Мир в моих руках

Она пела дальше, о том, как блуждали духи зимы — и среди них девочка, тоже ставшая духом зимнего ветра… как она выросла, какой красавицей стала… многие были очарованы её голосом и красотой, но видели её только мельком зимой — она была духом зимы и приходила с началом зимы и с концом её уходила… Благ и слушал, и не слышал её местами… он думал… он мучительно думал…

Впервые за двадцать три года своей жизни он думал, сколько же их… детей, которых бьют родители — по пьяни или вымещая свою злость хоть на ком-то, кто слабее?.. И, возможно, эти жестокие родители замучены жизнью и другими людьми ещё больше, чем их дети… Так замучены, что хотят хоть на ком-нибудь сорвать, кто слабей, уже не понимая, что избивают самых близких и самых слабых… Он думал, сколько же их, людей, сдохнувших в грязи от побоев, голода или зимнего холода?.. Он впервые думал о тех, кто страдал и мучился… впервые думал, что ему повезло прожить такую сытую и спокойную жизнь… А теперь он подыхает на грязной мостовой… и нищая грязная девочка, просящая милостыню, сегодня оказала милостыню ему… Тем, что она осталась рядом… тем, что она, в отличии от него, не умеет проходить мимо, когда кому-то больно… она даже не знает, каково это — пройти мимо кого-то страдающего! И верит, что люди причиняют другим боль только потому, что им самим очень больно… Где-то ещё есть такие наивные дураки, которые в это верят… которые не проходят мимо… те, кому жизнь подарила в дар такой красивый чарующий голос… которого, вероятно, никто больше и не услышит… не оценит… сколько у неё ещё будет сил, чтобы петь? Она замолчит, когда её сердце ожесточится от боли? Или она замёрзнет зимой на снегу? Или от голода? Или от побоев? И никто не поймёт, что с нею умрёт этот красивый голос… Жизнь несправедлива… такие люди, которые проходят мимо, живут и радуются… а те, кто не проходит, подыхают от голода и холода…

Он открыл глаза, посмотрел на неё… он уже не слышал её слов… а только видел лицо… и, даже под грязью, скрывавшей его, можно понять, что она красива… она может вырасти красивой… очень красивой… но эта красота…

Почему-то юноша посмотрел куда-то вбок… как будто что-то притянуло его взгляд там…

Тот странный парень стоял невдалеке, задумчиво склонив голову и, смотрел на него, с некоторым недоумением и интересом… в руках сжимал тот же самый кулон из клыка какого-то хищника, с которым почему-то не расставался… а, впрочем, какая разница? Слышать бы этот голос… этот красивый голос… подольше бы его слышать…

Веки измученного человека устало сомкнулись… он почувствовал, как вздрогнула мягкая рука на его щеке, слышал, как оборвалась её песня на полуслове… песня оборвалась, а жаль… ей бы петь… её песни радуют людей… а он никого не радовал… никогда…

Казалось, дорога уплывает куда-то… или он плывёт… по воде… как когда-то в детстве, пока не запретили родители… он научился плавать у детей слуг… но больше всего любил повернуться на спину… и лежать на воде… молча… неподвижно… любуясь небом…

Посреди мрака отчаянно и из последних сил мерцала тусклая алая искра… впрочем, незадолго до того, из тусклой-тусклой она вдруг стала яркой и прекрасной… её свет немного затопил темноту…

«Я хотел бы… радовать людей… хоть одного… человека… жаль, не успею…»

Засыпай, девочка,

Зима рассыпает тебе одеяло.

Смотри, малышка,

Узоры красивы, их для тебя небо заткало…

История 16

— Ты снова грустишь?

Она оторвалась от окна, торопливо развернулась к вошедшему мужчине. Простое лицо, но его так преображал тёплый и лучистый свет её ясных глаз! Он замер, любуясь.

— Почему они всё время воюют? — спросила девушка грустно, — Разве должны они воевать?

— Так получилось, — вздохнув, мужчина подошёл к ней, осторожно положил ладони ей на плечи, — Мне и самому жаль, Элла…

— Но почему? Почему вы все всё время ссоритесь, Камилл? Разве вы получили свои дары не для того, чтобы спасать мир? Так зачем же использовать свои силы для того, чтобы вредить друг другу?

— Я не знаю, зачем, Эррия… то есть, Элла… — лицо его исказилось от горечи, — Эта вражда началось задолго до меня и, боюсь, она продолжится и после того, как угаснет моя искра… Я не представляю, кем надо быть, что нужно сделать, чтобы закончилась эта вражда! Это безумие! Ты права, это безумие — получить дар, чтобы поддерживать жизнь мира, а использовать, чтобы уничтожать других, подобных себе! Вообще безумие — уничтожать друг друга! В жизни так много красоты, зачем обрывать чью-то жизнь? — он осторожно поднял прядку волос, выбившуюся из её правой косы, — Почему вместо того, чтобы любоваться красотой и ценить мгновения, которых так мало, люди ссорятся и сражаются? Почему хранители позаимствовали эту глупую привычку у простых людей?!

— Кстати, о красоте, — её лицо вдруг украсила нежная улыбка, и, подхватив любимого за руку, она осторожно развернула его к окну, — Ты посмотри, какая красота, Камилл!

Они стояли рядом и смотрели на небо, причудливо закрашенное закатом…

— Действительно, красиво! — восхищённо выдохнул мужчина и украдкой поцеловал её прядь.

Он смотрел не на небо, хотя сегодня оно было восхитительно прекрасно, как будто в дар для них двоих, а на неё одну. В её простой и незатейливой красоте, в тепле её души он нашёл самое ценное сокровище мира…. Мира не его… чужого мира…

— Уже двадцать седьмой день, как я тут, — тихо сказала Эррия, — Я боюсь, Камилл! Я не знаю, сколько их ещё осталось! И я не хочу никуда от тебя уходить! — её мягкие ладони осторожно и ласково обняли его лицо, — Скажи, а я смогу вернуться? Хоть когда-нибудь?

Мужчина смотрел в её глаза и молчал, напрягая силы, чтобы не опустить взгляд.

К ним порою приходили люди из других миров, но они уходили и больше не возвращались… никто не возвращался… и она…

Где-то в лесу, на пригорке, сидевший на большом и полуплоском камне парнишка вздрогнул. Клык большого дикого кота, просверленный и надетый на шнурок, очередной шнурок — они были не так живучи, как кость давно умёршего зверя — выпал из разжавшихся пальцев. Что-то случилось в мире… что-то случилось вдруг внутри него…

Он отчаянно огляделся… нет, не здесь, не в лесу…

Тогда он закрыл глаза… нащупывая то, что привлекло внимание его души, отозвалось в ней пением какой-то глубокой неведомой ему струны…

Он прикрыл глаза, но всё же чётко видел их, стоявших у окна и смотрящих — она на закат, а он — на неё. Чернокрылого хранителя Равновесия и Посланницу Небес. В этот раз Посланница была очень юна и незатейливой внешности, но вот её глаза…

Вздрогнув, он, вскочил, повернулся в том направлении, где были они, посмотрел… он видел их двоих и зажмурившись, и смотря с открытыми глазами… он видел её улыбку, её взгляд… её глаза манили его… как бездонный колодец… как звёздное небо… звёздное небо над чужим миром… миром, чуждым этому миру… над миром его родным… о котором осталась только память, да клык хищного зверя, убитого в мире том на его первой охоте, давным-давно…

Её глаза манили… накрыв рукою память о прошлом и о звере родного мира, судорожно сжав подвеску, которую тысячелетиями хранил, он замедлил биение собственного сердца… и через мгновение он уже был там…

Он смотрел на неё из тела Камилла… чернокрылого хранителя Равновесия… он смотрел на неё глазами Камилла, ловил каждый звук её дыхания его ушами…

Творец этого мира стоял подле девушки из чужого мира и, замерев, смотрел на неё… Он смотрел на неё, на её грустную улыбку, с которой она приветствовала роскошные краски заката… и почему-то от её грусти ему становилось грустно… безумно грустно… и ещё в её глазах ему как будто привиделось звёздное небо другого мира… мира родного для него… хотя… этот мир, сотворённый из света его искры, переплетённого со светом отзывчивых и гостеприимных звёзд, мир, родившийся из его мечты, ставшей его мечтою вслед за её мечтой… Он смотрел на юную гостью из чужого мира и почему-то так ярко и отчётливо — впервые за долгое время, прошедшее с того дня и стёршее часть красок его воспоминаний — он вспоминал её…