировал. Вообще, старался вести себя максимально открыто.
Сотрудники КГБ оценили мою лояльность, и не создавали лишних проблем. Более того, два раза помогли купить билет на соревнования. Предлагали бесплатный, но я решительно отказался. Короче, общий язык мы нашли. Вот и сейчас, я без утайки рассказал куда собираюсь. Правда то, что считаю Яриных родственниками, я не сказал. Просто игрой слов навел безопасника на мысль, что мой выбор деревни случаен.
И вот, я сижу в вагоне поезда, и еду на Урал. Можно было выбрать самолёт, и оказаться на месте раз в десять быстрее, но мне хотелось почувствовать дух советского союза. То, что я родился до его развала, ничего не значит, так как эта беда случилась когда мне было всего три года. Теперь же я мог полноценно ощутить настроения людей, их уверенность
в завтрашнем дне. Не подозревающих о том, что все может пойти кувырком по воле горстки властолюбцев. Мне было легко среди них, хоть я и вырос в девяностые, но по большей части это произошло в деревне, как правило более инертной в плане изменения человеческих отношений. Соседи по плацкарту угощали меня варёной курицей и домашними заготовками. Я, в ответ на это, достал из сумки с н/з, колбасу, купленную ещё в Британии. Пили мы легкий сидр, а от предложенной водки отказался. На всякий случай, тонким ментальным посылом, убрал желание выпить и у предложившего. Наверное, он потом нажрется в двойне, но сейчас мне тут пьянка не нужна. Вот так, под разговоры, а потом и песни, прошёл вечер в поезде.На следующий день люди были поспокойнее. Хоть и без совместного застолья не обошлось, но вчерашнего ажиотажа, от встречи с настоящим англичанином, не было. Я рассказывал попутчикам про жизнь за рубежом, стараясь объективно сравнивать жизнь столь разных миров.
— Вы здесь, в Союзе, живёте словно в теплице. За вами ухаживают, поливают и удобряют. Но стоит кому-то из вас оказаться за границей, то большинство окажутся на обочине жизни. Там надо бороться за всё. И в детском саду, где ты не интересен воспитателям, если у твоих родителей мало денег. Так и в школе, приходиться избегать внимания богатеньких, которые могут по прихоти обидеть, а если дашь задачи, то сам окажешься виноватым. Университет мало чем отличается по нравам. Талантливого учёного на западе с радостью возьмут на работу, и будут платить хорошую зарплату, но взамен надо подписать кабальный контракт, по условиям которого все результаты его работы с легкостью будут изъяты в пользу работодателя. Простой трудяга тоже может найти свое место, но жильё ему никто не выдаст, его надо купить за немалую сумму. За доступность потребительских товаров, надо платить платной медициной. Весь глянец западной жизни доступен ограниченному кругу людей, и в него не войти человеку со стороны. Даже ваши диссиденты, сбежавшие от отсюда, могут появиться в том круге лишь временно, и в роли развлечения.
Моя речь была насквозь просоветской, и этого не могли не заметить.
— Вы, как будто, читаете речь политработника.
— Возможно. Я не утверждаю, что там невозможно жить. Проблема в том, что средний советский человек не приспособлен к жизни в капиталистическом обществе. Конечно, за год другой он привыкнет, но чего это ему будет стоить? Особенно семейному. Ведь там нет таких человеческих отношений как у вас, и люди склонны не доверять друг другу. На самом деле, мне кажется, что ваше правительство делает ошибку запрещая выезд за границу. То, что простые граждане могут там увидеть красивую жизнь и большой выбор в магазинах, ничуть их не оправдывает. Могли бы и у себя похоже устроить.
Дискуссия в поезде не заканчивалась вплоть до моей высадки. Время было вечернее, но я направился не в гостиницу, а в аэропорт. Ещё в Москве я узнал, что самолет до ближайшего к деревне деда аэропорта будет через полтора часа, после прибытия поезда. Значит на такси я вполне успею.
Свежеокрашенный АН-2, за час с небольшим, домчал меня и ещё несколько человек до районного центра. Маршрут вел на запад, я вообще, мог выйти из поезда в нужном райцентре, но для конспирации пришлось делать лишние перемещения. А вот от райцентра было сложнее. Ехать на ночь глядя в деревню не стоило, а значит предстояло заночевать в городке.
Впрочем, гостиница оказалась вполне приличной, и ночь прошла спокойно. А с раннего утра, я, с помощью администратора гостиницы, заказал такси до нужной деревни. Ехать предстояло часа полтора.
Вот и деревня, в которой я вырос, в которой провел свои первые семнадцать лет. Не считая короткие промежутки проживания в городе, куда меня пыталась вытянуть мать, когда, очередной раз, находила любовь всей своей жизни. Сейчас, знакомая с детства улица смотрелась совершенно по-другому. Вроде бы, большинство домов те же, и легко узнавались, но отличий было много. Начиная с грунтовой дороги, вместо щебёночной, и тополей, которых не было в девяностые, заканчивая надвратными навесами у большинства дворов и общим, более свежим видом.