Мир Приключений 1990 г.
Шрифт:
Отец не без юмора рассказал, как не пустил свое чадо домой. Я тоже не хотел вносить излишнюю официальность и спросил у подростка с улыбкой:
— Значит, решил насолить родителям?
— Проявил мужскую непокорность, — поддержал тон Максим. — Завил горе веревочкой…
— Ну и где же ты гульнул?
— На лоне природы, — ответил Максим. — Если можно назвать лоном природы сквер у набережной.
— С кем выпивал?
— В гордом одиночестве…
— А выпивку где достал?
— Это была проблема… Понимаете, магазины давно закрылись. Но я слышал, что
Отец Максима не выдержал, театрально развел руки и произнес, качая головой:
— Нет, вы только послушайте! Я, кандидат наук, такого не знаю, а он…
— Значит, остановил я “тачку”, — продолжал Максим.
— Какую тачку? — удивился отец. — Ты же говорил, что такси…
— Это жаргон, — объяснил подросток. — Шофер послал меня подальше… Останавливаю второго. Результат тот же… Говорит: “Сначала сопли утри…”
— По существу, он прав… — снова не выдержал отец.
— Папа, ну дай мне досказать! — взмолился сын.
— Молчу, молчу!..
— Короче, подфартило мне не то на седьмом, не то на восьмом такси… Говорю: “Шеф, надо сделать пузырек”. Он смеется: “Пепси-колы или кефира?..” Я уж хотел отойти. Он открыл дверцу и сказал, чтобы я садился. Только поинтересовался, есть ли у меня деньги. Я показал четвертной… Поехали… Остановился он на Партизанской улице, недалеко от трамвайной остановки. Там “семерка” ходит… Сбегал он, принес что-то завернутое в газету. Я ему — деньги, он — сдачу, десять рублей…
При этих словах отец шумно вздохнул.
— Что было в газете? — спросил я.
— Водка. “Московская”… Таксист спрашивает, куда меня везти обратно. Я сказал: на набережную, к “Бесстрашному”…
Это был памятник морякам, сражавшимся во время войны с фашистами. На пьедестале установили легендарный катер “Бесстрашный”…
— Я расплатился по счетчику, — продолжал Максим, нашел в сквере пустую скамейку… И прямо из горлышка… — Заметив муку на лице отца, Максим сказал: — Папа, я же объяснил: первый раз в жизни. И последний, честное слово!..
— Много выпили? — спросил я.
— Грамм сто, не больше. — Паренек поморщился. — Жутко противно! И неудобно… Течет по подбородку… И вдруг такая боль в животе!.. Словно ножом!.. А голова прямо раскалывается… Я успел сделать еще глоток — и провал… Ничего не помню… Соображать стал, и то смутно, когда меня отец растолкал… Как ехали в больницу — в тумане. Ну а уж здесь меня взяли в оборот… Спасибо Людмиле Антоновне…
— Вот видишь, Максик, до чего доводит выпивка, — менторским тоном, однако доброжелательно проговорила Бек.
Подросток сложил руки на груди и ангельским голоском пообещал:
— Людмила Антоновна, клянусь, как выйду из больницы, тут же побегу в “Антибахус”! Стану самым активным членом клуба!
— И будешь молодцом, — погладила его по голове заведующая отделением.
— А где бутылка? — задал я очередной вопрос.
— Понятия не имею!
— А вы ее видели? — обратился я к отцу.
— Ничего не видел, — пожал плечами Подгорный-старший. — Вы бы знали, в каком состоянии находился сын! Лежит под скамейкой… Извините, в том,
что из него вышло… Без пиджака, карманы вывернуты…— Обчистили? — спросил я у парнишки.
— Обчистили, — вздохнул Максим. — Деньги, авторучку…
— Японскую, — подчеркнул Подгорный-старший.
— Даже календарик увели, ханыги несчастные! — со злостью произнес Максим. — Дружок привез из Сингапура…
— Вернемся к такси, — взял я нить разговора в свои руки. — Номер не запомнил?
— Не-е, — отрицательно покачал головой паренек. — Впрочем… Кажется, пятерка была… Да-да.
— Это хорошо, — одобрил я. — А имя, фамилия водителя? Ведь на панели обычно имеется, так сказать, его визитка.
— Я сидел сзади… И не обратил внимания…
— Ладно. Внешность описать можешь?
— Рубашка с погончиками. По-моему, голубая… На сиденье лежала куртка. Из ортальона… На пяти молниях, — перечислял подросток — Коричневая… Джинсы “Вранглер”… Часы фирменные, но не разобрал чьи. Электроника…
Мы, взрослые, переглянулись с улыбкой.
— Это одежда, — сказал я. — А внешность?
— Лет тридцать пять. Среднего роста. Кругломорденький, гладкий из себя…
— Усы, борода есть?
— Бритый.
— Волосы на голове?
— Чуть вьющиеся.
— Цвет?
— Темные…
— Особые приметы? Ну, шрамы, родинки, наколки, фиксы?
— Вроде ничего такого…
— О чем вы говорили по дороге?
— Я молчал. Трепался он. Анекдоты травил…
Я насторожился. Михальчику продал спиртное тоже любитель анекдотов.
— Что-нибудь запомнил?
— Уклон у него какой-то странный, — ответил подросток. — Сплошь и рядом композиторы, музыканты да певицы…
“Неужели тот?” — мелькнуло у меня в голове.
— Запомнил я только одну байку, — продолжал Максим. — Про знаменитого итальянского тенора. Не то Базини, не то Мазини… Он был сапожником. Как-то к нему подошел профессор музыки и попросил поставить набойки… Сапожник стучит себе молотком и поет… Потом замолчал… Профессор обалдел от его голоса, говорит: “Пой еще”. А сапожник отвечает: “Сеньор, мне некогда заниматься пустяками. Петь, когда жизнь дана нам для того, чтобы ставить подметки?!” Впоследствии этот сапожник стал гениальным певцом…
— Скажи, если ты встретишься с водителем, узнаешь его?
— Факт.
— Еще один вопрос. Когда он остановился на Партизанской улице и пошел за бутылкой, рядом не было ничего приметного?
Подросток снова задумался.
— Я уже сказал: недалеко трамвайная остановка… Еще — киоск…
— Какой?
— “Союзпечать”…
— Спасибо, Максим, — сказал я, радуясь про себя: почти наверняка это было то же такси…
— Да, — вспомнил еще паренек, — на таксишнике были перчатки… Я подумал: во фраер!
Оформив протоколом допрос и пожелав Максиму поскорее выписаться (Бек сказала при этом, что отпустит его завтра), я покинул палату. Зашел к главврачу и позвонил в прокуратуру. Володарский еще не вернулся. А в управлении внутренних дел мне сказали, что передали Карапетян мою просьбу и она выехала в пансионат “Скала”.