Мир под лунами. Начало будущего

Самый старый из дикарей, с изрезанным тонкими морщинами лицом и отвислым подбородком, возился с чем-то, лежащим на земле. Я пригляделась и от неожиданности оторопела. Это был олень, маленький - детеныш или самка. На шее ниже уха была рана, шерсть вокруг нее слиплась от черной крови. У оленя что-то не то было с передними ногами. Охотники их перебили, поняла я через несколько мгновений, чтобы животное осталось живо, но не убежало. Когда мы поднялись на сопку, старый дикарь перерезал оленю горло маленьким каменным ножиком. Прибалдев, я смотрела, как он точными движениями вскрывает грудную клетку и вырезает сердце, как толчками выплескивается на землю темно-красная кровь. Олень все еще сучил ногами, и даже какой-то звук доносился из разрезанного горла.

Пару лет назад по приглашению коллег я пришла на открытие новой мечети. В нескольких метрах от меня зарезали овцу; но тогда это нисколько не испугало и вообще не тронуло. Я беседовала с одним из участников церемонии, в то время как овца с перерезанным горлом шевелилась рядом. Я не обращала внимания, некогда было за ней следить - следовало произвести впечатление на собеседника, руководителя крупного завода, чтобы заполучить его в число своих клиентов. А теперь я не могла отвести глаз от кровавого зрелища. Даже не было страшно. Просто онемела вся, и телом, и мыслями. Но прошла минута, вторая... я сглотнула, вытерла мокрый нос, оторвала взгляд от туши и хрипло спросила:

– Как вы будете его готовить?

Старик передал сердце маленькому главарю, а сам принялся вырезать печень. Ну да, это печень, бордовая, дымящаяся, трепещущая в его заскорузлых ладонях. Почти не запачкав кровью рук, он отрезал от нее кусок и протянул мне.

Мне всегда нравились телепередачи и книги о диких народах. Я знаю, что печень только что убитого животного - большой деликатес и достается, как правило, вождю или тем, кому он разрешит. И мне всегда казалось, что я смогу съесть такое угощение. Хотя бы попробовать. Потому что это статусно, полезно, а может быть, даже и вкусно.

И я протянула руки и взяла этот дымящийся, живой кусок мяса, с которого сквозь мои пальцы капала на джинсы теплая кровь. Я еще не решила, отбросить его с визгом или рассмотреть повнимательней, как подал голос желудок. Это был очень громкий голос! Желудку не было дела до сантиментов. Он требовал пищи. Так что я съела этот кусок печени почти целиком и нашла его вполне вкусным. Потом, правда, меня долго тошнило и едва не вырвало.

Надеюсь, в моем завтраке не было гельминтов.

Ела я отвернувшись и не видела, как охотники освежевали тушу и разрезали на куски. Они слопали оленя сырым и здорово раздражали меня, когда скребли маленькими костяными палочками по черепу, вытаскивая мозг. Чтобы не слышать отвратительных звуков, от которых еще сильней тошнило, я прогулялась вокруг сопки, сходила в туалет и умылась. С холодом и грязью я к этому моменту уже свыклась - верьте или нет, но с ними можно свыкнуться. Надо было думать, но думать оказалось очень тяжело - мысли просто не желали рождаться в отупевшей голове. Куда мы идем? В их стойбище, наверное, других вариантов предположить не могу. Там будут женщины, и дети, и огонь, и чумы... Или эти... вигвамы. Можно будет высушить сапоги, поесть горячего, может быть, даже помыться. Почему-то мысль о мытье была неприятна. Ничего себе, такими темпами завтра я сама оленя завалю и освежую!

Мужчины поднялись на ноги. Мы повернули под углом налево к прошлому направлению и весь день шли болотом по едва заметной тропе. Смотреть по сторонам было некогда - чуть оступишься и упадешь в черную воду, так что через несколько часов я совсем перестала соображать и тупо плелась за маленьким главарем. Он снова подобрел, даже улыбался, показывая желтые сточенные зубы, часто оборачивался ко мне и все посматривал на мою шапку - видно, очень она ему понравилась. Равновесие у него было удивительное: короткие мускулистые ноги будто обладали собственными глазами и вели куда надо, пока он смотрел на меня. Остальные восемь обращались со мною так, будто я - их почетная гостья. А вдруг в стойбище они принесут меня в жертву? Какому только божеству? Ну, там будет видно. Если что, достану зажигалку и покажу им маленькое чудо. Только бы она работала! В сумку я не заглядывала, опасаясь обнаружить там море воды, - это бы очень меня расстроило.

Еще одно происшествие окончательно лишило меня способности соображать. Идущий впереди охотник молча поднял левую руку со сжатыми в кулак пальцами. Один за другим его жест повторили остальные. "Что, что?" - шепотом закричала я. Маленький главарь сделал большие глаза, ударил себя по губам и указующе вытянул руку влево. Смотреть по сторонам было непросто, поскольку я мерным шагом двигалась по петляющей линии кочек между черными водяными провалами и не могла остановиться - это значило бы уронить в воду кого-то из шедших за мной. И пока мы в молчании, пригнувшись, словно призраки скользили по болоту, я смогла бросить лишь несколько коротких взглядов влево. Но и этого было достаточно. Потому что там, на островке твердой земли посреди серо-черного болота, под низким сумрачным небом, стояли, бродили и лежали огромные звери. С хоботами, которыми они рвали прошлогоднюю траву, и двухметровыми загнутыми вверх бивнями. Они были больше слонов. Они молчали, будто тоже притворялись призраками, эти мохнатые гиганты ледниковой эпохи, и мои спутники спешили незаметно пройти мимо, потому что с их тоненькими копьями ловить тут было нечего. По моему лицу текли слезы, и я их не вытирала. Перчатки и рукава были мокрые. И шапка, и джинсы. Ступни, похоже, уже начали гнить в сапогах. Я наверняка заработала простуду и цистит, застудила почки, подцепила неведомую заразу из воды и мяса. Скоро меня принесут в жертву, а если даже нет, я все равно тут не выживу. И неважно, что это за проклятое место, неважно, что тут бродят мамонты и дикие люди, - это все бред. Я умру в бреду. Мои кости кинут в болото, и через тысячи лет археологи раскопают их, чтобы составить краткий отчет, что-нибудь вроде: "Неполный скелет женщины, около тридцати лет, рост 162 см, европеоидного типа. Череп проломлен ударом тупого предмета, предположительно ставшим причиной смерти. На костях следы орудий и зубов".

Стало жарко. Я расстегнула пуховик, сунула шапку в карман. Усилился насморк, заболели глаза. Простуда, само собой. Жалкое же зрелище я сейчас представляю! Ксения Самойлова, юрист, менеджер по продажам рекламных услуг, педантка, не выносящая малейшего грязного пятнышка на обуви, бредет навстречу смерти по болоту, вся вымазанная землей, в соплях и слезах, с гудящей головой и кровью под ногтями!

Мне было очень жалко себя. Так жалко, что я даже не могла нормально плакать - тихонько всхлипывала, подвывала и мечтала умереть прямо сейчас, чтобы больше не мучиться. А болото между тем кончилось, и даже более того - появились деревья, сначала низкие и чахлые, затем все более крепкие, и вот наша дикарская компания уже идет по настоящему лесу. Так себе лес, жиденький, реденький, но здесь хотя бы можно не смотреть ежесекундно, куда ставишь ногу, и земля под тобой не качается. Породу деревьев я не знала, и по полусгнившей траве не понять, знакома она мне или нет.

Провожатые остановились, взяли меня в кольцо. Их зоркие глаза настороженно оглядывали тихий лес. Наступал вечер, и темнота, казалось, опускалась на нас с неба; с каждой минутой вокруг все больше появлялось темных уголков и угрожающих теней.

– Нан-на!
– крикнул маленький главарь.
– Нан-на!

Звук "н" был не совсем "н", и "а" не очень похожа на "а". Но я надолго запомнила это слово. Иногда мне снова снится этот сумеречный лес и люди в звериных шкурах, призывающие первых в мире жрецов: "Нан-на, нан-на!"

– Нан-на, нан-на!
– кричали остальные и все оглядывались, выставив перед собой копья, будто боялись появления тех, кого звали.

И те, кого они звали, пришли. Отбросив упавшие на лицо волосы, я смотрела, как они подходят: точно такие же мужчины, в таких же грубых одеждах. Угрожающе скалятся желтые зубы. На шеях болтаются ожерелья из звериных клыков. Руки крепко сжимают древки копий. Копья у них заметно длиней и толще, чем у моих дикарей.

– Нан-на, нан-на!
– повторил маленький главарь и вытолкнул меня перед собой.

Остальные отошли за его спину, и я осталась одна перед незнакомцами. Один подошел, останавливаясь и замирая на каждом шагу, потрогал меня концом копья. Вдруг подпрыгнул вплотную, запустил руку мне в волосы и притянул лицом к своему лицу.

– Э-э-э, руки!
– прохрипела я с как можно более хамской интонацией.

Только на это меня и хватило. Да еще на то, чтобы остаться стоять, хотя уставшие ноги и спина молили об отдыхе. Дикарь обнюхал мое лицо, макушку, затылок, повторил слово "нан-на" и взял за рукав, чтобы отвести к своим. Но маленький главарь проворно дернул за второй рукав. Он заговорил быстро, то и дело оскаливая зубы и потрясая копьем. Другие присоединились к беседе сразу на повышенных тонах. Я уже отвыкла от громких звуков, а голова болела все сильнее. Гортанные голоса сливались друг с другом, то басовито гудели, то переходили в визг. Обессилев, я повисла на мужчине в ожерелье. Он придержал меня за талию, сильно отклонившись назад - был ниже меня ростом, - и что-то велел своим людям. Двое, ворча, отдали моим дикарям толстые копья. Да они же торгуются, остатками разума поняла я. Они привели меня сюда, чтобы обменять на более совершенное оружие!

Новый провожатый что-то буркнул и пошел в лес, держа меня за рукав, будто собачку на поводке. Я сделала несколько шагов, оглянулась на своих. Восьмеро уже шли обратно к болоту. А маленький главарь смотрел на меня. На его лице эмоций было не больше, чем у полена, но я уже знала, что у этих людей открытый рот означает высокую степень возбуждения. И, повинуясь внезапному порыву, я вытащила из кармана свою красную вязаную шапку и кинула ему. Он бросился на нее, как охотник на добычу, сжал обеими руками и прижал к лицу. Таким я и запомнила первого друга в своей второй жизни: грязная рука, прижимающая к носу красную шапку, и над ней горящие черные глаза.