Мириад островов. Строптивицы

Фаль обвёл ногтем большого пальца вокруг каждого из сосков, прищипнул, спустился книзу, пробормотав: «неладно перевязали, когда рожали в воду, или как», но срамного места почти не коснулся — только ладонью повёл. Коль чуть вздрогнул, словно от мороза.

Потом экзекутор зашёл сзади, закрутил косы хитрым узлом на затылке и крепко надавил ногтем вдоль спинного хребта, от основания шеи до копчика и обратно, слушая, как отзывается напряжённая плоть.

— Прекрасно. Теперь я понял. Живи ещё, ладень.

То есть парень, хлопец.

И отошёл выбрать себе орудие.

— Да найдите себе табурет помягче, мэс Лебонай, — предложил мне по пути. — Я торопиться не стану, если позволите.

Выбирал Фаль долго и придирчиво. Что меня удивило — пробовал на себе, морщась с лёгким презрением. Хлестал с правой руки на левую.

Наконец, принял фасонную плеть из юфти, с лилейным бутоном на каждом из пяти хвостов: все наши над ней тихонько посмеивались, но изредка друг друга пользовали.

Подошёл со спины:

— Что, ладень, не соскучился?

И полоснул по плечам этак нежно.

Что было дальше — я так и не понял. Морянин не шелохнул и мускулом, только покачивался напряжённым телом в ритме ударов, которые становились всё чаще и резче. Вроде бы на коже ягодиц показались некие более густые тени, чем полагается от дневного света, — и всё. Лицо — я находился с этой стороны — тоже не менялось, разве что под конец до жути расширились глаза.

А Фаль и в самом деле не собирался играть — как принято у нас, чередуя наказание с лаской и поглаживанием. Кажется, теперь он вообще не дотрагивался до нагого тела руками.

Также я бы не сказал, как долго это продолжалось. Вроде как отчасти выпал из этого мира.

Наконец, юный мейстер бросил плеть, напоследок очертив круглой рукоятью прежние свои пометы.

— Будешь одеваться — подберёшь королевский символ и отыщешь ему достойное место. Игрушка совсем неплоха, если вдуматься. Однако если мэс Лебонай позволит, в следующий раз приду со своим. Я удовлетворён, мэс. Денег плачу вдвое против уговора.

Когда он ушёл, а я вытащил из шкафчика новые ризы для Коля, он спросил:

— Отчего бы вам, Лебо, не поинтересоваться, как я себя чувствую? Вы же всегда так волновались насчёт первого соприкосновения.

— А что — очень скверно? Знаешь, я просто… Не понял, что там было.

— Я тоже, — признался он шёпотом. — Ведь меня не дерево держало. Я на него лишь опирался, а вот чужая сила… Фальбер — он мощный, ты это видел?

— Обученный профессионал, — буркнул я. — Сызмальства тренируются на пациентах и друг на друге. Хорошо тебя разделало?

Он кивнул и сморщил губы — знак отрицания.

— Сначала — будто из грязи попал в скондскую парную баню. Где тебя мылят грубой перчаткой, а потом окатывают горячей водой и разминают до самых костей. Позже — вот как зимой намёрзнешься, сядешь у самого костра и впитываешь всем телом жар, который иначе показался бы нестерпимым, — так и эту боль поглощаешь. Ну а потом всё перелилось и хлынуло через край. Тело как рана или раскрытые уста, ног по самые колени будто и нет совсем, рук от самого локтя — тоже, только мне было без разницы. Я ведь поначалу думал — сорвусь сверху, упаду, так и все мышцы полетят с корнем.

— Так ты чего — летал? — я, наконец, отыскал слово.

— Боюсь — на его привязи, — проговорил он так же тихо.

Следующий раз наступил дня через два, во время которых я запретил Колумбану заниматься чем-либо помимо самых простых обязанностей: встречать, провожать и обходить дом по периметру. Фальбер явился с тугим кошельком, что бросил мне, не считая (там оказалось на шестнадцать простых сеансов или восемь по оговоренной им самим таксе, на коей я не настаивал), объёмистым кофром для путешествий и чем-то вроде налучи за спиной. Я поинтересовался содержимым. Фаль распахнул створки саквояжа — и на меня вмиг повеяло всеми ароматами их чёртова сада: от фиалок до говна.

— Это не грязь, а целебные снадобья в склянках, — утешил меня Фаль. — Мази и микстуры. Отдушки отбивают не всё. Хотя многое.

Например — охоту копаться далее в содержимом. Всё-таки я рискнул.

С виду — ничего такого. Ну, тонкая сыромятина и кручёный шёлк для пут. Спиртовая горелка — на миг только и хватает. Плети короче здешних, хлысты — тоньше и не заканчиваются никакими фигурами типа стрел, сердец и ладошек. Железо не выглажено по сравнению с бордельным, зато кое-где на рукоятях старинная резьба или чеканка. К примеру, на узком кинжальчике довольно опасного вида или подобии груши, разделённой начетверо. (У нас такие затычки сотворены из буйволиной кожи и не раскрываются цветком, стоит чуток повернуть винт.) И на муфточках длинных спиц.

— А этим вы что делаете? — спросил я, показывая пальцем.

— Употребляем при онемении членов, — ответил он. — От перемежающейся лихорадки и гемикрании тоже помогает, если найти верную точку.

— Ты, никак, лечить сюда явился?

— Надеюсь, что нет. Просто мне так спокойнее.

Явился Кола — даже без моего вызова, от товарок прознал. Уже без бусиков и в обыденном наряде: рубаха, штаны, чепец.

— Вот кстати. Забери от меня лозу, — Фальбер спустил узкий чехол с плеча. — Аккуратно, не разбей и не опрокинь, там ещё фляга со спиртом для протирки. Сфальшивишь — попомню. Мэс, нам дают большое помещение или, может быть, малое?

— То, что происходит в приватных комнатках, я подслушиваю через замочную скважину, — отбрил я. — Не отвертишься.

— Даю вчетверо.

— Сам в половое рабство не попади, транжира.

Коль заулыбался:

— Мэс Лебонай так шутит, — объяснил. — Он в этих стенах и без того что Бог всеведущий. А мы, ба-нэсхин, привыкли отвечать сами за себя.

— В общем, не волнуйся о том, что тебя не касается, мейст, и будет всем радость, — заключил я. — Просто не думай обо мне.

Зал они всё-таки получили — не главный, но немногим хуже. В нём ещё овальная кровать стояла. Фасонная: с тугим, упругим матрацем и такими же застёжками.

Нет, я на сей раз не участвовал. Даже в зеркало, что в ногах постели, не смотрелся. Имею в виду — с той стороны, что выходит в потайную комнатку. Разве самым уголком глаза. Воображение у меня и без того разыгрывается — с таким-то опытом.

Имущество мои подопечные аккуратно сложили рядом с ложем, на рундуке с плоской крышкой. Так и знал, что притянет. Кола стоял, хватаясь попеременно за тесёмку ворота и за край чепца.

— Руками не суетись. Я тебе велел по-бабьи наряжаться? — не очень сердито проговорил экзекутор.