Миссионер

— Кто про что... — вздохнул Андрей.

— Ух, успел! — констатировал механизатор и сел на траву рядом. — Я чего бежал-то: спички есть? Мои отсырели.

Гена разочарованно протянул зажигалку.

— Тебя как зовут, бегун? — глядя в серое небо, издалека начал Гена.

— Да имя у меня — один позор! Яврейское какое-то — Рафаил. Всю жизнь стыжусь его.

— А ты разве не знаешь, что Иван и Мария — тоже еврейские имена? — подал голос Андрей.

— А что, правда? Еврейские?

— Ну, да. А именем своим ты гордиться должен, оно у тебя не человеческое, а архангельское. Есть на небесах Архангел Рафаил. Вот какой у тебя Ангел-хранитель.

— Ну, ладно! Короче, Склихасофский, у тебя че есть? — вернул разговор в нужное ему русло Гена.

— Сейчас подвезут.

— Вот это другой разговор, — уже с улыбкой продолжил Гена. — Ты вообще-то крещеный, мужик?

— Не-а. Некому было...

— Ты же русский, значит, должен быть православным. Вон рядом в селе церковь какая красивая — и разрушена до сих пор, — Гена вскочил и зажестикулировал руками. — По всей России храмы восстанавливают, веру народу возвращают, а ты здесь только самогон пьешь да имени своего архангельского срамишься. Не-хо-ро-шо!

— Так креститься, поди ж, денег надо? Кто за так-то чего делает? А у нас денег уже несколько лет не платят. Правда, мы тут с сыном две недели одному из Москвы лесины из самой чащи на лошади возили. Одну к одной подобрали. Лучшие — прямо, как струнки. И все одной толщины. Он нам целых тридцать рублей дал. Так мы сахару сразу купили. Ну и выгнали. На зиму теперь запаслись. Да у нас кроме сахару все свое. Одна проблема — сахар! А других нету. Вон сын с внучкой едут уже.

По дороге на велосипеде подъезжал белобрысый молодой мужчина с такой же светловолосой девочкой лет десяти. Оба в резиновых сапогах, синих брюках и голубых рубашках. Остановились, положили в траву велосипед, сын расстелил газетку и выложил на нее хлеб, луковицу и осторожно выставил бутылку, закупоренную свернутой газетой, и граненый стаканчик. Познакомились, пожали крепкие мозолистые ладони. Сына звали Алексеем, девочку — Людой. Она стеснялась и жалась к широкой спине отца, выглядывая из-за нее на незнакомцев, как из-за щита. Рафаил сразу налил московскому гостю самогону. Андрей отказался и отсел подальше: напиток источал совершенно тошнотворный дух. Гена крякнул и хрустнул луковицей, пожевал ржаного хлеба:

— Вот это я понимаю — пикник на обочине. Ну, так что, братья и сестры, в воскресенье приедете креститься в монастырь?

— Опять же машина нужна. До монастыря целых тридцать километров, — снова засомневался Рафаил.

— А Витька собирается в район ехать — он нас и довезет, — предложил Алексей.

— Вот видите, как все устраивается! — воскликнул Гена. — Так, что еще нам мешает?

— Деньги, — подсказал Рафаил.

Андрей расстегнул карман и вынул пятидесятирублевую купюру, свернул ее вчетверо и протянул Рафаилу.

— Что это? — не понял тот и стал вертеть бумажку перед глазами.

— Деньги это, — пояснил Андрей. — Хотя для тебя это не деньги. Потому что потратить ни на что другое, как на крещение, ты их не можешь.

— Почему? — Рафаил все еще держал в левой руке стакан со зловонной жидкостью, а правой водил перед глазами купюрой.

— Потому что... в преисподнюю... сразу... провалишься, — с расстановкой предположил Гена.

— Нет, вы мне поясните, ребяты, что это такое? — настаивал Рафаил.

— Это. Пятьдесят. Рублей. Ассигнацией, — терпеливо пояснил Гена, подхватил наполовину расплескавшуюся порцию самогона и выпил. — Все равно прольешь...

— Это что, вот так они сейчас выглядят? Пятьдесят рублей. Это сколько же сахара из них получится, — зашевелил он губами, подсчитывая.

— Э-э-э! Прекратить бухгалтерию! Я те дам сахара! — под шумок наливая себе еще стаканчик, зашумел Геннадий Иванович. — Я, может, пол-России проехал, чтобы вот тут сесть и дождаться, пока ты про спички свои мокрые вспомнишь. Я, может, из-за тебя эту вот гадость уже неделю пью, чтобы меня сюда привезли. А я тебя крестил! Так, что еще мешает, товарищи нехристи?

— Приедем, не волнуйтесь, дядя Гена, — спокойно, но твердо произнес Алексей.

— Ну, вот так, — кивнул удовлетворенно Геннадий. — Не зря на свете прожил, если хоть троих на путь наставил. Это судьбоносное решение надо обмыть. А то вон уже сатрапы едут.

«Нива» на высокой скорости подъехала и затормозила в трех метрах от сидящих. Вышел Юра и сразу воскликнул:

— Ну, надо же! Средь чистого поля — и то сивуху нашел. А я молока ему привез, чтобы он перегар свой залил.

— Давай, одно другому не помешает. Мы тут с Андреем нехристей в истинную веру обращаем, пока вас носит неизвест­но где.

— Ладно, горе луковое, пей молоко, и едем дальше.

Асфальтовое шоссе пролегало по лесистым плавным холмам. Мелькали придорожные деревеньки и широкие хлебные поля. Высоко в небе парили коршуны, на проводах покачивали длинными хвостами сороки. Навстречу иногда попадались велосипедисты. Машина легко сбежала в низину, уверенно стала набирать высоту, въезжая на подъем. И вот из-за верхнего черно-зеленого среза леса сверкнул горящим золотом крест колокольни. А вот и сам монастырь появился, со следами многолетних разрушений, но по-прежнему величественный и могучий. Следы обновления радовали глаз серебристым блеском куполов и ровной белизной стен.

Машина через открытые монахом-привратником ворота въехала во двор, развернулась и встала. Паломники вышли из машины, и — тишина окутала их. Молодой привратник сбегал в одноэтажную постройку, откуда вы­шли двое в черных подрясниках: седой коренастый игумен Алексий и молодой эконом Михаил гренадерского роста.

Игумен радушно поприветствовал приезжих, каждого благословил. Предложил положить вещи и пообедать в трапезной, пока все горячее.

Дальше ими занялся энергичный Михаил. Он разместил всех четверых в новом братском корпусе в одной просторной келье с рядом застеленных уже кроватей. Пояснил, что скоро будет вечерняя служба, после которой батюшка сможет каждого принять и поговорить.

Братия уже пообедала, и они трапезничали вчетвером. Михаил подсел к ним за длинный стол и пил чай из большой кружки с отбитой эмалью. Бугор взялся накладывать в тарелки тушенную с овощами картошку. Андрей подвинул ближе блюдо с капустным салатом и наливал по кружкам жиденький чай.

Гена, несмотря на выпитый литр молока, ел с аппетитом и нахваливал простую монастырскую еду. Михаил рассказал, что каждый день к ним приходят деревенские ребята возрастом от десяти и до двадцати. Он им дает задание, следит за исполнением и каждый день расплачивается из расчета пять рублей на каждого. Для многих семей эти деньги чуть ли не единственный доход. Монастырь использовался при советской власти под механические мастерские, все тут трещало и рассыпалось. Снег через разрушенную кровлю падал прямо в помещения. Сейчас уже есть, где служить и где спать-есть, монастырские поля дают урожай, лес — грибы, а река — рыбу. Так что жить можно. Небогато и скромно — как жил основатель обители Преподобный. А впереди восстановление еще двух храмов.

— Так что работы много, — заключил Михаил.

На всенощную собрались в оштукатуренном храме с недостроенным иконостасом. Кроме четырех приезжих здесь стояли три женщины и шесть монахов. На клиросе двое послушников читали и пели, четверо служили у иконостаса и в алтаре. Служба проходила неспешно и продолжалась четыре часа.

Когда вышли из храма, теплый тихий вечер опускался на обитель. Черные фигуры монахов безмолвно растворились в сумерках.

Теперь в ночном бдении, каждый в своей келье, они войдут в молитвенное общение с Богом и будут молить Его о спасении падшего мира, об оставшихся в миру друзьях и родственниках, помянут покойников... И те умершие, которые вопят в преисподней за грехи свои, получат послабление или прощение, а те, кто уже в блаженстве Царствия Небесного, у престола Господнего тоже воспылают в молитве к сияющему во славе Вседержителю. И для нас незримо, а для Небес — яркими всполохами польются они к Милостивому и бесконечно Любящему всех человеков. А к людям молитвы монахов вернутся какими-то успехами, нечаянными исцелениями, решенными «случайно» проблемами. А после смерти для многих человеков эти молитвы, может быть, станут единственным спасением от ревущего пламени адского огня...