Миры Осма. Безмятежность теней

Наконец-то наступила ночь. В большом, величественном здании ратуши установилась тишина. Он ещё некоторое время продолжал лежать на холодном, выложенном камнем полу, прислушиваясь к негромкому разговору сторожей. Вскоре слова сменились храпом, а Энц понял, что пора. Медленно, не чувствуя ни рук, ни ног, выкатился из-под стола и какое-то время просто приходил в себя. Так же медленно и осторожно поднялся. Следя за каждым своим шагом, направился в сторону храпа. Оба укутавшихся в накидки стража, спокойно спали, развалившись на лавках. Шлемы, щиты и даже кольчуги лежали рядом, ведь воины чувствовали себя в полной безопасности. Да и с чего им было не спать за закрытыми дверями, в опустевшей ратуше?! Если кто и придёт проверить из ночных командиров, то обязательно разбудит стуком. Однако давно уже никто не проверял запертую на ночь ратушу. Даже Бур да Летар, порой подменявший своего брата в ночной страже, не удосуживался заглянуть сюда. Наличие стражи было условностью, но ради охраны свитков и городской казны, и такая условность была важна. Кроме прочего, они поддерживали огонь в большущем камине, что располагался слева от ведущей в подвал лестницы. В ратушу, с утра пораньше, приходит вершитель судеб горожан Имр да Феро, — крайне раздражительный по любому поводу господин. Холод в этом большом зале может так разозлить судью, что достанется не только осуждённым и приговорённым, но всем и каждому. По сути в заботе о сохранении тепла в зале ратуши и состояла главная служба ночных сторожей.

Поленья уютно потрескивали в унисон похрапыванию задремавших воинов. Энц достав большой, охотничий нож с резной ручкой, навис над своей первой жертвой. Он стольких убил за свою жизнь, что не колебался ни мгновенья. Рука убийцы взметнулась вверх и опустилась. В этот самый момент здоровенный бородач словно почувствовал неладное, прекратил храпеть и даже приоткрыл сонные глаза. Нож, направленный опытной рукой, вошёл под рёбра, прямо в сердце здоровяка. Он как-то удивлённо выдохнул в лицо убийце, пытаясь подняться, но тут же осел обратно на скамью. Энц вытащил нож, а его жертва завалилась набок, уставившись удивлёнными и всё ещё сонными глазами в мирно потрескивающий камин. По накидке очень быстро расползалось кровавое пятно. Убийца обернулся. Второй страж продолжал похрапывать, чему-то улыбаясь во сне. Удар был повторён в точности, а тот, в отличие от товарища, и не проснулся.

«Смерть во сне, что может быть приятнее?!» — с неожиданным восторгом подумал убийца, вытирая свой нож о накидку второй жертвы.

Энц, однако, не стал открывать дверь слугам торговца, а сам побежал к подвалу. Передав одни дубликаты ключей хозяину, он не преминул оставить себе другие. И вот он у столь ценного сундука. Совсем немного времени понадобилось вору, чтобы припомнить последовательность поворотов ключей, которую сумела вытянуть у пьяного ключника опытная шлюха, и открыть сундук. После этого начал нанизывать тугие кошеля на крючки заранее припасённой, особой кольчуги. Энц примерил её, ещё и наполовину незаполненную. Отрицательно помотал головой и, с трудом стянув с себя рубаху на пол, продолжил опустошать сундук.

В это же время в таверне у западных ворот мучился сомнениями наёмник Тодо. Вчера его вышвырнули из дома, где он довольно долго снимал комнату. «Нищим не подаю!» — рявкнула хозяйка, в ответ на привычные просьбы постояльца подождать с оплатой. На ночь он напросился в домик садовников, купившихся на его обещания о щедрой оплате в недалёком будущем. Обращаться к бывшей жене совсем не хотелось, а к её родным тем более. Неплохим вариантом было бы сбежать в родное село, но долги достанут и там. Словно горя ему было мало, всплыли воспоминания об умерших ещё младенцами дочерях и погибшем брате. И если спасти своих малышек он никак не мог, то в гибели брата винил только себя. Желание упиться и забыться было таким сильным, что подавляло и терзавший его со вчерашнего дня голод. Поэтому, без единой монеты в старом, потёртом кошеле, он дремал за дальним столом, и страдал.

— Эй, Тодо, пьянь подзаборная, плати или проваливай! — наконец заметила зря занимавшего место в питейной наёмника молодая и весьма бойкая служанка тавернщика.

Не желая быть вытолканным за двери крепкими слугами торговца Лито, наёмник обречённо поднялся из-за стола и медленно потащился к выходу. По всему не отвертеться ему от опасного дела, предложенного новым «другом».

— О, Тодо, тебя-то я и искал! — внезапно остановил его у самых дверей ввалившийся в таверну здоровяк. — Моя-то близнецов родила, и снова мальчишки!

— Поздравляю, — попытался улыбнуться крайне печальный наёмник.

— Да-а-а! — сочувственно оценил жалкий вид товарища счастливый отец. — Упал ты низко, но всё поправимо. Пойдём, выпьем, поедим, угощаю.

При слове «угощаю» Тодо жадно сглотнул и как зачарованный поплёлся следом за своим спасителем. А тот был и без эля полон радости, да так, что расплёскивал её на всех и каждого.

— Фин, выпей за здоровье моих мальчишек! — крикнул он безмерно разжиревшему святому отцу, который что-то доказывал паре изрядно окосевших мастеров. — Лито, налей моему другу Фину большую кружку за мой счёт! И нам с Тодо тащи поесть и кувшин с элем!

Святой отец сразу бросил своих собеседников. Не позабыв конечно же до дна осушить зажатую в заплывшей жиром руке кружку, мигом присоединился к столь щедрому наёмнику. Бойкая служанка, уже и не обращавшая никакого внимания на пьяницу Тодо, накрыла им стол и даже соизволила улыбнуться. Хотя улыбалась она конечно же щедрому посетителю, а вернее его монетам.

— Не забудь посетить храм седьмого дня и прикупить оберегов своим новорождённым, и-и-к! — сразу напомнил наёмнику о «главном» священник.

— Не, ухожу с караваном в Риц, жена этим займётся, — залпом осушил кружку эля наёмник. — Мне сейчас монет нужно побольше, поиздержались мы за зиму. Кстати, Тодо, лишний воин в отряд нам не помешает. Платят хорошо, твой шанс.

— Заложил я всё, Еск, — ненадолго оторвался от тарелки спешно утоляющий голод толстяк, —даже ножа нет. Разве что дубину или прут какой с собой взять и уйти как есть.

— Я тебе помогу, — замахал ручищами светящийся от счастья отец. — Выкупим снаряжение и оружие. Отдашь частями, как сможешь. Одно только обещай мне, друг, — позабыть про свою беду и продолжить жить.

— Это я с радостью, — не то от выпитого эля, не то от съеденного им до последней крошки ужина, а может и от внезапно появившейся надежды на возможность вырваться из города, широко улыбался товарищу наёмник Тодо.

— На эль не налегай, рано по утру выкупать пойдём, — одёрнул протянутую к кувшину жадную руку толстяка Еск. — Три кружки опрокинул и хватит. Иди отдыхай, а с первыми петухами подходи…

— Так зачем по утру? Почти всё моё снаряжение и меч здесь, у Лито, — сделал неопределённый жест в сторону весёлого тавернщика наёмник.

— Лито, тащи вещи моего друга, уплачу! — тут же крикнул Еск, зачем-то ударив по столу кулаком.

Лито приказал одному из слуг и совсем скоро Тодо вернули и его кольчугу, и меч, и всё остальное. Пока тот принимал облик воина, Еск закинул в рот остатки своего ужина.

— Фин, допивай сам, а нам пора, — решительно поднялся он, отсчитывая на стол запрошенные тавернщиком монеты. — Пойдём, Тодо.

Еск твёрдой, уверенной походкой направился к выходу. Толстяк с тоской взглянул на кувшин, но не посмел тронуть тот перед уходом. Они вышли в ночь. Задержались у свисавшего под вывеской фонаря. Вернее, Тодо придержал спешащего расстаться с ним до рассвета друга.

— Вовремя ушли, — двинул локтём в бок товарища Еск, с ухмылкой глядя на спешащую к таверне женщину.

Та была такой же безразмерной, как и святой отец Фин, а за крайне вздорный и сварливый характер за глаза её прозвали Жабой. Наверное, потому, что жаба довольно мерзкая на вид и неприятно с ней иметь дело.

— Фин здесь? — резко бросила наёмникам толстуха, быстро, словно свинья к корыту, проносясь мимо.

— И тебе доброй ночи, Ита, — только и успел вымолвить в ответ Тодо.

— Влетит Фину, тяжела рука у Жабы, — бросив насмешливый взгляд на захлопнувшуюся за разъярённой женщиной дверь, выдохнул в ухо товарищу Еск. — Ну, утром у западных ворот. Не опаз…