Мир Приключений 1990 г.

Пес застучал хвостом по полу, оскалился. На него смотрели с опаской: в голове не укладывалось, что этот чудо-зверь вполне ручной.

— Олле прав, — сказал Дин, — надо ударить по притону Джольфа, он терроризирует всю Джанатию. Пока цело это бандитское гнездо, каждый день можно ждать провокации. Надо действовать крупными силами.

— Не надо крупными. — Олле улыбнулся. — Вы, я и Гром — это уже трое. Еще двух я подберу сам. Сколько их там в замке? Меньше сотни? Ерунда. Что совершенно безотлагательно надо сделать, так это ликвидировать периферийные филиалы синдиката. Этим займитесь! И еще. Необходимо предотвратить дальнейшие провокации. Чтобы не повадно было впредь взрывать теплицы или травить нас хлором. Надо дать им понять, что мы имеем доступ к подземным энергомагистралям.

Ночью, когда Олле лежал на своей сиротской надувашке, к нему в каморку зашел Дин. Пес разрешил ему потрогать себя.

— Удивительное ощущение — касаться собаки. — Дин вздохнул.

— Вы пришли, чтобы сказать мне об этом?

— Я пришел спросить, кто будут эти, четвертый и пятый.

— Один из них тот, кто дал вам пленку с записью совещания у Джольфа.

— Нет! Ему нельзя.

Олле помолчал, осмысливая новость. Нури все можно, — значит, пленка не от Нури. Значит, Дин о Нури не знает, значит, Нури сумел связаться с Норманом, “которому нельзя”.

— Конечно, — сказал Олле. — Норману Бекету пока нельзя.

Они осторожно улыбнулись друг другу. Будучи человеком сдержанным, Олле ничего не рассказывал Дину ни о Нури, ни о Хогарде. Дин, возглавляя разведку Армии Авроры, был профессионально скрытен. Разговор о Нормане развития не получил, Олле только заверил Дина, что он разочарован не будет…

Нури предчувствовал наступление перемен в своей жизни. Полагая свою миссию выполненной, он все чего-то ждал. Он сделал все, что мог, и надеялся, что это понимает Норман, который больше не подавал о себе вестей. Ежедневные разговоры с Хогардом становились все короче, Хогард сообщал о событиях дня, о том, что в воздухе носится что-то неопределенное и все ждут перемен к худшему. Видимо, подготовка к перевороту заканчивается.

После уничтожения гидропонных теплиц — а уже известно, что это было дело рук Джольфа, — на следующий же день боевики Армии Авроры захватили подстанцию и удерживали ее более часа. Это время столица была в темноте. Что творилось в городе, представить немыслимо. Но Армия Авроры получила возможность заявить, что более не потерпит провокаций, от кого бы они ни исходили. И пусть подземелье оставят в покое. Правительство было вынуждено дать обещание. Что касается Нури, то ему надо сидеть спокойно и ждать. И поддерживать связь с кибером Ферро: вдруг он узнает еще что-нибудь от кибера ценное? Боясь расслабиться, Нури установил для себя жесткий режим физических нагрузок. После наступления сумерек он шел на берег реки. Уступая давнишнему своему желанию разобраться в сути язычества, он садился неподалеку от молящихся, слушал реквиемы. Скорбные мелодии, утихая в одном месте, возникали в другом, и эта печальная эстафета заканчивалась сама по себе после полуночи. Река мерцала в ночи длинными неясными огнями, на горизонте светился воздух, и вспыхивали в небе рисуемые лучами лазеров на аэрозольных туманах изречения пророка, рекламы, призывы и лозунги.

Нури тихо рычал сквозь зубы от ярости и жалости, разглядывая бездомных бедолаг, коротающих время вокруг фонаря. К нему привыкли, к этому обеспеченному из коттеджа, который не скупясь жертвовал на инвентарь для чистильщиков реки и берегов, на кислород для умирающих, на одежду для нуждающихся.

Вообще появление на берегу людей обеспеченных, жителей загородных коттеджей, было привычным для бездомных. Обеспеченные “приходили повыть”, давали деньги и старались уйти незамеченными до появления анатомов и приемышей, собирающих в пользу синдиката ночную мзду за право ночлега и жизни. И беда тем, кому нечем было откупиться. К Нури привыкли, его даже ждали на его обычном месте. Туда, где он бывал, сборщики-приемыши подходить боялись. Нури как бы защищал своим присутствием ближайших язычников от посягательств грабителей.

После молитв, если ветер дул с моря и можно было без масок дышать, с Нури подолгу беседовали язычники всех мастей. Они удивлялись наивности и любознательности этого новичка. Они менялись, странные люди с неприветливыми лицами бродяг и мягкими повадками интеллигентов.

Человек, живущий на помойке и видящий вокруг только кучи мусора, кучи мусора и помойку, не может остаться нормальным, думал Нури, человек не создан, чтобы жить на помойке. И язычество в Джанатии — способ сохранить себя, надежда увидеть свет.

— Язычество нельзя назвать религией, как это принято понимать, — говорил один. — Язычество — это система этических представлений, определяющих отношение человека к миру, к среде обитания. Говорят, язычество порождено беспомощностью древних перед силами природы. Мы придерживаемся иной точки зрения. Корни язычества — в понимании человеком собственного всесилия. И разнуздай он свои силы — ничего живого в мире не останется. Это понимание было интуитивно присуще предкам, и они воплощали его в запреты. Ярчайший пример тому — тотемизм. Если угодно, назовите его культом, верой, заблуждением, а только прикладное значение тотемизма переоценить невозможно. Объявление того или иного животного запретным для охоты способствовало сохранению данной популяции животных и в целом животного мира. Каждое племя имело свой тотем, и тем самым каждому виду животных давались шансы на выживание. Монотеизм, преклонение перед одним богом, снял все запреты. Помните библейское: “Размножайтесь, наполняйте землю, обладайте ею и владычествуйте над всеми животными и над всею землею”. За каких-то триста лет, ничтожно малый промежуток времени в истории человечества, менее чем за двадцать поколений освобожденный от ограничений человек, владыка, покончил с животным миром на планете. Охота из источника существования превратилась в развлечение. Риск, которому подвергал себя древний охотник, исчез. Безнаказанное убийство было объявлено благородным занятием. Тотемизм, не имея приложения, ушел из жизни людей. Сейчас это только символ, тень прошедшего.

Нури слушал и думал, что неистребима память человеческая, как неистребимо стремление к чистоте. И не мог понять, как эти замордованные бедолаги, не имеющие угла, чтобы преклонить голову, ночующие в мусорных кучах на берегу умерщвленной реки, умудрились сохранить в себе знание, находят в себе силы мечтать о будущем, силы противостоять. В себе, только в себе, ибо в Джанатии все враждебно разуму и человеку, и негде ему больше черпать силы для надежд…

Из темноты выступил некто дергающийся.

— Можно киберу к фонарику?

— Посиди с нами. Устал, наверное, от угловатости? — И для Нури разъяснение: — Местный дурачок. Сейчас много таких, роботам подражают.

Тут второй собеседник повел речь, и были его слова непривычны романтику и рационалисту Нури.

— О крайностях хочу сказать. В любой религии крайности порождают фанатизм, а фанатизм требует крови. Нужны ли примеры? Еще в нашем веке велись религиозные войны, я не говорю о средневековье. Язычество — самая гуманная религия в истории человечества, в язычестве нет лицемерия. И крайности в ней вылились в анимизм, первоисточник сказки и поэзии. Анимизм, кстати, присущ детям, убежденным, что звери разговаривают… А вот и Эльта. Ты пришла, Эльта? Спой, Эльта. Золотые строки спой. Человек интересуется, хороший человек. Спой ему, жрица.

Нури не увидел в сумерках ее лица. Хрустальный, прозрачный голос сформировал мелодию. Нури уже слышал ее, но теперь проникновение свершилось. А потом на мелодию легли слова:

Ты мыслишь, человек. Но разве одному Тебе присуща мысль? Она во всем таится… И пусть для чувств твоих неведома граница, Твои желания Вселенной ни к чему. Рассудок у зверей не погружен во тьму, Есть у цветов душа, готовая раскрыться, В металле тайна спит и хочет пробудиться. Все в мире чувствует. Подвластен ты всему! Слепой стены страшись, ее косого взгляда, Есть дух в материи: не заставляй его Кощунственно служить тому, чему не надо. В немых созданиях укрылось божество, И как под веком глаз, чье близится рожденье, Так чистый разум скрыт и в камне и в растенье.

Слова прошли, мелодия догорела не сразу. А потом Нури воспринял вопрос:

— Вы запомнили?

Нури молчал. Вселенский смысл гимна анимистов, который весь — стремление к гармонии, только подчеркивал непреходящий ужас того, что человек сотворил с домом своим.

Нури очнулся от раздумий: браслет Амитабха на левом запястье упруго сжимался, требуя внимания. Внеурочный вызов?! Нури незаметно удалился, и никто не обернулся ему вослед. Здесь каждый приходил и уходил, когда хотел. Нури поднял руку: на экранчике светились позывные Олле…