Мириад островов

— Понимаю, — ответила Галина. — Синдром Морриса или нечто вроде.

— Яхья испытывал собой неофитов. Воин Братства должен быть терпим ко всему помимо того, что касается его непосредственной цели, и не иметь предубеждений. Никто не думал, что Белый Шайх может родить дитя — тем более от юного отрока, почти мальчика. Но так получилось. Если ты хоть немного искушена в рутенском родовспоможении…

— Нахваталась по верхам, как любая прокажённая, — сухо ответила девушка. — Нас в самом деле готовили к безопасным родам. Безопасным для младенца, имею в виду.

— Так вот у Яхьи это было подобие неуместной тягости из тех, что иногда возможно сохранить и вырастить дитя до времени, когда оно становится жизнеспособным.

— Как его… «вторичная брюшная беременность, наступающая после прорыва первичной трубной».

— Да. Не понимаю до конца твоего жаргона, но… да. Никто не понимал, что дитя укоренилось, причём вне связи с точными сроками. Последнее редко, но случается у помесей. Яхью пришлось усыпить и резать чрево. Но, говорят, опоздали, да и натура его была не слишком пригодна к вынашиванию. Шайх не выдержал операции, истёк кровью — и теперь Рауди полный сирота.

— А кто отец?

— Ты имеешь в виду — другой отец? Право, я уже открыла тебе всё, что можно, и часть того, что нельзя. Сопоставляй, если умеешь.

Говорит прелестная Марион своему супругу, подливая ему чай в плоскую пиалу с двойными стенками — чтобы пил горячее, не обжигая пальцев:

— Наш ручной сизый вяхирь принёс на крыльях весть о том, что новая фигура вошла в игру, и теперь всё предречённое повернётся иной стороной.

— Не на крыльях — на лапке, — мягко возражает сьёр Энгерран. — И кто подал сию весточку?

— Не кто иной, как твоя любимица. Говорит, приметила сына Морского Кречета ещё в тот раз, когда ты посылал её столицу иного Полумирья с дипломатической миссией.

— Ну-ну, дай им всем Боже. Только чем-то кончится твоя собственная авантюра?

— Как чем? Авантюры — то, что происходит в дороге. Когда путь приводит к цели, любые из них кончаются либо достижением, либо постижением, но всегда — Разлучительницей Собраний, — задумчиво отвечает крестница и любимица королевы-матери Эстрельи.

Авантюра двенадцатая

После посещения часовни Юханны отряд попарно или поодиночке разбрелся по городу — дивоваться на здешние дива. Орихалхо занялась некими чуть таинственными делами, для которых и была послана в далёкое путешествие — может быть, готийской политикой, возможно — экономикой (нужно ведь было снаряжать отряд для перехода через степи и пустыню), но скорее всего — политической экономией или, что то же, политикой экономии.

— Вот лошадей едва не загубили, гоняя без передышки, — ворчала она. (И это при двух не очень коротких дневных привалах и одной ночёвке.) — А заводных иметь — так это ж целый конский табун гнать рядышком. Вот пересадить бы вас всех на мулагров — они куда как выносливее.

Под мулагром в Сконде понимался вовсе не гибрид мула и онагра, а животное вроде ламы или альпаки — небольшой верблюд, в отличие от андско-рутенского собрата пригодный для верховой езды, а не только под вьюк. Животное пустынь, прыткое и неприхотливое, похожее на гладкошёрстую непарнокопытную лошадку с чересчур длинной шеей, мулагр был в равнинных краях редок, но особого любопытства не вызывал.

— А что мешает-то, в самом деле? — спросила Галина. — Давай сюда животинок.

— Не гонористо. Для клириков годится и для женщин.

— Так шутила раньше про мулослов?

— Не совсем.

— Тогда теперь насчёт гонора?

— Тоже нет. Рядом с Полыми Холмами хорошо бы пересесть на малышей — кони пригодятся на обратный путь, если и у кого он будет, а мулагрики, помимо прочего, ходко идут в гору и с горы. Наверху им будут рады куда больше, чем нам.

— Полые Холмы? Орри, это ж из сказки о феях и чародее Мерлине.

— Ну, называют их так, что поделаешь. Или Пустые Холмы, но это не отражает смысла. В общем, малые горы на подступах к большим.

Галина, оставшись в тот день одна и без призора, на правах то ли калечной (повязки с мазью она носила по-прежнему, но меняла далеко не так усердно), то ли мелкого начальства при главном начальнике, решила прогуляться не просто так, но с целью — памятуя недавние откровения подруги.

Толпа на улицах принимала Галину вдвойне легко — как «белую», то есть уставного цвета кожи, и как «смуглую», вернее, загорелую. О ба-нэсхин, с которыми она стала схожа после многих дней на открытом воздухе, все были наслышаны, что их женщины не отличаются от мужчин и оттого имеют полное право не закрывать лиц и не кутать фигуру прямо уж до смерти.

Оттого рутенке было более-менее легко расспрашивать всех и проникать повсюду. Заодно наловчилась по легчайшим намёкам распознавать, кто перед нею. Иллами, даже явно из беднейших, отличались подчёркнутой чистоплотностью и даже щеголеватостью, достигнутой с помощью минимума средств. Живая иллюстрация к тезису о рутенских денди — те любили рядиться в вещи, обношенные по фигуре до состояния «второй кожи». Поклонники Энунны, если то были не жрицы и не жрецы из разряда их защитников, с излишним усердием защищали свою наготу от посторонних взглядов и пренебрегали украшениями. Здешние нохри — те были ни так ни сяк. Светские монахи и монахини, иными словами.

В конце концов, рутенку направили к влиятельному кади, судье, в расширительном смысле юриста и знатока права иллами, к услугам которого ничтоже сумняшеся прибегали все три конфессии. Впрочем, нохрийские священники не утруждали себя ничем помимо религиозных вопросов и солидных размеров серебряного распятия на груди, люди Великой Матери во все юридические дела вносили лёгкую сексуальную нотку, а светские знатоки закона драли с овечек три шкуры и были куда менее компетентны и тех, и этих.

— Это как лечиться. К врачу пойдёшь — причинит тебе лютую карманную чахотку, — объяснил сэнии Гали один из доброхотов. — А господин меча в Скон-Дархане (тут были в ходу те же эвфемизмы, что и на Западе Верта) — он и знает не меньше, и не сребролюбив, потому как состоит на воинском жалованье.

— Наши лекари сведущи, не то что их коллеги в том же Вестфольде, — возразил ему другой. — Но они скорее по видам пульса твою болесть определят, а господин Аль-Хатфа изволил не раз наблюдать её гнездо воочию.

(То есть промышлял вскрытием трупов явно, тогда как лекари тайно и с его собственной подачи, догадалась Галина.)

И сошлись собеседники в том, что добрая слава здешних палачей идёт от покойного Хельмута, прежнего хозяина клинка. Имя сего широкого скимитара, Аль-Хатф, на истинном языке людей означает «Погибель», стало быть, его хозяин сведущ в вопросах смерти так же, как в вопросах жизни.