Миссис де Уинтер

Взглянув на Максима, я уловила грусть в его лице и поняла, что он погрузился в свои мысли и никогда по-настоящему не вернется из прошлого, поскольку этого и не хочет.

Я снова посмотрела на дом. Коббетс-Брейк находился теперь в тени, кирпичные стены и каменные дорожки окрасились в цвета разных оттенков - от нежно-фиолетового до серого; кроме любви, меня вдруг охватило какое-то новое чувство, нечто вроде твердой решимости. То, чего я хотела в тот момент, я хотела для себя, и это поразило и даже испугало меня.

Максим медленно пошел назад, опустив голову, даже не глядя на дом. Он не заговорит о нем, подумала я, и мы просто уедем, сядем в машину и уедем прочь, мне не будет ни в чем отказано, о моей мечте не будет даже упомянуто. Именно так он поступит. Во мне стали закипать гнев, горечь и острая жалость к себе. Я уже предвидела, какое разочарование испытаю и как буду переживать случившееся. Кажется, я совершенно утеряла связь с реальностью, меня покинуло благоразумие.

Было очень тяжело карабкаться вверх по крутой узкой тропке к тому месту, где мы оставили машину. Максим всю дорогу шел впереди. Всего лишь раз я остановилась, чтобы перевести дыхание, позволив себе бросить взгляд назад, где в просвете между деревьями виден был дом, уже окутанный тенями, и только три или четыре трубы в западной части были освещены лучами заходящего солнца и поблескивали словно угли.

Радость и надежда покинули меня, их сменили безысходность и отчаяние. Я вдруг почувствовала, что замерзла.

В машине также было холодно. Я сцепила руки, чтобы унять дрожь. Максим хранил молчание. Он сидел так, словно чего-то ждал.

– Думаю, мы уже опоздали к чаю, - устало сказала я.
– Мне хочется принять горячую ванну, когда мы вернемся.

Максим взял обе мои руки и сжал их своими.

– Бедняжка, - сказал он, и я увидела, что он смотрит на меня с такой же любовью и нежностью, как это было раньше.
– Ты так стараешься оградить и защитить меня, но, право же, в этом нет необходимости. Ты изо всех сил пытаешься скрыть от меня, чего ты хочешь, как ты себя чувствуешь, но, конечно же, не можешь.

– Что ты имеешь в виду?
– спросила я, внезапно рассердившись и чувствуя, что могу расплакаться оттого, что разочарована в себе.
– Что ты хочешь этим сказать? Поехали, я замерзла.

– Я знаю тебя, - сказал он, продолжая удерживать мои руки.
– Знаю слишком хорошо.

– Не говори так, словно я какая-то глупышка, которую нужно опекать и к которой нужно быть снисходительным.

– Да, ты права. Извини меня.

– Максим...

– Ты совершенно права.

– Это просто...

– Я знаю.

– Что ты знаешь?

– Коббетс-Брейк, - произнес он задумчиво.
– Странное имя. Кто был Коббетс, что ты можешь предположить?

Однако я не ответила. Мне не хотелось заниматься праздными домыслами, как это делают, проезжая какой-нибудь иностранный город, который не так уж и интересен. Мы собираемся уехать, мы никогда больше не увидим этот дом. И это все. Вероятно, было бы гораздо лучше, о Господи, если бы мы вообще его не видели, подумала я.

– Ты права в отношении чая, - сказал Максим.

– Это не так уж важно.

– Да, хотя, признаюсь, я бы не отказался сейчас от чая.

– Прости, это моя вина.

– Почему?

– Мы слишком долго пробыли здесь. Ты должен был мне сказать... заставить меня двинуться в путь.

– Я не хотел этого делать. А сейчас, поскольку чая не будет, мы должны распорядиться временем с большей пользой.

– О чем ты?

Он отпустил мои руки и завел мотор.

– Мы проезжали ферму, помнишь? Примерно в четверти мили от перекрестка, перед тем как заблудиться. Она называлась Хоумфарм. Рискую предположить, что если мы там остановимся и попробуем расспросить хозяев, они смогут рассказать тебе все, что ты хочешь знать об этом доме.

Хозяева предложили нам чаю, крепкого сладкого чаю, и подали его в лучшем фарфоровом сервизе, принесенном из гостиной, вместе с ломтиками теплого хлеба с маслом. Нас встретили радушно, сказав, что гости у них бывают редко, что здесь тихо, всегда тихо. Мне это очень по душе, едва не сказала я, мы люди тихие, мы привыкли к тишине. Максим беседовал с фермером об урожае и об овцах, о молочном стаде, о ренте и об охоте, прохаживаясь по ферме и по полю. Я подумала, что он счастлив, в Мэндерли он всегда любил ходить с Фрэнком к арендаторам, посещать фермы и коттеджи, интуитивно чувствовал, как надо разговаривать с людьми, в отличие от меня легко находил с ними общий язык.

Я осталась с миссис Пек на кухне, ела вкусный хлеб, грела руки о чашку с чаем, чувствуя себя счастливой оттого, что все складывается как нельзя лучше. Я знала это. На дворе кудахтали, клюя зерно, куры, среди них топтался годовалый малыш, вполне уверенно чувствующий себя на ногах. Мы будем часто приезжать сюда, подумала я, это наши будущие соседи. Я буду привозить сюда детей, и они узнают все о животных, научатся кормить свиней, будут выходить на луг с ягнятами.

Миссис Пек налила мне еще чаю, наполнила кастрюлю кипятком из чайника и, пока разговаривала со мной, все время что-то делала.

– Потом люди ушли на войну, - рассказывала она, - стало гораздо труднее, остались только мальчишки. Какое-то время у них жили военнопленные из лагеря Это были итальянцы, ни слова не знали по-английски, и только один или двое хотели хоть что-то выучить. Должно быть, у них был шок оттого, что они далеко от своей страны, и они чувствовали себя брошенными на произвол судьбы.

Да, подумала я, мне нетрудно их понять.

– Один из них попробовал выращивать виноград, может, вы его видели, и виноград стал расти, сбоку, под прикрытием старой стены. Но гроздья были маленькие и горьковатые, понимаете...

– А они собираются вернуться снова и привести в порядок дом?

В кухне тикали часы - громко, в такт с ударами моего сердца.

– Старая пара? Нет-нет. Я видела, что они уже не в состоянии вести хозяйство, задолго до того, как они сами это поняли. Сказать им об этом я не могла, это не мое дело. Они должны были сами это понять.

Миссис Пек сидела за кухонным столом напротив меня - красивая женщина с пышными светло-каштановыми волосами и крупными чертами лица. Она понравилась мне. Я представила, как сижу и веду душевную беседу с ней после обеда, учусь у нее вести хозяйство, ухаживать за садом и воспитывать детей, поскольку я намерена как можно больше делать сама, взяв в помощники местную девушку и кого-нибудь, кто может готовить; я не хотела, чтобы целая команда слуг вела хозяйство в моем доме, как это было в Мэндерли, где существовала настоящая, прямо-таки ужасная иерархия.

– Нет, они не вернутся.

Сердце у меня подпрыгнуло от радости.

– Хотя у них есть сын, мистер Родерик. Думаю, когда он завершит службу, то вернется домой и восстановит старинное родовое гнездо. У него есть сестра, но она замужем, живет в другом месте, и ее вряд ли интересует этот дом. Да, только мистер Родерик... Он иногда присылает нам письма, просит о какой-нибудь услуге. И конечно, в курсе дела мистер Таррант, агент по продаже земельных участков.

Со двора донесся плач - это -малыш споткнулся о камень, и миссис Пек вышла к нему, приласкала, успокоила и взяла на руки. Я увидела, что Максим и мужчина возвращаются домой; они остановились у калитки, продолжая разговор. По небу скользили темно-синие и фиолетовые тучи, солнце быстро садилось. В дальнем конце двора поросенок шумно тыкался носом в корыто. Мне не хотелось уезжать отсюда, не хотелось, чтобы этот день закончился.