Мировой кризис

Лорд Керзон, выражая в данном случае холодную и беспристрастную точку зрения министерства иностранных дел, предложил оказать Греции условную поддержку и даже признать Константина, но союзная конференция, собравшаяся в Париже 3 декабря, решительно отвергла подобные планы. Три великие державы уведомили греческое правительство, что «хотя они не желают вмешиваться во внутренние дела Греции, тем не менее они должны сказать, что восстановление на троне короля, нелояльное отношение которого к союзникам во время войны причинило им большие затруднения и потери, может рассматриваться только как одобрение Грецией его враждебных действий»; что «такой шаг создает новую и весьма неблагоприятную ситуацию в отношениях между Грецией и союзниками» и что «три правительства оставляют за собой полную свободу реагировать на создавшееся положение». На следующий день во второй ноте они заявили, что «если Константин опять займет греческий трон, то Греция не получит от союзников никакой финансовой помощи».

Несмотря на эту декларацию, греки, запуганные монархистами-победителями, почти единогласно голосовали за возвращение Константина. В конце декабря король Константин и королева София со своими тремя детьми вернулись в Афины, и население приветствовало их с такой же демонстративной радостью, с какой оно недавно приветствовало Венизелоса. Новое правительство стало отстранять от всех общественных должностей всех сторонников Венизелоса; отставку получили епископы, судьи, университетские профессора, учителя и даже уборщицы государственных учреждений. Союзные полномочные представители оставались в Афинах. Согласно полученным инструкциям они должны были поддерживать формальные отношения с правительством, но совершенно игнорировать короля, королевскую семью и двор. Греция, разрываемая внутренними раздорами, должна была отныне одна преодолевать грозившие ей опасности.

Изгнание Венизелоса имело бы смысл лишь в том случае, если бы в результате греческие начинания в Малой Азии были быстро и энергично сведены до возможного минимума. Это была бы единственно возможная здравая политика. Возможно, что великий критянин подверг свою маленькую страну слишком большим испытаниям, но с другой стороны не подлежит сомнению, что она отказалась от него как раз в момент своего триумфального шествия. Теперь, когда Греция была лишена британской поддержки, ввязалась в конфликт с Италией и очутилась лицом к лицу с враждебностью французов, для Константина и его министров была возможна только одна политика. Заключение мира с Турцией на возможно лучших условиях, быстрая эвакуация войск со всех позиций в Малой Азии, возвращение на родину и демобилизация армии и самая строгая экономия в области финансов – таковы были логические и неизбежные последствия того решения, которое предложили принять греческому народу и которое он действительно принял. Но именно к этим-то решениям новый режим и был менее всего склонен. Монархисты еще больше жаждали экспансии, чем сам Венизелос. Военные и политические круги, поддерживавшие двор, строили самые честолюбивые планы. Они теперь готовы были показать Греции, как должен был бы использовать маленький Венизелос ее военные успехи. Мысль о том, что они должны отказаться от столь неслыханных завоеваний, была нестерпима для их гордости. С другой стороны, подобная политика грозила подорвать их популярность. Поэтому они предложили расширить греческую территорию в Малой Азии далеко за те пределы, какие считал возможным Венизелос. Они выбросили лозунг: «Поход на Константинополь». Лозунг этот выражал их конечную цель. Поэтому, когда союзники 21 февраля 1921 г. собрались в Париже и решили пересмотреть Севрский трактат, особенно в тех частях, которые касались Смирны и Фракии, новое греческое правительство отвергло их предложения и заявило, что Греция без посторонней помощи сможет сохранить за собой территории, назначенные ей договором. В это время Греция держала под ружьем в Малой Азии 200 тыс. чел., что обходилось ей по меньшей мере в 230 тыс. фунтов стерлингов в неделю. Турки, завязавшие дружеские переговоры с Францией и только что заключившие выгодный трактат с Москвой, быстро и непрерывно увеличивали численность своих войск и свою боевую мощь.

В этот момент греческой истории широкие массы греческого народа могли внушать только жалость. Перед греками были поставлены непосильные задачи, им задавались вопросы, на которые они не могли ответить, и они не понимали последствий, к которым должны привести их решения. Бремя войны, мобилизации и военного управления они испытывали на себе дольше, чем какой бы то ни было другой народ утомленного войною мира. Их страну раздирали партийные раздоры; в лоне одного маленького измученного государства оказались две враждебных нации; тем не менее, несмотря на все эти тяжелые условия, их армии в течение долгого времени проявляли замечательную дисциплину и выдержку. Теперь им предстояло пойти на авантюру, гораздо более смелую и безнадежную, чем какая бы то ни была из тех, которые мы описывали раньше.

Третий акт греческой трагедии должен начаться с описания позиций, занятых некоторыми британскими политическими деятелями. Совершенно не соглашаясь с политикой Ллойд-Джорджа в греко-турецких делах, но все время поддерживая с ним близкие и дружеские отношения, я не раз просил его ясно изложить основные принципы его политики. Со своим обычным добродушием и терпимостью к мнениям коллеги он изложил свои взгляды приблизительно в следующих словах: «На восточном побережье Средиземного моря греки – народ будущего. Население Греции быстро растет и оно полно энергии. Греки являются представителями христианской цивилизации и противниками турецкого варварства. Их боевая мощь совершенно недооценивается нашими генералами. Великая Греция будет неоцененным преимуществом для Британской империи. В силу своих традиций, склонностей и интересов греки дружественно относятся к нам. В настоящее время они представляют собою нацию в пять или шесть миллионов, а через пятьдесят лет, если только они сохранят назначенные им территории, они будут нацией в двадцать миллионов. Они хорошие моряки, они создадут военный флот и будут владеть всеми наиболее важными островами в восточной части Средиземного моря. В будущем эти острова могут быть базами для подводных лодок; они лежат на линии наших сообщений через Суэцкий канал с Индией, Дальним Востоком и Австралазией. Греки умеют быть благодарными, и, если мы будем верными друзьями Греции в период ее национальной экспансии, она станет одной из гарантий, с помощью которых будут обеспечиваться главные пути сообщения Британской империи. В один прекрасный день мышь может подточить веревки, которыми связан лев». На эти доводы я отвечал следующим образом. «Если даже это так, то что вы будете делать? Вы не располагаете армией, которую можно было бы послать на поле битвы; вы все время повторяете, что у нас нет денег; наконец, общественное мнение не поддержит вас, ибо консервативная партия – традиционный друг Турции. Поддерживающее вас большинство настроено в пользу Турции, так же настроен ваш кабинет и ваши генералы. Мы являемся величайшей в мире магометанской державой, и потому длительная враждебная туркам или дружественная грекам политика вызовет чрезвычайно большое противодействие. Кроме того турки очень опасны, свирепы и недосягаемы. Если греки попытаются завоевать Турцию, они погибнут, а в настоящее время, когда Константин вернулся в Грецию, вам не позволят оказывать им сколько-нибудь широкую помощь». Я не претендую на точную передачу этого разговора, но, по моему мнению, он довольно верно выражает обе точки зрения.

Лорд Керзон в общем придерживался того мнения, что по отношению к Греции следует проводить трезвую, осторожную, но не враждебную политику, что с Турцией необходимо заключить мир и установить дружеские отношения, но что во всяком случае турок нужно изгнать из Европы и Константинополя. Монтэгю при поддержке всех представителей Индии настаивал на заключении мира с Турцией почти на любых условиях. Англия, говорил он, должна быть другом и главою мусульманского мира, а Константинополь должен быть возвращен туркам. Как мы уже говорили, кабинет высказался против премьер-министра и лорда Керзона по вопросу о Константинополе, и решение его было принято обоими министрами. Но что касается активных действий по части помощи грекам или умиротворения турок, то никакой последовательной политики не удалось выработать. В этом отношении политика их сводилась только к чисто отрицательной директиве, – не нужно тратить ни британских солдат, ни британских средств и необходимо выжидать событий. Эта пассивная и нерешительная тактика проводилась почти два года, от падения Венизелоса до чанакского кризиса.

Но здесь нас интересуют главным образом судьбы греков. Не подлежит никакому сомнению, что после восстановления на троне Константина греческая нация стала настойчиво и упорно добиваться своих целей. Если бы греки пользовались поддержкой великих держав и получали от них кредит и военное снаряжение, то, может быть, им и удалось бы принудить кемалистов к заключению мира и обеспечить за собою Фракию и некоторые территории Смирнской области. Теперь они были лишены какой бы то ни было поддержки, но все же решили мечом навязать мир Ангоре.

Здесь возникает вопрос, вызывавший множество раздраженных выпадов и упреков. Поощрял ли британский премьер-министр это начинание и давал ли он грекам личные и ничем не обоснованные заверения? Не подлежит никакому сомнению, что с точки зрения официальной дипломатии они не получали никакого поощрения от правительства его величества. Наоборот, британское военное министерство и британский генеральный штаб при каждом удобном случае и всеми возможными способами предостерегали их и старались отклонить от этой затеи. Но греки, конечно, знали, что премьер-министр сочувствовал им и горячо желал их победы. Ллойд-Джордж был единственный англичанин, которого знали в Греции, и в их глазах он казался преемником Каннинга и Гладстона. Его успехи во время мировой войны, его европейский престиж, исключительное влияние, каким он в это время пользовался в Англии, его находчивость и сила воли, его очевидное сочувствие Греции – все это порождало в греках чувство неопределенной и вместе с тем твердой уверенности. Хотя ничего определенного не было сказано и никакого соглашения не было подписано, думали они, но во всяком случае этот великий человек с нами, и в назначенное им самим время он обеспечит нам известными ему одному способами всю ту помощь, в которой мы нуждаемся.

Это было поистине тяжелое положение. Греки заслуживали по крайней мере того, чтобы объединенное британское правительство оказывало им во всех их затруднениях моральную, дипломатическую и финансовую поддержку, или того, чтобы английское правительство окатило их ледяным душем. Одновременно с греческим вопросом на очереди стоял целый ряд других, – как, например, ирландский вопрос и разногласия британских партий между собою. В мире происходило так много важных событий, и затруднения, испытываемые нами, были столь велики, что дела маленькой страны, вызывавшей разногласия между министрами, останавливали на себе внимание лишь тогда, когда там происходили какие-либо исключительные события. В конце концов Константин и его правительство действовали на свой собственный страх и риск. Они имели право по-своему истолковывать отношение великих держав к их затеям, но решать приходилось только им, и на карту была поставлена, в первую очередь, только их собственная судьба. Сантиментальная поддержка, оказываемая выдающимся человеком, может очень сильно ободрить, но она не может заменить собой трактаты, соглашения и формальные дипломатические документы.

11 июня король Константин принял в Смирне личное командование над войсками, а 4 июля в Малой Азии началась четвертая греческая кампания против турок.

Я должен изложить здесь свою собственную точку зрения и те шаги, которые я предпринимал. Во всех возможных случаях меня изображали как сторонника насильственной политики, и до сих пор я ни разу не пытался детально объяснить мою позицию. Талантливый биограф лорда Керзона, хорошо знакомый с официальными архивами и свободный от официальных обязательств, недвусмысленно намекал, что по отношению ко мне были бы вполне уместны слова «поджигатель» и «проповедник войны». Я должен поэтому рассказать, какие были факты в действительности.

Сначала я напомню читателю общее изложение политики, сделанное по моим указаниям генеральным штабом в декабре 1919 г. и вкратце приведенное в главе XVII; а затем напомню ему мое письмо премьер-министру от марта 1920 г., помещенное в конце XVII главы. Ниже я привожу соображения, которые я развил 22 февраля 1921 г., в тот момент, когда союзническая конференция пересматривала Севрский трактат, и которые я повторил 11 июня 1921 г. перед тем, как греки начали свое наступление на Ангору.

Черчиль – премьер-министру

22 февраля 1921 г.

«Сегодня утром я не хотел возобновлять споров относительно нашей политики. Британскую политику решаете вы, а я могу только с тревогой дожидаться ее результатов. По всем затронутым вопросам вам необходимо было бы ознакомиться с мнениями следующих лиц: теперешнего вице-короля Индии и индийского правительства: Ллойд-Джорджа, губернатора Бомбея, назначенного нового вице-короля Индии, лорда Алленби и сэра Перси Кокса, чиновников нового ближневосточного департамента – Шукберга, полковника Лоуренса и майора Юнга, генерального штаба в лице всех его отделов и представителей, верховного комиссара в Константинополе и генерала Гаррингтона, Монтегю, занимавшего особое положение и великолепно осведомленного, наконец, преданных и испытанных друзей Британии вроде Ага-хана. До сих пор мне еще не приходилось встречать ни одного британского чиновника, который не держался бы того мнения, что наши восточные и ближневосточные затруднения чрезвычайно облегчились бы, если бы мы заключили мир с Турцией. Возможность возобновления войны вызывает во мне величайшие опасения. Грекам, может быть, удастся разбить турецких националистов на фронте и проникнуть на некоторое расстояние вглубь Турции, но чем большую территорию они захватят и чем дольше они останутся на ней, тем дороже это им обойдется. Результаты подобного положения вещей отзовутся главным образом на нас и в меньшей степени на французах. Возможные последствия крайне неблагоприятны для нас. Турки окажутся в объятиях большевиков; в Месопотамии вспыхнут волнения как раз в тот критический период, когда наша армия в этих краях сокращается; по всей вероятности, нам не удастся удержать за собой Моссул и Багдад без помощи большой и дорогостоящей армии; большинство магометан окажется отчужденными от Великобритании, и дурные последствия этой перемены настроений дадут себя чувствовать во всех направлениях; французы и итальянцы по-своему истолкуют свою тактику, а нас будут всюду изображать как главного врага ислама. Армянам придется испытать еще новые бедствия.

При этих обстоятельствах мне кажется чрезвычайно рискованным использовать греческую армию и снова начинать войну. Эта перспектива меня до крайности огорчает. Меня огорчает и то, что я совершенно не могу воздействовать на вас даже в тех вопросах, которые непосредственно связаны с моими обязанностями. Для меня это тем более тяжело, что я хотел бы всячески помогать вам в тех многих вопросах, по которым мы держимся одного мнения, и я с давних пор чувствую к вам дружбу и восхищаюсь вашей гениальностью и вашей работой».