Мир Приключений 1990 г.

— Да и пить, собственно, не собирался, — почему-то стал оправдываться он. — Уже восемь дней отдыхаю в пансионате, даже не тянуло… Купался, в кино ходил… А вчера решил посмотреть танцы. Сам я не очень большой любитель… Стою, глазею, как другие раскачиваются из стороны в сторону. — Михальчик осклабился: — Ну и танцы теперь пошли…

Он сделал странное движение корпусом, но, ойкнув, откинулся на подушку.

— Спокойней, спокойней, — уговаривал его главврач. — Где болит?

Михальчик показал на живот. Я вопросительно посмотрел на доктора. Тот, кивнув, сказал, вероятно, для меня:

— Ничего, это пройдет… Страшное уже позади…

— Дай-то бог, — жалко улыбнулся пострадавший. — Помирать еще рановато…

— Продолжать можете? — спросил я его.

— Могу-у, — протянул Михальчик. — Стою я, значит, у стеночки, и вдруг объявляют белый танец… Тут передо мной дамочка возникла… Белугина… Я удивился про себя: помоложе нет, что ли? Но самому приятно, конечно, хоть скоро вот шестой десяток, а все еще, выходит, нравлюсь… Танцуем мы с ней, значит, по-моему, с грехом пополам… Ведем беседу… Оказывается, она уже двое суток отдыхает, а номер — как раз над моим. Соседи, стало быть… Кончился этот танец, я пригласил ее на следующий. “С превеликим, — отвечает, — удовольствием…” Ну что ж, вам хорошо, и нам приятно… Слово за слово, Анастасия Романовна как бы невзначай спрашивает, разбираюсь ли я в утюгах. Я сначала подумал, что это какая-то шутка… Нет, говорит, ей надо починить утюг… “Пожалуйста, — отвечаю. — Не то что утюг, а и турбину электростанции починить могу!..” Белугина говорит: “Заходите после ужина…” В номере она одна… Короче, я быстро смекнул, что к чему… А как идти с пустыми руками?.. Ну, яблоки у меня были, виноград “изабелла”, днем на рынке покупал… А вот выпивки… — Больной развел руками. — Выскочил я за ворота, остановил такси… Торкнулся в один ресторан, в другой. На вынос не дают даже пиво! Сами знаете, какие нынче строгости… Вот, думаю, незадача!.. Спрашиваю у таксиста: “Не выручишь? Позарез нужен бутылек, какой угодно!” Таксист говорит: “Рад бы, да теперь не промышляем, проверяют нас. Обнаружат — дадут по шапке и мигом из таксопарка с волчьим билетом…” — “А дома, — спрашиваю, — нет? Может, завалялась бутылочка чего-нибудь?” Он смеется: “Жена на дух не переваривает спиртное. Если отважусь принести, голову проломит той бутылкой…” Ну, я совсем скис… Он видит, что действительно надо мне позарез. “Ладно, — говорит, — попробую выручить. Знаю одного человека, у него бывает. Только есть ли сейчас, не знаю…” Я обрадовался, говорю: “Вези”. Таксист предупредил: “Тот человек рискует, так что…” Я спрашиваю: “Сколько надо?..” — “Двадцать рублей…” Я подумал, что это, конечно, дорого, но, раз уж сам добивался… Поехали… Минут через пятнадцать останавливается, говорит: “Давай деньги…” Я дал. Он куда-то ушел… Вернулся быстро, сунул мне бутылку, завернутую в газету…

— Вы помните, где он останавливался? — спросил я.

— Какое там! Я и в своем собственном городе вечером ни черта не вижу. Как крот… Зрение плохое — куриная слепота…

— Неужели совсем ничего не приметили? — настаивал я.

Михальчик задумался, глядя невидящими глазами куда-то в потолок.

— Нет! Хоть убейте… — Он мучительно морщил лоб. — Впрочем… Когда я ждал шофера, мимо проехал трамвай…

— Номер не разглядели? — с надеждой спросил я.

— Я же сказал, — виновато покачал головой больной. — И еще. Таксист остановил машину рядом с какой-то будкой… Вроде “Союзпечать”… А может, “Табак”… Точно сказать не могу… Глаза… — Он замолчал.

— Хорошо, продолжайте, пожалуйста, — попросил я.

— Ну, привез он меня к пансионату. На счетчике — восемь рублей… Я дал красненькую. Сдачу брать было неудобно… Забежал в свой номер, прихватив несколько яблок, винограду… Пошел к Белугиной… Она увидела бутылку, сполоснула два стакана… Выпили за знакомство, потом — за хорошую погоду… Смотрю, повело бабоньку. Хватит, думаю. А она командует: “Наливай…” Ну, я плеснул ей еще, на самое донышко… Анастасия Романовна выхватила у меня бутылку, налила стакан до краев — и залпом… Глаза покраснели, навыкате, сама вдруг озверела… Как начала меня поливать! Я прямо-таки опешил… А она знай всех мужиков поносит… Взяла за горлышко бутылку — и хрясь о стол!.. Руку себе здорово распахала. Кровь хлещет, а ей хоть бы хны. Даже боли не чувствует… Я здорово струхнул: чего доброго, истечет кровью, отдаст концы, а мне отвечать… Вспомнил, что мой сосед по палате врач. Выручил как-то тройчаткой, когда у меня голова болела… Я бегом к нему. Сосед уже спать лег, так я поднял его с постели. Рассказал, что и как… Помчались мы к Белугиной… Смотрим, а она лежит на полу. Рвет ее. Корчится вся… Ну, вдруг и из меня фонтан… Сосед-врач первым делом перевязал Белугиной руку, потом говорит: “Вот что, дорогой товарищ, у нее и у тебя — отравление…” Я ему: “Какое там отравление! Выпили всего ничего, даже не всю бутылку до конца…” Он как рявкнет на меня: “Делай то, что говорю! С этим не шутят!..” Заставил меня выпить литров пять воды с содой… Я все стравил… Мы пытались то же самое сделать с Белугиной, но не смогли разжать ей рот… Хорошо, у соседа машина своя. Снесли в нее Анастасию Романовну и на полной скорости в больницу… А Белугина плюс ко всему ругала меня при всех врачах! — Михальчик махнул рукой. — Конечно, не в себе была… Вот так, товарищ прокурор… Я ни при чем. Она же сама напросилась…

— Скажите, Валерий Афанасьевич, вы, случайно, не запомнили номер такси?

— Если бы и захотел, то не разглядел бы…

— Ну а водитель?.. Какой он из себя?

— А бог его знает! Не молодой и не старый…

— Блондин? Брюнет? Какой нос, рот?..

— Так ведь в салоне темно… Для меня — как в пещере… Глаза у меня… — снова повторил он.

— А слух?

— Нормальный.

— Какой у водителя голос? — продолжал допытываться я. — Высокий, низкий, глуховатый, звонкий?.. Может, шепелявит, картавит, заикается?..

Михальчик некоторое время молчал, наморщив лоб, пытался вспомнить.

— Речь нормальная, — вымолвил он. — Веселый… Байки травил… Про артистов, композиторов…

— Можете пересказать хоть одну? Снова мучительное раздумье.

— Понимаете, — стал оправдываться пострадавший, — голова у меня другим была занята… Как бы достать бутылку… Но одну байку, кажется, помню… Какого-то скрипача пригласил в гости богач. На чай. И говорит: “Прихватите с собой скрипку…” А музыкант отвечает: “Огромное спасибо, но моя скрипка чай не пьет…”

“Да, — подумал я, — маловато для того, чтобы опознать водителя такси”.

— Валерий Афанасьевич, а бутылка “Пшеничной” как выглядела? Ничего подозрительного?

— Нормальная была бутылка, обыкновенная, — ответил Михальчик. — Запечатана, этикетка… Все чин чинарем…

— Где она?

— Мы уехали и оставили в палате Белугиной все, как было.

Протокол допроса пришлось Михальчику зачитать вслух. Он расписался на каждой странице на ощупь. Подпись его заверил главврач.

Прежде чем допросить пострадавшего десятиклассника, я позвонил из кабинета главврача в управление внутренних дел, попросил разыскать Карапетян и передать ей задание: срочно отправиться в пансионат “Скала”, изъять разбитую бутылку “Пшеничной” (если ее не успела выкинуть уборщица) и стаканы, из которых пили Белугина и Михальчик.

…Подростка, доставленного в больницу с отравлением, звали Максим Подгорный. В курс дела ввела меня заведующая терапевтическим отделением Людмила Антоновна Бек.

— Максика доставили в больницу около четырех часов утра, — рассказывала она. И по тому, как Бек назвала пострадавшего, я понял, что у доктора и пациента установились дружеские отношения. — Типичные признаки острого отравления… — И Людмила Антоновна перечислила симптомы, которые наблюдались у всех пострадавших.

— Кто его привез? — спросил я. — “Скорая”?

— Нет, отец. На такси. А мать лежит дома с сердечным приступом…

— Где же выпивал парнишка? — поинтересовался я. — В компании с дружками?

— В том-то и дело — один… Понимаете, мальчик прогулял первый день учебного года. Катался на парусной доске. Кажется, называется “виндсерфинг”… А подбил его на это приятель постарше… Классный руководитель решил позвонить родителям: почему Максим не явился на уроки? Родители в недоумении: утром он ушел в школу, как все… Конечно, мать с отцом разволновались, стали обзванивать друзей сына… Те ничего не знают. А парня нет в пять часов вечера, в семь, в восемь… Заявился он в девять… И отец не придумал ничего лучшего, как сказать: “Иди туда, откуда пришел, где болтался весь день!..” Представляете, даже дверь не отворил!.. Тоже мне, метод воспитания!.. Максим, я поняла, мальчик с характером… Короче, нет его еще полчаса, час… Отец перепугался, вышел на улицу. Расспросил соседских подростков, но никто его сына не видел… Матери плохо, свалилась с сердечным приступом… Отец пошел искать Максима по городу… Нашел под утро в сквере, возле набережной, под скамейкой… Пришел в ужас… Схватил такси — и к нам!

— Как себя чувствует Максим?

— Все шутит, — улыбнулась завотделением. — А что им, молодым! Все как с гуся вода! Он даже не представляет, чего избежал!.. Просто счастливая случайность…

— Я могу с ним побеседовать?

— Если не очень долго, — сказала Бек. — Все-таки он пережил немало… Кстати, у него сейчас отец…

— Действительно кстати, — заметил я.

Максим Подгорный лежал в крохотной палате, где рядом умещались кровать и два стула. Парнишка, видать, был хорошо тренированный — широкая грудь, тугие бицепсы играли под рукавами больничной пижамы, которая не сходилась на нем. Крутая, с коротким ежиком волос голова, крепкая шея.

О том, что подросток перенес острое отравление, говорили синяки под глазами и чуть сероватый цвет лица.

Отец Максима, напротив, был неспортивного типа: долговязый, нескладный, с узкими плечами. Он суетливо поднялся со стула при нашем появлении, уступая его заведующей отделением.

— Сидите, сидите, я постою, — сказала Людмила Антоновна. И представила меня.

Подгорный-старший хотел выйти, но я попросил его остаться в палате, По закону допрос несовершеннолетнего должен проводиться в присутствии педагога или кого-нибудь из родителей. Обстановка в палате была довольно свободной. Наверное, после всего пережитого отец и сын уже выяснили отношения. Оба, по-видимому, чувствовали себя виноватыми друг перед другом, отсюда — взаимная нежность и сердечность.