Мир итальянской оперы

В Прологе Джакопо выходит из дворца, где его блудная дочь лежит мертвая. Нам не рассказывают, при каких обстоятельствах она вернулась домой. Мы знаем только, что ее держали в заточении в фамильном замке, чтобы предотвратить скандал, который мог возникнуть из-за ее связи с Бокканегрой. Бедное существо умирает в мрачных покоях, не спев ни единой ноты!

Верди очень точно знает, каким бы он хотел видеть Фиеско. В письме к Рикорди он говорит:

"Для партии Фиеско нужен глубокий голос с несколько жестким, безжалостным, пророческим и мрачным оттенком. Пожалуйста, найдите мне исполнителя с нижним фа и "стальным" голосом".

Думаю, когда Верди писал эти строки, он прежде всего имел в виду первую яростную схватку Фиеско с Симоном, где "стальной" голос и каменное сердце соединяются, чтобы выразить фанатичную гордость Фиеско и его страстное желание отомстить. На мой взгляд, играя Фиеско, надо подчеркивать его аристократизм; даже проявления ненависти и злобы должны быть исполнены достоинства и почти королевского величия. Разница между Фиеско, человеком высокого ранга, и теми, кого он считает плебеями, выражается и в манере его речи: он обращается к противнику, называя его по имени: "Симон", в то время, как тот называет его почтительно: "Фиеско".

Даже когда Симон на многие годы становится дожем, патриций по-прежнему не испытывает к нему никакого уважения. В сцене, которая происходит в Зале Совета, Фиеско оплакивает Геную в очень красивых и звучных фразах: "О моя страна, какой позор для тебя! Этот гордый город в руках корсара!"

В Фиеско нет ничего недостойного, и в опере есть моменты, когда он испытывает и выражает истинные человеческие чувства. Впервые это происходит в Прологе и воплощается в прекрасных звуках, когда Фиеско поет: "Сокрушенный дух", а хор, расположенный за сценой, с разрывающей сердце тоской возглашает: "Она мертва". Затем Фиеско проявляет живые чувства в саду Гримальди, когда он (в качестве Андреа) благословляет союз Амелии и Адорно. Этот короткий дуэт с тенором имеет почти мистическую окраску и звучит как непроизвольная молитва.

В конце оперы Фиеско все еще с ненавистью ведет внутреннюю борьбу с Бокканегрой, все еще жаждет отомстить за обиду, нанесенную чести его семьи. И только когда Симон открывает ему всю правду, Фиеско прозревает. Осознав ошибку, сопровождавшую его всю жизнь, он бросается в объятия врага - следует один из наиболее трогательных дуэтов из всех, когда-либо написанных Верди. Затем, почти выкрикивая слова, чтобы скрыть свою боль и печаль, он извещает народ о смерти дожа. Эти последние пятнадцать тактов, с очень свободным темпом, эмоциональными паузами и предельно ясным произношением на фоне pianissimo оркестра, должны казаться как бы летящими к небу: туда устремились надежды, упования дожа, его благородная душа.

Амелия Гримальди (или Мария Бокканегра) во многом является типичной женщиной своего времени.

Женственная и вместе с тем смелая, целомудренная и несколько меланхоличная, она живет в изоляции как дочь Гримальди; тем не менее она хорошо разбирается в политических битвах, кипящих вокруг нее, знает о планах изгнанных заговорщиков и боится за своего любимого Адорно, который вовлечен в заговор. Иногда она грезит о детстве, вспоминая маленький домик у моря неподалеку от Пизы, прошлое так непохоже на ее нынешнюю жизнь в гордом замке, принадлежащем гордому роду. Музыка ее первой арии, когда она ждет возлюбленного, напоминает мягкое, плавное движение волн. В этой прекрасной опере присутствие моря всегда ощущается в музыкальной ткани, является одним из средств художественной выразительности.

Когда появляется дож, Амелия холодно приветствует его: как человек из стана Гримальди, она считает Симона тираном и врагом. Амелия даже не кланяется дожу сразу, на andante mosso, а ждет постукивания небольшого crescendo на тактах 4 или 5. Я интерпретирую это место так: дож должен бросить на нее властный взгляд, требуя уважения к себе как к представителю власти. Когда он видит, что девушка приветствует его глубоким, хотя и несколько запоздалым поклоном, он расслабляется и обращается к ней с вопросом: "Дож говорит с Амелией Гримальди?" Это следует петь в свободном темпе.

"Так все называют меня", - отвечает Амелия неопределенным, скорее враждебным тоном. Музыка в оркестре подчеркивает строгость реплики дожа: "Разве не хотят твои изгнанные братья вернуться на родину?" Затем он протягивает ей документ и ждет, пока она его с интересом читает; там написано, что братья Гримальди прощены.

Что-то неуловимое притягивает Амелию к этому величественному человеку, которого она видит впервые. Неожиданно для себя она начинает рассказывать ему о своей жизни. Конечно, Амелия уже не дитя, но есть что-то детское в ее рассказе о прошлом. Она вспоминает о том, как умерла ее няня, как она сама ушла из дома, заблудилась и потерялась. Амелия вспоминает прошлое с драматическим напряжением, пылом, она не может стоять на месте и все время ходит по сцене. В ее трогательных воспоминаниях снова ощущается присутствие моря. И еще мы чувствуем, как в душе Бокканегры растут возбуждение и надежда. Незаметно они приближаются друг к другу, их чувства как-то странно сливаются, и обо всем этом нам рассказывает музыка.

Allegro moderato Амелия и Бокканегра начинают петь нерешительно, почти шепотом, без дыхания. Затем, когда они сравнивают портреты, темп постепенно ускоряется и идет crescendo, они нежно обнимают друг друга, подхваченные мощной волной чувства. Здесь очень важно правильно исполнить каждую музыкальную деталь. На allegro con espressione нужно очень тщательно и точно исполнять восьмые и шестнадцатые; следует слегка замедлить темп, чтобы полностью сохранить mezza voce; dolcissimo должно быть действительно очень нежным, после чего следует незначительное crescendo. Здесь можно позволить себе немного сценической свободы, помня, что в самом Верди поет душа отца, который всегда с глубокой печалью думает о собственных потерянных детях.

Этот тончайший дуэт невероятно труден, особенно для баритона, который должен петь мягчайшим mezza voce, причем на очень высоких нотах, как бы переносясь в высшие сферы! Там, на небе, настоящий рай, и не уста, а сердце отца произносит: "Дочь моя, я трепещу при этом слове". Они прощаются с огромной нежностью, дож самозабвенно восклицает: "Дочь моя!" - на верхнем фа. Звучит эта фраза удивительно трогательно, глубоко проникая в наше сердце.

Мне повезло, что я пел в "Симоне Бокканегре" в те времена, когда дирижерам, которые, безусловно, обладали на репетициях всей полнотой власти, все же хватало ума, чтобы прислушиваться к суждениям певцов. "Выскажите свои соображения, - говорил маэстро Серафин.
– Если они покажутся мне интересными, мы решим, что делать". В соответствии с этим мне всегда позволяли завершать великолепную сцену в саду на верхнем фа; я стоял на сцене потрясенный, совершенно неподвижно, и в это время закрывался занавес. Эффект получался захватывающий - и с точки зрения вокальной, и с точки зрения сценической, слушатели никогда не оставались равнодушными.

Я знаю, что сегодня не многим хватает смелости или вкуса, чтобы взять на себя ответственность и согласиться на купюры, предложенные актером. (На самом деле, чтобы сохранить "верность оригиналу", многие предпочитают видеть в партитуре лишь то, что лежит на поверхности.) Купюра в конце сцены в саду вызывала разноречивые оценки, но я лично целиком и полностью за нее. В конце концов в следующей сцене Амелия сама подробно и ясно рассказывает о том, как ее пытались похитить. А это все, что требуется. Текст же, который Паоло и Пьетро бормочут в конце сцены в саду, сопровождающийся не самой блестящей музыкой, ничего не добавляет к пониманию происходящего, а только мешает действенно закончить сцену.

Сцену в Зале Совета, появление там Амелии необходимо очень тщательно отрепетировать. Сценически здесь все должно быть предельно четко спланировано, чтобы создать атмосферу героизма вокруг дочери дожа: она входит и бросается к отцу, дабы защитить его от возлюбленного. Следуют речитативы, которые надо исполнять свободно, в соответствии с ситуацией, очень патетично, возвышенно, каждое слово должно произносить отчетливо. С нежностью и выражением какой-то почти детской мольбы Амелия впервые обращается к отцу с просьбой простить человека, которого она тайно любит. А он в свою очередь, весь во власти отцовских чувств, поет legato, rallentando, dolcissimo, пока не наступает долгая пауза. "... Когда она грустит, моя душа переполняется любовью".