Мир-крепость
Шрифт:
— В «Динамике»? — спросил он, и глаза его заблестели. — Отличная книга. Но пессимистическая. В ней не учтено одно возможное решение.
Силлер подошел ко мне, наклонился и взял пистолет. Я сидел неподвижно, глядя, как он задумчиво вертит его в руках. Потом он улыбнулся, наклонился надо мной и сунул его мне в карман.
— Теперь нам будет легче говорить, — сказал он.
Оружие вновь оказалось у меня, и я должен был ощущать себя свободным человеком, однако не ощущал. Его поведение заставило меня почувствовать себя пленником больше чем когда-либо.
— Какое решение? — спросил я.
— Одновременная революция во всей Галактике, —
— Неплохой план, — сказал я. — За чем же дело?
— Дело в людях, — с горечью ответил Силлер. — В этих глупых животных. Они знают слишком мало, чтобы взбунтоваться. Они думают, что живут так, как должно. Им не с чем сравнивать. Они не умирают от голода, у них есть бесплатные визионные театры. А мы не можем добраться до них: все каналы общения и обмена информацией находятся в руках владык. Все, кроме одного, но и тот успешно заблокирован.
— Книги? — спросил я.
Он угрюмо кивнул.
— Есть только один способ удержать людей от чтения, и они его использовали. Сделали из людей глупцов и невежд. Если бы люди умели читать, они знали бы слова и понятия, позволяющие им думать. А мы могли бы их учить организовывать. И вот Конгресс приказал: «Научите их читать». Попробуй. Я пробовал — это невозможно. Это требует немалой силы. Силы, чтобы скинуть владык. Пусть животные задыхаются в своем невежестве. Если бы у нас была сила… Этот кристалл может оказаться тем самым оружием, которое давно мы ищем, Дэн.
— Как ты учил их читать? — быстро спросил я.
— Почему бы нам не воспользоваться им обоим? — продолжал Силлер. — Ты знаешь ему цену! Он никуда не годен, если ты не можешь его продать. Самому тебе это дело не под силу — ты не знаешь, куда пойти, с кем говорить, сколько запросить. Можешь получить только дыру в животе.
— Не понимаю.
— Слушай… Конгресс мог бы дать много. Я скажу им, что ты хочешь за кристалл пятьдесят тысяч хроноров. Столько они заплатят. — Он щелкнул пальцами — По двадцать пять тысяч на брата. А если мы сумеем открыть тайну кристалла, для нас вообще не будет границ. Для тебя одного он не имеет никакой ценности, сулит лишь смерть и пытки. Для меня и Граждан — это жизнь и надежда Галактики.
— Как ты учил их читать? — повторил я.
Он вздохнул.
— Эти животные не хотят учиться. Мышление для них слишком тяжелый труд. Значит, с ними нужно поступать, как с животными. А тем дают конфетки.
— Конфетки?
— Простые истории на простые темы, счастье для несчастных, сила для слабых, любовь для отверженных… Мы подсовывали им рассказы о крестьянах, которые сбрасывают ярмо господ, о рабочих, становящихся хозяевами фабрик и заводов, где они работают, о чувствах и вечной жажде сильных переживаний…
Он снял с полки одну книгу и подал мне. Пока я ее разглядывал, Силлер включил визор. Книга была дешевой, но сделана хорошо.
— Большие буквы, — продолжал он, — читаются легко. И при этом хорошо написано. Много денег и усилий вложено в этот проект. И кроме того, здесь заключена идея полного переворота, идея равенства людей. Цена этих книжек ниже себестоимости, но я отдавал бы их и даром. Но мне удалось всучить всего пять штук. Знаешь, почему? Вот причина!
Он указал на визор.
В хрустальном кубе видна была девушка, напоминающая прекрасную древнюю статую, но живая, двигающаяся, в идеальных цветах
розоватой кожи, коралловой красноты и туманной черноты… Техническое достижение, достойное лучшего использования. Это же было мелко, бездумно, глупо и, что хуже всего, плохо.Отец Михаэлис сказал мне когда-то, что нет другого зла, кроме того, которое человек может дать миру или отнять у него. В том, что я смотрел, было хорошо продуманное зло. Зрелище было насыщено злом, чтобы увлечь зрителя, чтобы он никогда не захотел ничего другого. Темнота, остающаяся в душе, как некое пятно, и никогда не покидающая ее.
— Вот этого они и хотят, — сказал Силлер. — Готовые творения воображения, чтобы не нужно было думать. Боже, как эти животные не любят думать!
Я отвел взгляд от экрана и посмотрел на книгу. Сборник рассказов, написанных неизвестным автором просто, но талантливо. Они увлекали читателя, но тоже не заставляли его думать. Я листал страницы с растущим интересом и отвращением…
Это немногим отличалось от Императорского Свободного Театра. В этих рассказах было что-то аморальное — отсутствие основных принципов правильного поведения, — и потому они были плохи, может, даже опасны, ибо зло было менее очевидно.
Они были созданы искусной рукой пресыщенного декадента… И странное дело: не монастырские заповеди чистоты отталкивали от меня книгу, а образ девушки, вдруг появившийся между моими глазами и страницами. Кем бы она ни была, жизнь не была для нее скучной и затхлой, чувства не были мукой, любовь была не только плотским вожделением. Я видел ее, чистую и испуганную, красивую и тронутую смертью, способную на большую любовь и готовую умереть ради нее.
И вдруг я понял, что цель никогда не оправдывает средств, какими ее хотят достичь…
Силлер сидел рядом со мной. Он уже надоел мне, и я перестал его бояться.
— Отцепись от меня!
Он схватил меня за руку.
— Ты молод, силен и чист. Я люблю тебя, Дэн. Мы могли бы стать друзьями, ты и я…
— Заткнись! — крикнул я. — Оставь меня в покое!
Он сильнее сжал пальцы.
— Не будь идиотом, Дэн. Я нужен тебе, а ты мне…
— Заткнись!
Что-то лопнуло во мне, и я стиснул его руку. Силлер побледнел, его лицо стало похоже на уродливый, пятнистый, белый гриб. Стиснув зубы, он застонал, а затем кость его хрустнула.
Мне вдруг стало нехорошо, и я отпустил его. Он хотел встать, левая рука безвольно свисала. Я широко замахнулся, словно мог забыть о нем, лишь убрав его с глаз долой. Кулак ударил его в губы, он покачнулся и, ударившись о противоположную стену, упал. Чувствуя себя так, словно сунул руку в сточную канаву, я вытер ее о куртку.
Силлер вставал, ругаясь на нескольких языках, я пригнувшись стоял перед ним. В глазах его бушевало безумие.
Его здоровая правая рука внезапно метнулась к пистолету, но я следил за ним, и моя рука оказалась быстрее. Пистолет прыгнул в нее с такой готовностью, словно был живым.
— Не дури! — сказал я.
Фламмер смотрел прямо на него, голос мой был ледяным. Меня не удивляло отсутствие мыслей в голове — действия стали важнее мыслей.
Его рука с пистолетом замерла на полпути.
— Мне не хочется тебя убивать, — спокойно сказал я. — Я многим тебе обязан, и от этого никуда не денешься. Но все-таки я ухожу, а если ты попытаешься меня остановить — выстрелю.
Огонь в его глазах постепенно угасал, они становились кусочками мрамора, голубого мрамора леденящей ненависти.