Миссис де Уинтер

А затем, чуть подавшись вперед, я посмотрела не по сторонам и не вперед, а прямо вниз и увидела под собой каменную террасу, уставленную вазонами и кадками с подстриженными деревьями; терраса словно дожидалась меня, словно соблазняла и звала. Я задрожала, ощутила спазм в горле, ладони мои стали влажными и липкими, и я судорожно ухватилась за ставню.

Аллеи были совершенно пустынны, повсюду лежали длинные темные тени, подобные тени высокой женщины, стоящей в суровом ожидании. Затем послышался голос, скорее шепот, я почти ощутила ее дыхание на своей шее, увидела ее черный шелковый рукав, ее руку, лежавшую на ставне возле моей. Если бы я обернулась, я бы ее увидела.

"Вы же видите, что все бесполезно? Никогда вам ее не осилить... Она, а не вы, настоящая миссис де Уинтер. А возьмите его. Вы знаете правду, как и я, и вы этого не сможете забыть. Мы никогда не позволим вам забыть. Она не позволит. Она все еще здесь, она всегда здесь. Вы Думали, что она растворилась в прошлом, что она будет недвижимо и безмолвно лежать, но она никогда не будет лежать молча, я никогда ей этого не позволю. Она хочет, чтобы я помогла ей, и я помогу. Я никогда ее не подводила и не подведу теперь. Я буду здесь, буду говорить за нее, если она не может. Он убил ее, не так ли? Мы все это знаем. Я знаю. Она знает. Вы знаете. Он убил ее. Максим де Уинтер застрелил свою жену, перенес ее тело на яхту, направил яхту в море и сделал так, чтобы яхта утонула, чтобы это походило на несчастный случай. Но это был не несчастный случай. Это было убийство. Она не утонула. Я знаю истину. Я всегда это подозревала, а сейчас знаю точно, как и вы, и это еще хуже для вас. Ведь это так трудно. Вы должны носить это в себе до конца жизни, и вы никогда не сможете избавиться от этого, уйти, в каком бы красивом и уютном месте вы ни пытались укрыться. Вам ничто не поможет. Вам придется жить, зная истину, вместе с ним. Просыпаясь утром, вы увидите его и вспомните. Этот человек - убийца. Этот мужчина застрелил свою жену. Он убил Ребекку. Сейчас он ваш муж. Ложась спать вечером, вы видите его рядом, и эта мысль не оставляет вас, она преследует вас во сне, и вам снятся кошмары".

Голос звучал без пауз, не умолкая, не повышаясь и не делаясь тише, звучал монотонно, нанизывая слова друг на друга, звучал обольстительно, словно музыка, которую выбирала не я, но которую вынуждена слушать. Он звучал у меня в голове - и одновременно рядом, снаружи. Я почувствовала страшную слабость, однако я не имела права терять сознание: это не могло быть выходом.

Я открыла глаза, которые до того были полузакрыты, и посмотрела вниз. День угасал, освещение изменилось, преобладали янтарные и розовые тона, солнечный свет казался прозрачным, одурманивающим, манящим.

"Да, - продолжал нашептывать голос.
– Вот он, выход, разве не так? Теперь вы это понимаете. Поглядите вниз. Это совсем не трудно. Почему бы вам не прыгнуть? Вам не будет больно, если вы сразу сломаете шею.

Это такой быстрый, такой легкий способ. Почему бы вам не попробовать? Почему бы не уйти? Это разрешит все ваши проблемы. Вам больше не нужно будет постоянно помнить, все ваши несчастья останутся позади. Не бойтесь. Я вас не столкну. Ведь я не столкнула вас в тот раз, правда же? Я и рядом стоять не буду. Вы прыгнете по собственной воле. Он никогда не узнает о причине, все будет выглядеть как кошмарный несчастный случай. Да так оно и есть. Он не узнает, что я была здесь. Он думает, что я умерла. И вы так думаете. Они все так думают. Считают, что миссис Дэнверс умерла, как и ее хозяйка. Почему бы вам раз и навсегда не избавиться от нас? Ведь вы хотите этого, разве не так? Вы никогда не осмеливались сказать ему, что иногда его боитесь, потому что он убийца, вы никогда не будете счастливы с ним, как бы далеко вы ни убегали, как бы ни пытались начать новую жизнь, вы никогда не убежите от нас. Почему бы вам не прыгнуть и одним махом не покончить со всем?"

– Нет, - тоже шепотом ответила я.
– Нет. Уходите от меня, вы не настоящая, никто из вас не настоящий. Она не может сделать мне больно, и вы тоже не можете. Уйдите от меня, миссис Дэнверс.
– Я закричала и отступила назад. И, падая, слышала, как за мной летел мой голос, преследуя меня, словно эхо, доносящееся из глубины моря: - Нет! Нет! Нет!

Все проявляли трогательную заботу, все хотели мне помочь, но заботливее всех был Максим. Его нежность согревала меня, я постоянно ощущала ее в течение нескольких последних дней, сидя в маленькой солнечной гостиной пансиона, окна которой выходили во двор и на небольшую улочку. Хозяйка настояла на том, чтобы я разместилась в гостиной, считая, что пребывание в спальне в течение целого дня будет действовать на меня угнетающе, а мне нельзя оставаться в подавленном состоянии. Я не была больна, я просто нуждалась в отдыхе, уходе и внимательном ко мне отношении. Хозяйка несколько раз тайком заходила ко мне, кудахча и суетясь, угощала аппетитного вида фруктами - свежими спелыми фигами, поздними персиками, предлагала то содовую воду, то миндальные бисквиты, и я с некоторым смущением поняла, что она считает, будто я ожидаю ребенка. На ее лице были написаны сочувственное понимание, смешанное с застенчивостью, и желание сделать мне приятное. Это искренне растрогало меня. Если бы я могла порадовать ее признанием: да, да, да, так оно и есть...

Дальняя ограда двора выходила на. улицу, где, как я узнала чуть позже, находился женский монастырь и при нем была школа. Несколько раз в день я садилась к окну и прислушивалась к высоким, звонким, щебечущим голосам детей, когда они шли в школу, к их смеху и выкрикам во время игр, к их пению. Все это долетало до меня из-за высокой стены.

Я никогда их не видела, да в этом и не было необходимости, я вполне отчетливо их себе представляла. Трудно определить, как действовало на меня их присутствие: ощущала ли я себя счастливой или же испытывала еще большее разочарование?

Я не была больной и могла бы решительно с этим поспорить. Я почувствовала, что попала в дурацкое положение, когда меня медленно сводили вниз по каменным ступеням, а затем посадили на огромный стул, как на трон, в холле. Принесли ледяную воду, послали за машиной; я видела, что люди тайком разглядывают меня и спешат отвести глаза, встретившись с моим взглядом. Просто у меня закружилась голова, сказала я, все дело в высоте и в контрасте освещения внутри и за окном, возможно, я выпила лишний стакан вина за завтраком, что делала весьма редко. В холле, в машине, в пансионе Максим смотрел на меня с такой любовью, с таким беспокойством и нежностью, что я испытывала чувство глубокой вины: ну как я могла так думать о нем, как могла позволить какому-то голосу нашептывать мне такое? А то, что это было лишь в моей голове, я знала. Я вообразила это, вызвала в себе галлюцинации и ничего не сделала, чтобы их прекратить. Я была ошеломлена, загипнотизирована и даже в какой-то степени испытывала от нашептывания удовольствие.

Мне хотелось, чтобы у меня был человек, с которым можно поговорить; я осознала, что у меня нет друзей и никогда их не было - ни легких в общении и надежных подруг, какие есть у других женщин; ни одноклассниц, ни сестер, ни кузин - словом, никого. Я ни с кем не дружила. Я была единственным ребенком, у меня не было родственников, в свое время я сделалась оплачиваемой компаньонкой миссис Ван-Хоппер, но это никак не назовешь дружбой, я никогда ни о чем с ней не разговаривала и, более того, хранила от нее тайну, скрывала многие вещи. Потом у меня появился Максим, и после этого отпала потребность в общении с кем-то другим. Были целые орды посетителей, многочисленные знакомые, соседи, все гораздо старше меня, но среди них не оказалось близких по духу или интересных мне людей. Был лишь Фрэнк Кроли, верный Максиму Фрэнк, предельно осмотрительный и надежный как скала, к которой можно в случае нужды прислониться, но он не был тем человеком, о котором я тогда подумала. Была еще Беатрис, с которой я могла бы поговорить, которая, как мне кажется, любила меня. Но Фрэнк был служащим Максима, Беатрис - его сестрой, они не были только моими, не могли быть всецело на моей стороне, хотя дело тут вовсе не в "сторонах"; здесь было нечто другое, в чем я чувствовала свою вину.

В эти дни я заметила, что все чаще жалею себя, и это вызвало во мне досаду. Однажды я поймала себя на сожалениях о том, что живу не так, как мне хотелось бы, а ради Максима, что мне хочется иметь детей, но их у меня нет и вряд ли будут.

Максим ушел, чтобы наведаться в одну из своих любимых галерей, парадные картины которой были мне не по вкусу, хотя я и сказала, что хотела бы пойти вместе с ним и что мне надоело сидеть на месте.

– Я не больна, - пыталась объяснить я.
– Я совершенно здорова, Максим, и не хочу, чтобы вокруг меня так суетились и обращались со мной как с инвалидом.

Он стоял, глядя на меня, щедрый, ласковый, и мне следовало бы в ответ быть нежной, любящей, однако меня это злило, я испытывала раздражение оттого, что ко мне относятся покровительственно, словно к ребенку.

– Иди, - сказала я.
– Встретимся с тобой позже. Мы можем съесть мороженого в кафе возле старого фонтана.

– Ты будешь отдыхать?

– Я не устала.
– Но затем мне стало стыдно из-за того, что столь недружелюбно реагирую на его заботу.
– Может, немного отдохну, - добавила я, - но я не больна. Прошу тебя, верь мне. Ничего страшного не было. Совсем ничего страшного...

Послеобеденное осеннее солнце освещало старые стены двора. Я услышала, как хозяйка с кем-то разговаривала в холле, а затем вышла и закрыла двери. Дети не шумели, вероятно, у них было время послеобеденного отдыха.

Я не знала, надолго ли сохранится сложившийся распорядок, когда мы без всякой видимой причины меняем одно место на другое, сохранится ли он до конца наших дней. Скорее всего, что сохранится. Я не спрашивала об этом Максима, не осмеливалась касаться этой темы. Мы далеки друг от друга, внезапно подумала я, не понимая, почему и как это случилось. Мы прошли сквозь испытания и были все время так близки, как только это возможно для двух людей. Сейчас все куда-то ушло; может быть, в браке всегда так бывает, все течет и меняется в ту или другую сторону, мы оба плывем, отдавшись воле волн, и нас может свести или развести, как две щепки, брошенные в море? А может, мы вовсе не были такими беспомощными, может, мы хотели этого, и чего хотели, к тому и шли? Битый час, если не больше, я мучила себя подобными вопросами, ломала голову над их разрешением, но в результате еще больше запуталась и не могла ответить себе даже на вопрос, зачем я задаю эти вопросы, почему я не могу просто жить как живется, не мучая себя мыслями, которые порождают тревогу и лишают душевного равновесия и меня, и Максима.