Мировая революция и мировая война

Любопытно, что вплоть до конца своих дней Молотов, признававший (и оправдывавший) многие другие сталинские преступления, отказывался признать наличие секретного протокола. Когда Чуев сказал ему: «На Западе упорно пишут о том, что в 1939 году вместе с договором было подписано секретное соглашение», Молотов заявил, что никакого такого соглашения не было. Далее состоялся следующий диалог:

Чуев: Не было?

Молотов: Не было. Нет, абсурдно.

Чуев: Сейчас уже, наверно, можно об этом говорить.

Молотов: Конечно, тут нет никаких секретов. По-моему, нарочно распускают слухи, чтобы как-нибудь, так сказать, подмочить. Нет, нет, по-моему, тут всё-таки очень чисто и ничего похожего на такое соглашение не могло быть. Я-то стоял к этому очень близко, фактически занимался этим делом, могу твёрдо сказать, что это, безусловно, выдумка.

В год смерти Молотова Чуев спросил у него ещё раз: «Что за секретный протокол был подписан во время переговоров с Риббентропом в 1939 году?» Молотов, верный своей линии умолчания о протоколе, ответил: «Не помню» [601].

Впрочем, Молотов отрицал лишь наличие позорного документа, на котором стояла его подпись, но не сам факт переговоров с Риббентропом о «разграничении сфер интересов». Неоднократно он высказывал следующие признания: «Вопрос о Прибалтике, Западной Украине, Западной Белоруссии и Бессарабии мы решили с Риббентропом в 1939 году»; «когда приезжал Риббентроп в 1939 году, мы договорились, а в сентябре — октябре уже своё взяли» [602] (курсив мой.— В. Р.).

Молотов даже пытался дать теоретическое «обоснование» сговору с Гитлером. «Не надо огрублять,— говорил он по этому поводу,— но между социалистическими и капиталистическими странами, если они хотят договориться, существует разделение: это ваша сфера влияния, а это наша. Вот с Риббентропом мы и договорились, что границу с Польшей проводим так» [603].

Здесь перед нами предстает идеальный образчик мышления бюрократа сталинской закваски: сговариваться о разделе мира можно, но не следует этот сговор доводить до сведения общественности. Поэтому наличие соответствующего документа нужно непременно скрывать и отрицать даже спустя десятилетия.

Впервые достоверность текста секретного протокола была признана в СССР комиссией Яковлева, хотя она не затрудняла себя поисками самого этого документа. В докладе на II съезде народных депутатов Яковлев уверял, что оригинал протокола в советских архивах не обнаружен. Между тем дело было за немногим — желанием хорошо искать этот оригинал в архиве Сталина, ныне входящем в так называемый «президентский архив». Публикация этого и других секретных документов, связанных со сговором между Сталиным и Гитлером, была осуществлена по советским оригиналам лишь в 1993 году [604].

В 1939 году о секретной сделке Сталина с Гитлером не узнал никто за пределами Москвы и Берлина. Однако очень скоро она стала очевидной благодаря советским действиям по захвату чужих территорий.

В статье «Сталин — интендант Гитлера» Троцкий писал: «Двадцать лет пружина германского милитаризма оставалась свернутой. Когда она стала разворачиваться, дипломатические канцелярии растерялись. Вторым после Мюнхена этапом этой растерянности были долгие и бесплодные переговоры Лондона и Парижа с Москвой. Автор этих строк имеет право сослаться на непрерывный ряд собственных заявлений в мировой печати, начиная с 1933 года, на ту тему, что основной задачей внешней политики Сталина является достижение соглашения с Гитлером. Но наш скромный голос оставался неубедительным для „вершителей судеб“. Сталин разыгрывал грубую комедию „борьбы за демократию“; и этой комедии верили, по крайней мере, наполовину… Как свирепо поучителен тот факт, что германо-советский договор ратифицирован сталинским парламентом как раз в тот день, когда Германия вторглась в пределы Польши!» [605]

XXXVII

«Я чувствовал себя в Кремле словно среди старых партийных товарищей»

Переговоры в Кремле, занявшие всего один день, перешли в обильное пиршество, затянувшееся до утра и сопровождавшееся оживлённым обсуждением международного положения.

После подписания пакта и протокола, в помещении, где происходили переговоры (служебный кабинет Молотова), был сервирован ужин на четыре персоны. В самом начале его, как вспоминал Риббентроп, «произошло неожиданное событие: Сталин встал и произнёс короткий тост, в котором сказал об Адольфе Гитлере как о человеке, которого он всегда чрезвычайно почитал. В подчёркнуто дружеских словах Сталин выразил надежду, что подписанные сейчас договоры кладут начало новой фазе германо-советских отношений. Молотов тоже встал и тоже высказался подобным образом. Я ответил нашим русским хозяевам в таких же дружеских выражениях. Таким образом, за немногие часы моего пребывания в Москве было достигнуто такое согласие, о каком я при своём отъезде из Берлина и помыслить не мог…» [606]

Составленный одним из членов немецкой делегации служебный отчёт — запись беседы между Сталиным и Риббентропом — выразительно передаёт содержание и атмосферу этой беседы, фактически превратившейся в завершающий этап переговоров. Во время беседы оба партнёра наперебой демонстрировали друг перед другом свою осведомлённость и готовность поделиться имевшейся у них важнейшей внешнеполитической информацией. Тон такому доверительному характеру беседы задал упомянутый Риббентропом тост Сталина. Как указывается в отчёте, Сталин, не дожидаясь тоста Риббентропа в свою честь, внезапно произнёс: «Я знаю, как сильно немецкий народ любит своего Фюрера, и поэтому хотел бы выпить за его здоровье» [607]. Едва ли можно было придумать лучший зачин для задушевной неформальной беседы и едва ли что-либо могло больше порадовать душу Гитлера, чем упоминание о любви к нему немецкого народа.

Далее под аккомпанемент неоднократных тостов за «новую эру в германо-советских отношениях» состоялся откровенный обмен мнениями о международном положении. Сталин задал Риббентропу вопросы о намерениях союзников Германии: Италии и Японии. Риббентроп сообщил, что «Муссолини тепло приветствовал восстановление дружеских отношений между Германией и Советским Союзом. Он выразил своё удовлетворение по поводу заключения пакта о ненападении».

Когда Риббентроп сказал о готовности германского правительства «внести эффективный вклад в урегулирование разногласий между Советским Союзом и Японией», Сталин заявил, что считает желательной помощь Германии в деле улучшения советско-японских отношений, но не хочет, чтобы у японцев создалось впечатление, что инициатива этого исходит от Советского Союза.

Затем партнёры обменялись враждебными замечаниями о политике Англии. Риббентроп заявил, что «Англия слаба и хочет заставить других бороться за её самонадеянные претензии на мировое господство». Сталин «с жаром поддержал это мнение» и дополнил мысль Риббентропа следующими словами: «Британская армия слаба, британский флот не заслуживает больше своей былой репутации… Если Англия, несмотря на это, продолжает господствовать в мире, то это объясняется глупостью других стран, которые всегда позволяют себя надувать».

Риббентроп, в свою очередь, согласился с этими словами Сталина и поделился с ним особо доверительной информацией, сообщив, что «недавно Англия попыталась прощупать почву… Это пример типично английского глупого маневра». На это конфиденциальное сообщение Сталин откликнулся сообщением сверхконфиденциальным, сказав, что «упомянутым прощупыванием было наверняка то письмо Чемберлена к Фюреру, которое посол Гендерсон передал 23 августа в Оберзальцберге (ставка Гитлера.— В. Р.)». Таким образом, Сталин продемонстрировал свою информированность о строго секретном письме английского премьер-министра, которое всего несколько часов назад было передано Гитлеру. Известие о том, что советская разведка способна в тот же день передавать Сталину архисекретную информацию, не могло не поразить Риббентропа, а вслед за ним и Гитлера.

Весьма тёплый характер имел и обмен мнениями о предмете, самом щекотливом с точки зрения германо-советской «дружбы»,— Антикоминтерновском пакте. Риббентроп заметил, что этот пакт «был по существу направлен не против Советского Союза, а против западных демократий. Он [Риббентроп] знает и смог заключить из русской прессы, что советское правительство полностью признает этот факт». Сталин развил данную тему в том же ключе, заявив, что «на деле Антикоминтерновский пакт испугал главным образом финансовые и коммерческие круги Англии, а также мелких английских торговцев». Согласившись с этим, Риббентроп «шутливо заметил», что «господин Сталин наверняка напуган Антикоминтерновским пактом меньше, чем лондонское Сити и мелкие английские торговцы. Что думает об этом немецкий народ, явствует из шутки, которую придумали берлинцы, славящиеся своим острословием и юмором, и которая ходит уже несколько месяцев, а именно: „Сталин ещё когда-нибудь присоединится к Антикоминтерновскому пакту“» [608].