Миссис Крэддок

Вечером она заперлась в супружеской спальне. Через некоторое время пришел Эдвард. Подергав за ручку, он сначала постучался, затем попросил Берту открыть. Она не отвечала. Тогда Крэддок постучал громче и снова подергал за ручку.

— Я хочу побыть одна! — крикнула Берта из-за двери. — Мне нездоровится. Пожалуйста, не ломись.

— Что? А где же мне спать?

— Выбирай любую комнату.

— Вздор! — воскликнул Крэддок и без лишних церемоний налег плечом на дверь. Он был силен: один толчок, и старые петли с жалобным скрипом разломились. Смеющийся Эдвард вошел в спальню. — Если ты не хотела меня впускать, надо было забаррикадироваться мебелью!

Берта не желала превращать этот эпизод в шутку.

— Я не буду спать вместе с тобой. Если ты останешься здесь, я пойду вниз.

— Не пойдешь.

Берта встала с кровати и надела пеньюар.

— Значит, проведу ночь на диване, — заявила она. — Я больше не хочу ругаться с тобой и устраивать сцен. Я уже написала тете Полли и послезавтра уезжаю в Лондон.

— Поездка — это хорошо. Я и сам думал о том же. Перемена обстановки пойдеттебе на пользу, — ответил Крэддок. — По-моему, нервы у тебя немного расстроены.

Устраиваясь на диване, Берта бросила на мужа презрительный взгляд.

— Очень мило, что тебя интересуют мои нервы!

— Ты вправду собираешься там спать? — спросил Эдвард из кровати.

— Видимо, да.

— Ты замерзнешь.

— Лучше замерзнуть, чем лежать рядом с тобой!

— Смотри, к утру заработаешь насморк. Впрочем, надеюсь, через час ты заговоришь по-другому. Я выключаю свет. Доброй ночи!

Берта не ответила, а через несколько минут уже раздраженно слушала звучный храп. Неужели Эдвард и впрямь спит? Разве для него не имеет значения, что она отказалась разделить с ним постель и намерена уехать в Лондон? Как ему только не совестно дрыхнуть!

— Эдвард, — позвала Берта.

Ответа не последовало, и все же ей до сих пор не верилось, что муж преспокойно спит, тогда как она не в состоянии сомкнуть глаз. Должно быть, Эдвард притворяется — нарочно, чтобы разозлить ее. Берта хотела потрогать его, но побоялась, что он с хохотом вскочит. Было действительно очень холодно, и она натянула на себя кучу кофт и покрывал. Ей потребовалась вся сила воли, чтобы не скользнуть обратно в теплую постель. Берта чувствовала себя самой несчастной на свете, а вскоре сильно захотела пить. Что может быть отвратительнее воды из кувшина для умывания, особенно если наливать ее в стакан, пахнущий зубным порошком! Берта сделала несколько глотков, хотя ее чуть не стошнило, а затем принялась мерить шагами спальню, обдумывая свои многочисленные ошибки. Эдвард все так же безмятежно спал. Она кашлянула; Крэддок не пошевелился. Берта перевернула столик — от этого грохота пробудились бы даже мертвые, но Крэддок продолжал ровно дышать. Тогда она посмотрела на постель, прикидывая, не прилечь ли на часок с тем расчетом, чтобы проснуться раньше мужа. Промерзнув до костей, Берта решила рискнуть. Уверенная, что не проспит долго, она приблизилась к кровати.

— Все-таки вернулась? — сонным голосом спросил Эдвард.

Берта испуганно замерла: сердце у нее чуть не ушло в пятки.

— Я пришла за подушкой! — возмущенно воскликнула она. Хвала небу, Эдвард заговорил сейчас, а не мгновением позже.

Берта вновь легла на диван и, устроившись поудобнее, заснула сладким сном. Она проспала до самого утра, а когда проснулась, Эдвард раздвигал шторы.

— Хорошо спалось? — спросил он.

— Я всю ночь глаз не смыкала!

— Лгунишка. Я смотрю на тебя уже целый час.

— Возможно, я забылась сном минут на десять, если ты об этом.

Берта испытывала вполне справедливое негодование по поводу того, что муж застал ее крепко спящей. От этого вся сцена теряла эффект. Более того, Эдвард выглядел бодрым и свежим, как майский день, тогда как она чувствовала себя старой и разбитой и даже не отваживалась посмотреться в зеркало.

В середине утра принесли телеграмму от мисс Лей. Та приглашала племянницу приезжать в любое время и выражала надежду, что Эдвард приедет вместе с ней. Берта специально оставила телеграмму на видном месте, чтобы муж ее обязательно прочел.

— Значит, едешь? — осведомился Крэддок.

— Я уже говорила, что мое слово так же крепко, как твое.

— Что ж, думаю, поездка пойдет тебе на пользу. Как долго собираешься пробыть у тети?

— Откуда мне знать? Может, я вообще останусь у нее навсегда!

— «Навсегда» — серьезное слово, хоть и короткое.

Равнодушие Эдварда ранило Берту в самое сердце. Очевидно, она для него вообще ничего не значит! Он воспринимает ее отъезд как нечто естественное. Говорит, поездка будет полезной для здоровья. Да что ему здоровье Берты! Собирая чемоданы, она все больше падала духом — расстаться с Эдвардом ей представлялось совершенно невозможным. При мысли о том, какая пропасть лежит между любовью, пылавшей еще год назад, и теперешними отношениями, к глазам Берты подступали слезы. Она страстно желала, чтобы нашлось любое, самое слабое оправдание, чтобы отменить поездку, не уронив собственного достоинства. Если бы на прощание Эдвард хоть намеком выказал свою печаль, этого оказалось бы достаточно. Однако вещи были собраны, день и час отъезда определен. Эдвард сообщил мисс Гловер, что его жена покидает Корт-Лейз ради перемены обстановки и что, к сожалению, хозяйственные дела не позволяют ему составить ей компанию. Коляску подали к крыльцу, Эдвард вскочил на козлы. Берту охватило отчаяние: последняя надежда рухнула, она должна ехать. Если бы у нее только хватило смелости признаться мужу, что она не в силах его покинуть! Ей было страшно.

На вокзал ехали молча. Берта боялась, что у нее дрогнет голос, если она заговорит, и ждала каких-то слов от Эдварда, но в конце концов отважилась произнести:

— Тебе грустно, что я уезжаю?

— Я считаю, что это для твоего же блага, и потому не намерен препятствовать.

Берта недоумевала: что это за любовь, если мужчина со спокойным сердцем относится к расставанию с женой, чем бы оно ни было вызвано? Она подавила тяжкий вздох.

На вокзале Эдвард купил ей билет. Поезда они дожидались в молчании. Эдвард взял у мальчишки-разносчика «Панч» и «Скетч». Отвратительный паровоз, дымя трубой, подъехал к платформе. Крэддок усадил жену в вагон, иона, уже не скрывая слез, подставила губы для поцелуя.

— Может быть, в последний раз… — прошептала Берта.

Глава XXII

72, Элиот-Мэншнз

Челси, Ю.В.

18 апреля

Дорогой Эдвард!

Полагаю, расставшись, мы поступили мудро. Мы совсем не подходим друг другу, и в дальнейшем наши разногласия только стали бы сильней. Узел супружеских отношений между людьми с разными темпераментами затянут так хитро, что его можно лишь разрубить. Попытки развязать его поначалу кажутся успешными, но вскоре выясняется, что каждое действие только затягивает узел туже. Здесь бессильно даже время. Некоторые вещи в мире невозможны: нельзя сложить воду в кучу, как камни; нельзя мерить одного человека по меркам другого. Определенно, мы сделали разумный шаг. Я уверена, что если бы мы продолжали жить вместе, наши ссоры случались бы все чаще. Вспоминать эти грубые, вульгарные скандалы ужасно неприятно. Мы ругались, точно рыночные торговки. Сама не понимаю, как из моих уст могли вылетать такие гадкие слова.

Очень горько оглядываться назад и сравнивать мои надежды с тем, как все вышло в действительности. Неужто я ждала от жизни слишком многого? О нет, я всего лишь хотела, чтобы мой муж меня любил. Видимо, я чересчур мало просила, поэтому в итоге не получила совсем ничего. В нашем жестоком мире нужно просить сразу много, громко заявлять о своих требованиях, растаптывать всех, кто мешает на пути, и занимать как можно больше места, иначе тебя оттеснят, задвинут в самый конец. Нужно обладать невероятным эгоизмом, в противном случае с тобой никто не будет считаться, к тебе отнесутся, как к безделке, с которой можно поиграть и выбросить.

Конечно, я мечтала о несбыточном. Традиционно принятая условная гармония брака меня не устраивала; я хотела на самом деле стать единым целым с тобой. Каждый индивид — это отдельный мир, и все остальные в нем — чужаки. Поначалу, страдая от своих горячих стремлений, я предавалась отчаянию, потому что плохо тебя знала. Меня глубоко печалило то, что я не могу по-настоящему понять тебя, постичь твою душу до самого дна. Насколько могу судить, ни единого раза ты не показал мне своей истинной сущности — ты и сегодня для меня почти такой же незнакомец, как спустя час после первой встречи. Я открылась перед тобой, ничего не тая, но передо мной оказался человек, которого я не знаю и никогда не видела. Мы с тобой удивительно разные люди, и я даже не могу представить, что между нами общего. Часто, когда посреди разговора мы умолкали, наши мысли, отправляясь из одной начальной точки, текли в абсолютно разных направлениях, и когда мы вновь возобновляли беседу, становилось ясно, как далеко они разошлись. Я надеялась познать тебя, о да, рассчитывала научиться понимать тебя так хорошо, что наши души слились бы в одну, но всякий раз оказывалось, что мне неизвестно твое мнение даже по самым простым вопросам.