Миры Пола Андерсона. Том 19

— Ты первая подписалась под официальной рекомендацией пре­доставить эту планету ее судьбе.

— Верно. Но теперь... не знаю. Я испытывала такое отвращение. Оно и сейчас есть. Однако... я наблюдала за медиками, когда они обследовали твоих пленников... Ты была там?

– Нет.

— Зря. Если бы ты видела, как они дрожат и визжат от страха, когда в лаборатории их пристегивают ремнями, как льнут друг к другу, вернувшись в комнату.

— Но ведь им не причиняют боли и, надеюсь, никого не пока­лечили случайно?

— Конечно, нет. Им пытались объяснить, что бояться нечего. Но как они могут поверить словам своих тюремщиков. Во время исследований им не дают транквилизаторов, иначе результаты ока­жутся недостоверными. Их изматывает мучительный страх перед абсолютно неведомым. Ладно, Эвелит, хватит об этом. Больше не могу. — Антрополог вздохнула, пристально посмотрела на собесед­ницу. — А вот ты можешь.

Эвелит покачала головой:

— Ты думаешь, я злорадствую, торжествую? Нет, поверь. Да, я застрелю убийцу Данли, этого требует честь моей семьи. А осталь­ные пленники смогут уйти, даже его сыновья. Несмотря на то, что они ели мясо моего мужа.

Она налила себе в бокал побольше и залпом выпила. Почувст­вовала, как горит все внутри.

— Надеюсь, ты будешь милосердна. Данли одобрил бы это. Он любил одну пословицу, по его словам очень древнюю — не забудь, мы из одного города и я знаю... знала его дольше, чем ты. Он часто повторял: не уничтожай врагов, если это поможет сделать их друзь­ями.

— Подумай, — ответила Эвелит, — ведь ты не пытаешься по­дружиться с ядовитыми насекомыми. А давишь их каблуком.

— Но человек — продукт того общества, в котором он живет, — настойчиво продолжала Чена. Она сжала руку Эвелит, но та не ответила на рукопожатие. — Что такое один человек, одна жизнь против всего, что его окружает, против тех, кто живет рядом с ним или жил раньше? Каннибализм не был бы распространен на остро­ве повсеместно, если бы он не был наиболее глубоко укоренив­шимся культурным императивом этой расы.

— Что это за раса такая, — с возрастающим гневом хмуро ухмыльнулась Эвелит, — если они приняли такой императив. И, со­гласись, я ведь тоже имею право на свои собственные культурные императивы... Я стремлюсь домой. Хочу увезти ребенка Данли по­дальше от вашей безвольной цивилизации. Но он не будет расти униженным из-за того, что его мать оказалась слишком слабой, чтобы воздать за убийство его отца. А теперь, извини, мне пора — завтра рано вставать, предстоит много дел с упаковкой грузов и перевозкой их на корабль.

И день действительно оказался трудным. Эвелит вернулась до­мой на заходе солнца. Она устала больше обычного. Однако боль, постоянно терзавшая ее, понемногу стихала. Она подумала одна­жды, и эти абстрактные размышления не показались ей ужасными, что еще молода, что пройдут годы и, возможно, другой мужчина появится в ее жизни. Но моя любовь к тебе никогда не умрет! — мысленно обратилась она к Данли.

Эвелит шла, еле волоча ноги. Скрипел песок. Наполовину все уже было собрано, упаковано и отправлено на «Новую Зарю». Большая часть персонала тоже перебралась на корабль. Стоял ти­хий вечер. Небо отливало желтым светом. Немногие оставшиеся в лагере члены экспедиции суетились среди машин. Локон казался стихшим и успокоенным, каким он станет вскоре после их отлета. Глухой звук собственных шагов был приятен Эвелит. Она вошла в кабинет Джонафера.

Он ждал ее, неподвижно сидя за столом.

— Все прошло успешно, без всяких инцидентов, — отрапорто­вала женщина.

— Садитесь, — устало произнес капитан.

Она подчинилась. Оба молчали. Наконец, не меняя выражения лица, Джонафер сказал:

— Медики закончили клиническое обследование пленников.

Для Эвелит это было как гром средь ясного неба. Она попыта­лась подыскать слова:

— Как, уже?.. Я хотела сказать... ведь у нас нет специального оборудования и занималось этим всего несколько человек... да и без Данли, эксперта по биологии Земли... Антропологи нуждаются в полном исследовании на хромосомном уровне, его невозможно провести так быстро.

— Да, это так, — согласился Джонафер. — Ничего существен­ного они не нашли. Может, результаты и были бы другие, если бы Уден и его сотрудники представляли, что ищут. Тогда бы они сфор­мулировали пару гипотез, а затем проверили бы их, исследуя организмы аборигенов. Может, и удалось бы понять, как идет у них процесс жизнеобеспечения. Вы правы, профессиональная интуи­ция Данли Сэрна смогла бы направить эти исследования в нужном направлении. А так им приходится практически наугад, да и от запуганных невежественных дикарей нет никакой помощи. В об­щем, биологи вынуждены работать вслепую, методом проб и оши­бок. Они, правда, выявили некоторые особенности деятельности пищеварительной системы, но все это может быть следствием мест­ной экологии.

— Тогда почему ученые прекратили обследование? Мы же уедем самое раннее через неделю.

— Они сделали это по моему приказу. После того как Уден продемонстрировал мне, что у них происходит. И сказал, что неза­висимо от того, что я решу, он не намерен продолжать эти пытки.

— Пытки? А, понятно. Вы имеете в виду психологические муче­ния пленников?

— Да, я видел привязанную к столу тощую женщину, всю опу­танную проводами от гудящих и вибрирующих приборов. Она не заметила меня. Ее глаза побледнели от ужаса. Ей, наверно, каза­лось, что из нее вынимают душу. А может, она думала, что проис­ходит что-то более страшное, чему она не могла подобрать назва­ния. Я видел в камере ее детей, держащихся за руки. Они как раз достигли возраста возмужания, и, кто знает, как все пережитое скажется на их психологическом и сексуальном развитии. В той же камере лежит их отец, напичканный наркотиками после того, как решился проложить себе путь прямо сквозь стену. Уден и его по­мощники пытались расположить к себе пленников, стать их друзь­ями, но ничего не вышло. Поскольку те знают, что они в руках ладей, ненавидящих их, а причина этой ненависти — смерть.

Джонафер на некоторое время замолчал.

— Всему есть предел, лейтенант, — продолжил он минуту спу­стя. — Наказанию и науке — тоже. Тем более что шансы обнару­жить что-то новое чрезвычайно малы. Я приказал прекратить об­следование. Завтра жену Мору и его детей отпустят домой.

— Почему не сегодня? — Эвелит заранее предвидела ответ ка­питана.

— Я надеялся, — Джонафер говорил очень медленно, — что вы согласитесь отпустить с ними и самого Мору.

– Нет.

— Ради Бога!..

— Вашего Бога. — Эвелит не смотрела на капитана. — Нет, не могу. Пожалуй, я и сама хотела бы уже избежать этого. Но Данли был убит не в честном бою — его закололи как свинью. В этом ужас каннибализма — он превращает человека просто в мясо, подобно любому животному. Я не могу вернуть Данли, но я считаю, что людоед — не что иное, как животное, опасное животное, которое необходимо застрелить.

— Понимаю.

Джонафер долго смотрел в окно. В заходящих лучах солнца его лицо казалось медной маской.

— Ну ладно. Вы не оставляете мне выбора, — наконец произнес он холодно. — По закону Содружества и согласно уставу экспеди­ции я вынужден уступить вам. Однако не будет никаких церемо­ний, и вам все придется сделать самой. Пленника привезут к вам, когда стемнеет. Вы сразу же расправитесь с ним, а затем будете присутствовать при кремации останков.

Ладони Эвелит моментально покрылись потом. Она никогда не убивала беззащитного человека!

НО ОН УБИЛ!

— Понятно, капитан.

— Отлично, лейтенант. А теперь можете идти наверх и присо­единиться к ужину. И никому ни слова. Будьте готовы в двадцать шесть ноль-ноль.