Мир приключений 1969 г.

— Крол сказал, что последний период был богат крупными открытиями с успешным применением их на практике.

— Да, достижения велики, но барьеры несовместимости преодолены еще далеко не полностью. Нельзя, например, произвести трансплантацию данногоголовного мозга в любойорганизм, хотя причины этого найдены и законы исследованы. Сроки консервации и реанимации уже значительны, но все же ограничены. Так что пока положительный результат экспериментов требует сложного биологического соответствия двух субъектов, совпадения во времени и ряда других условий.

— Но вероятность совпадения всех условий...

— Порядка шанса отдельного билета на единственный в лотерее крупный выигрыш. Теперь понятно, почему мы «сунули в первое попавшееся»?

— Но непонятно, почему вы выиграли при таком ничтожном шансе!

— Потому что на какой-то билет выигрыш падает. Этот билет и достался нам. Исключительная удача, на наше счастье в кавычках.

— И на мое несчастье — без кавычек.

— Допустим. И вот, когда мы уже почти подготовили Джеффриса к операции, как раз случайно...

— В ваши руки попали мои истерзанные останки. Удивительно удобное для вас совпадение во времени!

— И самое замечательное: у погибшего сохранился именно и почти только головной мозг. Положение — совершенно парадоксальное: Дейвис бесповоротно погиб, его организм был на девяносто пять процентов разрушен, а живой Джеффрис на девяносто пять процентов находился в неплохом для его возраста состоянии. Но обрести вторую жизнь...

— Суждено было уничтоженному Дейвису, а не еще живому Джеффрису. Печальный парадокс для обоих подопытных.

— Только для Джеффриса. По крайней мере, мы тогда так полагали. И естественно, что у всех в нашей группе возникла мысль — попытаться дать жизнь хотя бы одному...

— То есть избрать обоих жертвами своего первого эксперимента на человеке.

— Напоминаю (голос повышается), что вы по своей вине потеряли свою первую жизнь. Это не позволяет вам предъявлять какие бы то ни было претензии. Ставить условия и выбирать мог бы только сознательно пошедший на опыт. А вы, превратив себя в мертвеца, сами дали нам этим моральное право на любойэксперимент.

— И вы без колебаний воспользовались этим правом.

— Безусловно. Ведь ждать другого такогослучая пришлось бы, быть может, годы. Или вовсе не дождаться. Редчайшее совпадение всех цифр номера на билете...

— И серии, иначе получился бы ничтожный выигрыш, а не тот единственный крупный, какой вам был нужен.

— В том-то и дело. При экспериментировании на животных мы искусственно подгоняли объекты под нужную «серию» путем тщательной селекции и длительной подготовки экземпляров. А при человеческих объектах ни о чем подобном не может быть речи. Тут не только на исследования, пробы, обработку подопытных для, говоря популярно, «биологической настройки в унисон» не оставалось времени, но даже размышлять было некогда. Бери, что есть, и притом немедленно. Теперь или, быть может, никогда.

— Итак, вы действовали вслепую, наугад. На что же вы рассчитывали при ничтожном шансе на удачу?

— А на что рассчитывает покупатель лотерейного билета? Авось выиграю. Ведь альтернативы не было, терять было нечего и ни для кого никакого риска. Нам просто повезло — поразительное сочетание всех существенных факторов.

— В таком случае я дивлюсь самому себе — существую ли я вообще?.. Нельзя не признать, что вы произвели небывалый, необычайно смелый эксперимент.

— Рад, что вы хоть это понимаете. Это величайший эксперимент нашего времени. В полной мере оценить его по достоинству, постичь торжество наших идей может только истый ученый. Вы — уникальное произведение, апофеоз трудов всей моей жизни, венец моего творчества.

— Спасибо за такую честь. Но сожалею, что она выпала на мою долю. Как потерпевшего меня не интересует высокая медицина. Боюсь, что и общественность не согласится с вами. Не поймет и осудит.

— Возможно. Тогда труд десятилетий будет обесценен. Это было бы для меня решающим, трагедией. Прошедшая жизнь, а тем более дальнейшее мое существование потеряли бы всякий смысл.

* * *

— ...И наконец, о самом главном, для менярешающем. Это — семья. Но не хотелось бы обнажать перед вами свою святая святых.

— У меня нет своей семьи. Но я понимаю эту привязанность. И готов признать ее благороднейшей. Но в корне — она все же биологический примитив. А у мыслящего человека имеются еще и высшие идеалы — наука, искусство, служение человечеству.

— Этадверь для меня наглухо заперта.

— Почему? Вы высоко интеллектуальны и эрудированы. У вас есть свое искусство, которому вы преданы.

— Для меня нет его больше. Человек, составленный из двух, оказывается в парадоксальном, ложном положении. Для себя я Дейвис, для людей — Джеффрис. Кто же я на самом деле? И какой смысл в данном случае имеет это понятие «на самом деле»? Чем оно определяется? В моем «гибриде» оно утеряло всякий смысл. В литературном мире я не способен фигурировать в роли писателя Джеффриса — я не обладаю его качествами. В лучшем случае такой полностью «деградировавший Джеффрис» может вызывать лишь сочувственное сожаление. А в театральных сферах никто не признает режиссера Дейвиса в этом старом и обветшалом Джеффрисе. К тому же еще «выжившем из ума». Так что «на самом деле» я ни тот, ни другой.

— Но это ни в коей мере не означает, что вы вообще не способны никем быть. Не сомневаюсь, что и в вашем положении возможно неплохо приспособиться.

— Нет, профессор, в такой форме я не годен ни для общества, ни для себя. Для себя такое существование бессмысленно и вообще невозможно. Я годен только для вас. Как уникальный экземпляр сотворенного вами чуда. Для демонстрации меня на медицинской арене и на лекциях студентам. Впрочем, я представлял бы ценнейшую находку для антрепренеров. Сенсационный экспонат на выставках, эстрадах, телевидении, в цирках. Неплохой бизнес. На все пять континентов. Дело пахнет миллионами. Хотите пополам?

— Оставьте этот тон, если не хотите, чтобы я прекратил разговор.

— О, профессор, теперь и я очень рад — чувствую, что и вы меня понимаете. Принципиальность. В таком случае я могу раскрыть перед вами свою святая святых.

(Пауза, затем тихий голос Брауна.)

— Говорите же. Я слушаю вас.

— Я так любил Мери и детей... (Голос дрожит.) А теперь, потеряв их, я совершенно лишаюсь рассудка... (Пауза.) Я не могу жить без них. Но для нихя существую только в урне крематория. (Длительная пауза.) Вчера я был у них в этом жалком виде, выступал в этом шутовском гриме. Они уважительно и сочувственно отнеслись к чудаковатому старичку, не имеющему потомства, но помешанному на детях. Из такта и сострадания к бедному больному дедушке Джеффрису они снисходительно позволили ему обнять себя. Я не постыдился слез. Мой мозг Дейвиса горел, мое очеловеченное свиное сердце Джеффриса разрывалось. Обнять Мери я, конечно, не посмел. (Длительная пауза.) Возродив меня, вы лишь заставите мою бедную Мери вторично пережить ужас моей гибели. Третьего дня я узнал из старой газеты, чт ос ней было при кремации моих останков. Допустим, со мной снова что-либо случится и она узнает, что это моя душа явилась к ней вчера. Призрак из загробного мира. В загримированном под Джеффриса виде. Модернизованная спиритическая материализация бессмертной души. Представляете, каким ударом это для нее будет? (Пауза. Далее — медленно, глухо.) Более мне нечего прибавить. Пора кончать этот тяжелый, печальный разговор. Что же мы вынесли из него, что приобрели?

— Я приобрел многое.

— Понимаю. Наука.

— В данный момент я думал уже не о науке.

— Почему? Ведь наука, а вместе с ней и вы, профессор, в выигрыше. Именно и только вы. Для остальных — стоила ли игра вообще свеч? Явно, нет. Джеффриса вы не исцелили, леди Мод вы не вернули ее Майкла, как не вернули Мери ее Чарли, а мне — моей Мери и детей.

— Но вторая жизнь вам дана. Реальный факт.

— Голый факт, пустая жизнь. Отвратная. Я выброшен из семьи, общества, не могу применить свой интеллект, профессионально работать. Я отказываюсь от такой жизни. И вдобавок жжет стыд. Как человека, получившего в собственность чужую, заведомо краденую вещь. Да еще какую. И какой ценой. Ценой чужой жизни.