Мир колонизаторов и магии
Шрифт:
Моряки обнажили ножи, Алехандро достал дагу и пошла потеха. Каким бы пьяным не был Алехандро Алькалло, но драться он умел. Удар, поворот, снова удар. Финт. Дага мелькала со всех сторон. Через пару минут в руках у моряков осталось два ножа, остальные три были выбиты и валялись на грязном полу.
В таверне уже стоял дым коромыслом. Закопчённые балки крыши, стены в грязных потёках то ли вина, то ли крови и остатков пищи, были оглашены криками сражающихся. Все посетители таверны разделились на зрителей и участников небольшого сражения. Были и те, кто быстро исчез у выхода, в их число вошёл и брат Мигель.
Женские
Пьяный Алехандро, размахивая дагой, легко ранил нескольких моряков, но стадия опьянения становилась всё сильнее, и он всё больше терял над собой контроль в душном помещении.
— Бей мальчишку, он тоже с ним, — долетел чей-то крик.
Ээээ, мы так не договаривались. Но меня никто не собирался слушать, от чужого кулака меня спас глиняный кувшин, который прилетел в голову Алехандро со стороны кухни и поверг его наземь. На сцену вышел новый персонаж, им оказался хозяин таверны «У святого».
Глядя на его обожжённое лицо, перекрученное уродливыми шрамами, а также фигуру, как у мастера по вольной борьбе, с длинными, напоминающими гориллу, руками, невольно понимаешь, что этот человек многое пережил, и на костре горел, и в воде тонул, и в битвах успел поучаствовать. А так как он выжил, да ещё и смог организовать свой бизнес, так это не иначе, как чудом, и назвать нельзя. Святой человек, однозначно, святой… Всем святым — святой.
У него в руках была короткая дубина, с помощью которой он успокоил тех, кто ещё не понял, что развлекуха на сегодня окончена. Пока он разбирался с остальными, я встал над телом Алехандро, лежащего без сознания, держа в руках грубо сколоченную табуретку.
Саблю я не доставал. Во-первых, я не умел ею пользоваться, а во-вторых, я не собирался никого убивать, а тем более, испанцев. Мне ещё не довелось этим заниматься и как-то особо не хотелось. Петля на шее Жана, это была, скорее, импровизация отчаяния, чем серьёзный шаг на пути к жестокости. Но всё уже и так затихло.
— Ты зачем связался с Алехандро? Во всей Гаване нет более склочного любителя подраться и надраться вином, хуже свиньи, — спросил меня хозяин заведения.
— Мы с ним знакомы всего лишь день, а в Гаване я только вторые сутки, и вообще ничего здесь не знаю.
— Так вы были вдвоём?
— Нет, втроём, с нами был ещё брат Мигель.
— Ааа, я видел, как какой-то монах бежал быстрее лани в сторону монастыря Святого Августина. Так ты там живёшь?
— Пока да.
— Ну, а кто будет расплачиваться за погром? Только не говори, что у тебя нет денег! Я видел, как ты доставал кошель, и у тебя там было ещё много, отдавай их все сюда.
И он протянул ко мне огромную волосатую лапу, не хуже, чем у обезьяны. Вот это он зря сделал, я, конечно, ещё тот соплежуй, но вот так нагло отбирать у меня всю наличность за чужие грехи, это уже грабёж, а я и так достаточно натерпелся от подобных личностей.
Я тут же вытащил короткую саблю и, ощерившись, как голый череп, и пригнувшись, приготовился отрубить эту наглую волосатую лапу. Всё, что я успел запомнить из слов Мерседес, так это объяснения про стойку фехтовальщика,
и сейчас я стоял именно так, как она и учила меня.— А тебя никогда Филином не называли? — спросил трактирщик.
— Называли, меня и зовут Филином, а прозвище это дал мне Гасконец.
— Гасконец…, - протянул трактирщик, — так ты пират! И это в богом хранимой Гаване?!
— Я не пират, я был в плену у пиратов, и на это у меня есть все доказательства, иначе бы я не стоял тут, посередине твоей таверны.
— Ладно, некогда мне тут с тобой разбираться, — внезапно передумал трактирщик, — забирай своего учителя и вали отсюда, но ты всё равно мне должен десять реалов за погром, который устроил твой собутыльник. И кстати, ты ведь тоже пил ром, а не опьянел почти, а ты ведь ещё мальчишка?
— Больше надо есть, меньше пить… А ром у тебя хороший оказался, не дешёвая дрянь, из птичьего гавна и тростниковых опилок.
— Ну, так марку держим, клиентов не травим, молодёжь привечаем, — подбоченился тот, — приходи к нам ещё, накормим, напоим, и спать с весёлой вдовушкой положим.
Я риторически промолчал. Пришлось расстаться с десятью реалами, зато мне помогли дотащить бесчувственного Алехандро Алькалло до монастыря. Здесь меня уже ждал отец Павел и после моих уговоров разрешил занести Алехандро во внутренний двор, поставив условие, что я должен следить за ним и ночевать там же.
Тоже мне наказал! Тому, кто провёл почти месяц на необитаемом острове, подкладывая под голову кокосы и укрываясь крабами, которые так и норовили ущипнуть тебя, не страшно ночевать в тихом монастырском дворе! Смешно! Так что, такое наказание было скорее благом для меня, чем наказанием.
Ночь прошла благополучно. Алехандро храпел, от него исходило неповторимое амбре алкоголя, пота и грязной, провонявшийся дешёвой кухней, одежды, а также ног, которые всё это время находились в сапогах-ботфортах. Их мне пришлось стянуть с него, чтобы он быстрее трезвел. Да и валяться на газоне в сапогах — моветон.
При этом, запах от его ног ударил меня почище дубинки, выбив из головы остаток хмеля, которого во мне и так оставалось совсем немного. Но мыть ему ноги я не собирался, и улёгся спать под куст, цветущий пышным розовым цветом и отбивавший своим ароматом вонь, исходящую от ног и сапог Алехандро.
Утро началось с молитвы. Услышав шум от движения в монастыре, я продрал глаза и специально пошёл в келью помолиться, чтобы не выглядеть белой вороной. Умывшись, как получилось, я выслушал от отца Павла нравоучение о том, почему нельзя было вести в монастырь Алькалло, и упования на то, что они пошли мне навстречу в память о падре Антонии. Но им нужен был человек, которого бы они смогли использовать для охраны, когда направлялись вглубь острова, опасаясь нападения враждебных индейцев или бандитов.
В общем и целом, выслушав о себе все, что они думают, я поплёлся на завтрак в трапезную, а потом, изрядно там помолившись под надзором настоятеля и позавтракав, вернулся к Алехандро.
Но тот продолжал дрыхнуть под кустом, как ни в чём не бывало. О, ром животворящий, как ты можешь привить чувство отдыха тому, который никогда отдыха не знает, весь в трудах и весь в заботах. Ничем не омрачаемое чувство комфорта нахождения на газоне монастыря, прямо в одежде, посетило Алехандро, не давая ему возможности проснуться.