Мириад островов. Игры с Мечами

— С какой ему стати? Рыжий? — ляпнула она с неожиданности.

И только сейчас сообразила, что выдала проводника. Более того — что он занимает в мозгу слишком много места.

— Все мы тут рыжие, — в подтверждение Фрейр подёргал себя за косицу блёклого червонного золота. — Даже мой Юлиан.

Тот усмехнулся, пригладил белокурые, чуть вьющиеся на концах пряди небольшой, почти женской рукой. Будто это он с его неземным изяществом и мягкой речью — пришелец ниоткуда, в отличие от такого земного Фрейра, плоть от плоти вертской земли.

«Путаюсь, — добродушно укорила себя. — Это носатый с другой стороны, чем я. А эльфийский персонаж — мало того что мой соплеменник, так и вообще в одном мегаполисе родились».

— Фрейри немного знает Мейна, — пояснил Юлиан. — В смысле дружим домами. Или дворцами. Раз в году каждый из причастных хельмутовой закваске непременно едет полюбоваться на уникальную флору вокруг и за забором Вольной Обители. И на не менее уникальные характеры.

Кажется, он нарочно слегка повысил голос, потому что Мейнхарт отозвался:

— Вы рискуете, гостя бок о бок с земным правосудием, я — отдаляясь от него. Невелика разница.

— Так ты нарочно сюда привёл высокую инью, братец? — вежливо отозвался Юлиан. — В смысле знал куда?

— Положился на судьбу и мост над пропастью.

— Виртуальный, — Юлиан кивнул. — От старинного слова «Виртдом», нынче-то всё больше «Верт» говорят. Да, такое они умеют. Каждый — важная карта в боговой колоде. Трикстер… то есть джокер. Временами шут, временами туз.

Мейнхарт на удивление мало изменился в лице, слушая эту инвективу. Словно…словно что-то привычное, подумалось Галине.

— Ладно, заговорилась я с вами, а там мои люди ждут, никак уже вечер, — пробормотала она невнятной скороговоркой. — Пойти проверить, как там устроились… в пещере.

И с лёгким содроганием положила руку на плечо своему вожатаю.

— Погоди, высокая инья, — остановил её русский, доставая из жилетного кармашка и протягивая ей пакетик с завязками. — Вряд ли тебе будет легко уснуть сегодня после таких разговоров — это реально поможет. Слово биолога. Привезено с Земли, приручено на месте. Лечит душевные раны, дарит умные сны. Бери, не думай плохого.

— Я и не думаю. «Врёшь, успела подумать, но всё-таки схапала на автомате». Кстати, Юл, а почему тамошние флора с фауной так… извратились, что ли?

— Коротко не объяснишь, — он улыбнулся. — В общем, они там было начали спасать выросшее человечество от голода. Скороспелые виды животных, очень легко заболевающие и нуждающиеся в охране. Интенсивное земледелие на распаханной целине. Культурные злаки с корнеплодами, в том числе на месте пустыни Гоби и вдоль русла Амазонки. Инья Гали, ты знаешь, что в тропических лесах почва не минеральная, в смысле толчёный камень, а сплошь органическая? Трупы растений и животных. Почти мистика, но это передалось через продукты и видоизменило геном.

— Генно-модифицированные… Как там…

— Не думаю. Слишком рано начала и слишком далеко распространилась беда, — он покачал головой. — Вся жизнь на планете за последние пятьдесят лет как бы потускнела, истощилась. Я там бываю наездами, тут не до особенного анализа, лишь бы ассимилироваться на скорую руку. Всё новые и новые запреты и налоги: на строительство новых зданий, ибо старые разрушаются без человека внутри, на однополые браки и безбрачие, отсутствие кровных и утробных детей, даже на «некультивируемые сельскохозяйственные территории». И чем крепче жмут, тем больше оказывается того, на что надо жать. Какой-то бюрократический абсурд по нарастающей.

— Я всё ему говорю: оставайся у нас навсегда, есть кому тебе опытный материал доставлять, — заметил Фрейр. — Чёрную мантию и шапочку о четырёх углах ведь уже имеешь?

— Кажется, он — это я. Материал для опытов и подопытный кролик, — Галина показала обоим зажатую в кулаке ладанку: через двойной слой суровой ткани прощупывалось нечто вроде пыльцы или спор.

— Сомневаетесь — не надо, — Юлиан снова протянул к ней руку, но она отдёрнула свою:

— Нет. Весь интерес моей жизни — в риске.

— Поверь — минимальном, — ответил он. — Только запей хорошенько. И далеко не спиртным.

Расставшись с любовниками, Галина и Мейнхарт зашагали по следам отряда, что отлично рисовались на белом ракушечном песке.

«Какие-то слипшиеся термитники с виду. Гигантские, — думала она, озираясь. — Только отчего-то парадоксально красивы».

А рядом с последней фразой уже начинало вертеться: «Он красив безусловно — и всё-таки почти так же парадоксально. Неестественно белая кожа — но где веснушки, обычные для рыжеволосых? Впрочем, он не то что рыжий, красный. Красная медь. Красная ртуть. Красный стрептоцид. Воплощённая отрава, куда там Юлианову подарочку. Вот навязалось в лучшем духе психоанализа…»

— Это здесь, — заметил Мейнхарт.

Заглянув через дряхлый ковёр из просмолённого парусного шёлка, который вывесили в проёме, Галина убедилась, что народ вокруг неё собрался опытный: кухонный очаг под дальней стенкой постреливал сухим хворостом, дым выходил в потолочное отверстие, сумы и сбруя образовали аккуратную горку, глинобитный пол был выметен и покрыт свежей соломой, особенно густой в том месте, где располагалась коновязь. Ложе для людей было устроено в виде невысокого обширного возвышения, с которого, по всей видимости, и был стащен ковёр. Всё говорило о том, что поселялись в гроте они не первые.

— Иния, — сказал Торкель. — Мы люди ко всяким лягушкам и вустрицам непривычные, вот набрали грибов и орехов — моряне божатся, что не ядовиты.

— Откуда вы их взяли?

— Соседями оказались. В соседней щели — пещера стариков, их тут, кажется, везде понапихано. Молодые на берегу не оседают, у них плоты.

Пока разговаривали, Мейнхарт черпнул варево из общего котла, попробовал с краю ложки:

— Добрая еда.

Наполнил две миски — себе и Галине, поднёс ей более полную.

— Эх, вот к этому бы хлеба, и сольцы, и чего-нибудь остренького, — вздохнула она под конец. Подумала — и высыпала в гущу содержимое ладанки.

Только успела заметить, как расширились глаза Мейнхарта, и без того огромные в полутьме, — и провалилась в сон.

…Вереница молчаливых людей и лошадей снова тянулась по гулкому неогороженному настилу, далеко внизу, где должна была быть вода безвременья, тянулась ухоженная лесостепь. Крошечные озёра в обводе из нарядного камня, купы дубов и ясеней, ручьи, зеркально сияющие посреди замшелых кочек, поросшие разнотравьем извилистые дороги, обсаженные земляничными и тюльпановыми деревьями, — всё вело в перламутровые города, сложенные из раковин, стразов и мыльной пены. Смотреть на это нужно было уголком глаза: стоило глянуть прямо — в надежде закрепить понравившуюся картинку, — как пейзаж мерцал, моргал и менялся, оставаясь, тем не менее, самим собой. Только изредка он сменялся тем, что должно было быть: туманом над замершей в беспамятстве рекой, чьи крутые скалистые берега одела изумрудная поросль — та же, что заполонила Верт. Небо было всё в густых тонких облаках, но в реке отразились иссиня-чёрная глубина, полный месяц и звёзды над острольдистыми вершинами.