Миссионер

Михаил провел их в свою келью и включил электрочайник. Юрий сбегал за привезенными пакетами с чаем, кофе, печеньями и конфетами. Зашел игумен и присел на диван.

Андрей рассказал, с какими трудностями они сюда выбирались: про болезни и поломку машины Бугра, про резкие колебания погоды с проливными дождями. Отец Алексий сказал, что это у всех так: враг посылает искушения, чтобы отвратить людей от обители.

— Зато отсюда поедете спокойно и без каких-нибудь трудностей. Преподобный вам в дороге поможет. Мы, когда едем в Москву по делам, — батюшка слегка улыбнулся, — как увидим гаишника, молимся Преподобному — и тот нас будто не замечает. Даже если поднимает жезл, то останавливает не нас, а следующую машину. Вы тоже обращайтесь к святому с молитвой «Преподобный, помоги нам...» — и он вас не оставит.

Речь игумена напоминала спокойные воды могучей реки — неспешная и тихая. Но когда он говорил, все замолкали и ловили каждое слово.

— Отец Алексий, вот мы привезли к вам Геннадия, — заговорил Бугор. — Он уже второй раз срывается по пьяному делу. Можно ему тут поработать, чтобы и вам помочь, и с пьянкой покончить?

— Можно, конечно, руки умелые нам нужны.

— А то ведь лечиться он не хочет, а без работы совсем пропадет.

— А кто сейчас в миру лечит от пьянства? — отец Алексий поднял на Бугра глаза. — Жулики да колдуны. Лучше телом в страшных муках умереть, чем с ними душу свою загубить навечно. А пьянство тоже ведь неспроста. В житии Серафима Саровского говорится, что святой одному генералу предсказал, что будет ему попущено Господом пьянствовать три года, чтобы не погубить душу в гордыне. Так что пьянство иногда для смирения попускается. Только вот не дай Бог обращаться к колдунам-экстрасенсам и бабкам-ведьмам... Это на погибель души. Бабки эти сами уже в аду, и пациентов туда отправляют.

На своем стуле нетерпеливо заерзал Юрий:

— А у нас на работе несколько человек кодировались, так пить бросили. В семьях у них теперь полное спокойствие, стали в театры ходить, работают хорошо. Дети ими гордиться стали, а раньше стыдились друзей в гости приглашать. А один даже на воспитание двух сирот из детдома взял. Что же здесь плохого?

— Плохо то, что на душу свою печать сатанинскую поставили и для преисподней ее приготовили, — так же тихо произнес батюшка страшные слова. — И теперь подумайте, что для семей лучше: такой трезвый сатанист или пьяный, но Божий человек. Церковь ведь лечит пьянство — молитвой, постом, физическим трудом, покаянием.­

— А если вера слабая? Молишься-молишься, а по твоим хилым молитвам никакого трезвения не получается. Что же тогда, терять человеческий облик да подзаборником становиться? Где тут правда? — возмущался Юрий. — Да и сколько верующих пьют горькую!

— Правда Божия и правда человеческая несколько различаются, — задумчиво произнес отец Алексий. Затем, помолчав, добавил: — А чаще всего они прямо противоположны. Искать мы должны прежде всего правду Божию. Что же касается верующих... То ведь и бесы в Бога верят. И сатана Бога боится, но сути своей при этом не меняет. Главное, чего нет у сатаны, — это смирения. Вот через смирение к Богу и приходят.

После разговора с батюшкой перед сном повел их Михаил за монастырскую стену, где в ста метрах протекала речка. Они разделись и забрались в теплую воду. Течение в этом месте было несильным, но со дна били холодные ключи, и там, на глубине, вода была намного холоднее. У берега в воде у самой поверхности колыхались и перекатывались длинные водоросли. По поверхности воды бегали на длинных лапках жуки-плывуны.

Когда они выбрались на берег, их тут же окружило облако мошкары, зазвенели комары, поэтому одевались они спешно, постоянно шлепая себя по укушенным местам. После купания сразу отправились спать, несмотря на раннее для горожан время. Здесь очень быстро менялись привычки.

Утром после службы и трапезы Юрий предложил посетить Плес. Его знакомые художники называли этот городок не иначе, как «Мекка для пейзажистов». Гену с собой не взяли, отдав его в подчинение Михаилу.

 Снова неслись они на «Ниве» по довольно приличным дорогам среди полей и лесов. За окнами мелькали деревеньки и села с разрушенными церквами. В этот субботний день людей почти не видели. Только несколько грибников с полными корзинами шли по обочине или ехали на велосипедах.

— Ты, Андрей, объясни мне насчет правды Божией и человеческой. Что имел в виду игумен?

— А, это то, что они почти всегда различны? Ну ты вот сравни. Правда Божия: цель жизни — спасение души в покаянии для Царствия Небесного. Правда человеческая: цель жизни — получить все возможные удовольствия, используя все средства, — и в геенну огненную. Сравни: «довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи» — и человеческое: бессильный человек хуже тряпки. Или вот: во время болезни необходимо усиленное питание — это у врачей; «род этот изгоняется постом и молитвой» — это слова Иисуса Христа. У людей богатство — благо, у Бога — легче верблюду пройти сквозь игольное ухо, чем богатому попасть в Царство Небесное. У людей человек, не имеющий гордости, — недочеловек, у Бога гордость — смертный грех. У людей — гений и злодейство несовместимы, а у Бога сверхчеловеческий гений — это воплощенное зло, а нищие духом — блаженны.

— А мне понравилось, как батюшка насчет веры сказал, — подал голос Бугор. — Что и бесы верят, и сатана Бога боится... Только смирения у этого отродья нету. Надо с батюшкой о смирении поговорить. Как в миру этому научиться? Иногда смирение может повредить делу, по-моему...

— Обязательно поговори, Бугор. Нас ведь тоже с детства воспитывали в гордости. А батюшка может так об этом сказать, что на всю жизнь запомнишь. Видишь, как западает в память то, что он сказал? Вот приедем домой, а слова его мало-помалу все будут всплывать в памяти и теребить душу.

— А давайте купим парного молочка, — предложил Юра, сворачивая с дороги в симпатичную деревеньку.

От других прочих эта деревня отличалась обильной зеленью, в которой утопали крепенькие избы с резными наличниками. За приусадебными участками протекала извилистая речка. Имелась тут и запруда с плотиной, вокруг которой на ровном, будто подстриженном, газоне стояли баньки. От каждой тянулись к пруду мостки. На одном из них молодая хозяюшка полоскала белье. Путешественники подошли к самой красивой избе и вошли через распахнутую калитку во двор. Им навстречу с завалинки поднялся старик, отбивавший тонкое лезвие косы.

— А что, отец, не угостишь ли заезжих молочком? — громко спросил Юрий.

— А вы заходите в избу. Там хозяйка вам и нальет.

Они вошли в просторную горницу и увидели необычную картину. Старушка чистила картошку в стоящее перед ней блюдо и смотрела большой японский телевизор. Пульт управления лежал рядом на столе.

На вопрос о молоке она ответила утвердительно, но снова обернулась к телевизору и пояснила:

— Вот сын привез на днях этого бегемота, так оторваться не могу. Да вы присядьте. Гляди — это ж срам один, какие мужики пошли. Я полчаса разглядывала, прежде чем поняла, что мужик. Волосенки отрастил, как у нашей Зинки из сельпо. Крашеный весь, в помаде. Ну, ровно какая профурсетка! А, мамынька! И ручкой-то подрыгиват, и ножкой-то сучит, будто по нем блохи скачут. Это у вас там все такие?

— На телевидении, бабушка, таких много.

— А что, путевых не осталось? — она оглядела гостей, удостоверилась, что вид у них терпимый, и взялась за пульт. Ее корявый большой палец довольно резво бегал по кнопкам, переключая каналы.

— Гляди, кровищи скока, — у меня дед, когда поросенка режет, то меньше получается. Рожи зеленые пошли. Спортились совсем. А во — девка тоже дрыгается, эта наоборот, на мужика смахивает... тоща-то, тоща! Одни мослы под штанами. Скуластенька... Совсем муж до срама довел. Аль такие безмужни, а?