Мираж

— Откуда она?

— Из Варшавы. Говорит, немцев боится, а русских любит.

Марыся принесла самогон в рюмках, солёные огурцы, колбасу и попросила у офицеров «запалки» — спички. Зажигала керосиновые люстры, встав невысокую табуретку, вытягиваясь, высоко открывая нежно-выпуклые мягкие ножки в белых чулочках и секретные кружева, колышущиеся под юбкой.

— М-да, — вздохнул адъютант.

— Кто не спал с полячкой, тот не знает, что такое любовь,— сказал Меженин.

А ты, Игорь, спал? — спросил Дымников.

— Я недавно, в отпуске, женился на очень хорошей девушке.

— Конечно, на тургеневской? — съязвил поручик.

— Я, Лео, не буду отрекаться — она тургеневская. Сестра милосердия в Лефортовском госпитале и учится на врача. Мечтает стать хирургом. Хочет служить народу.

— И, конечно, за революцию?

— Естественно.

При Меженине не следовало говорить о произошедшем на Комитете. Сидеть до конца, пока Лео дождётся свою пассию, не хотелось, и адъютант предложил прогуляться. Весенняя прохладная тишина, почти полная луна, которая подсвечивала побелённые стены, поблескивала на железных крышах, девичий смех, раздававшийся невдалеке, встретили офицеров за дверями корчмы. Меженин сразу откланялся, Дымников заявил, что будет ждать здесь.

— Боитесь, убежит?

— Ещё один прицелился. Вчера я ему объяснил свои права, но он, кажется, плохо понял. Вот и он, лёгок на помине.

К корчме шёл прапорщик-преображенец.

— Это же брат Александра Павловича.

— Ну да. Липовый прапорщик. Алексеев его произвёл. А ей лестно — брат командира полка.

Прапорщик подошёл к офицерам и остановился в некоторой растерянности. Поздоровались.

— Сергей Павлович, я договорился с известной вам девушкой о том, чтобы провести с ней вечер. Я её жду, и ваше появление меня удивляет.

— Господа, я же могу зайти просто выпить.

— Сегодня вам придётся выпить в другом месте, — сказал Дымников, — иначе между нами могут сильно испортиться отношения.

— Господин поручик, неужели из-за...

— Ни слова, — прервал его Леонтий, — или я вас тоже оскорблю.

— Странный вы человек.

— Господа, — вмешался адъютант, — прошу не затевать ненужную ссору. У нас есть более серьёзные проблемы. На вашем месте, Сергей Павлович, я бы уступил поручику. Он, действительно, договорился с девушкой, и вряд ли ваше знакомство с ней обрадует Александра Павловича.

— Да я ведь так, — примирительно сказал Сергей. — Мне ничего здесь и не надо. И жена вскоре приедет.

— Вот и прекрасно, — сказал Дымников. — Останемся друзьями.

Прапорщик направился искать другое место, где можно выпить.

— А вы страстный мужчина, — сказал адъютант, — неужели были готовы до поединка?

— Я — русский офицер.

— Вы хорошо пьёте, — сказал адъютант, — умело.

— Из многих зол я выбрал самое сладкое.

— И с вами сейчас можно говорить серьёзно.

Рассказ о случившемся на Комитете нисколько не взволновал Дымникова.

— Что я могу сделать? — ответил он вопросом. — Таких солдат, как Заботин, пачками присылают из Питера. Куда хороших солдат-преображенцев подевали, господин капитан? Где они? В могилах?

— В больное место бьёте, поручик. Другой раз ночами не сплю — вспоминаю прошлогодний кошмар. 15 июля здесь, неподалёку, на Стоходе, начальник лейб-гвардии мерзавец Безобразов соизволил праздновать день ангела — день святого Владимира, и в честь этого великого события погнал полки на окопы, на проволоку, на пулемёты почти без артподготовки. Кавалерию — в конном строю... За своим именинным столом не шампанским увивался, а гвардейской кровью. А вы знаете, Леонтий Андреевич, за какие заслуги этот негодяй, это ничтожество, был назначен командовать гвардией? Хорошо рассказывал нашему бездарному императору похабные анекдоты.

— Александр Павлович, конечно, бесстрашно шёл на пулемёты впереди полка и не сомневался в правильности приказа Безобразова?

— Полковник — храбрый командир. На фронте такие незаменимы. А что он думал о приказе, я не знаю, но нам, офицерам, обсуждать приказы запрещает.

Малевский-Малевич — человек, близкий Кутепову, и, разумеется, ему не надо говорить, что полковник вообще мало думает, а предпочитает стрелять. Лучше помалкивать и слушать других.

— Поговорите с солдатами, — продолжал капитан о своём, — с Заботиным этим. Объясните им, что скоро предстоит отправляться на позиции, а летом, наверное, — в наступление. Скажите, что в бою лучше командира, чем Александр Павлович у них никогда не будет.

— Поговорю. Только, знаете, с ними другие много говорят. Из Питера приезжают агитировать. Я одного давно приметил. Есть такой Клинцов из Волынского полка. Был здесь, собирал наших солдат. Как его отпускают, не знаю. Может быть, он дезертировал? Он агитировал здесь. Возможно, и на полковника он натравил.

Заскрипела дверь корчмы, и в тускло-жёлтом проёме появилась женская фигурка.

— Она! — вскинулся Дымников.

Марыся вышла из тени и, поблескивая лунными искорками в глазах, лёгкими шажками почти подбежала к офицерам.

— Поздно гуляете, Панове, — сказала она, с улыбкой поглядывая то на одного, то на другого. — Поздно гуляете.

— Тебя жду, Машенька-Марысенька, — сказал Дымников.

— Меня чекаете? Какой добрый пан поручик.

Адъютант ещё не исчез в ночи, а Леонтий уже обнимал Марысю, тянулся к её лицу, целовал в шею, утопая в душном аромате волос, шептал на ушко:

— Не могу без тебя, Марысенька. Идём ко мне. Угощу настоящим шоколадом из Петрограда.

— Зачем к тебе, пан? — спрашивала Марыся, слегка сопротивляясь объятиям поручика. — Своя квартирка есть. Шоколада не маю, а вино есть з Варшавы.

Хорошее французское вино пили в комнатке Марыси при свечах. Белая скатерть, белые занавески на окнах, белое покрывало на кровати. Леонтий опытными руками ласкал почти уже не отбивающуюся девушку.

— Руки без стыду, — говорила она. — Для чего туда лезешь? А то и я полезу.

— Я тебя люблю, Марысенька. Я тебя кохаю. Ляжем спать, Марысенька. Поздно уже.

— О-о, какой ты, Лео. Совсем без стыду.

Поднялась с дивана, оправила платье и причёску, сказала деловито:

— И то правда, поздно.

Задула свечи и сняла платье.

— Зачем погасила? Я хочу видеть твою красоту. Там, где любовь, стыда нет. Я и без свечей тебя увижу. Луна сегодня добрая.

Он сдвинул занавеску, и разгулявшийся лунный свет хлынул в комнату на голую Марысю, распускавшую волосы на ночь.

— Ты прекраснее Венеры, — задыхаясь от желания, говорил Леонтий. — И волосы у тебя там из золотых нитей. Разреши поцелую...

— О-о, какой ты нежный. А у тебя здесь что? А ты кохливый...