Миссия доктора Гундлаха

Шамартин оказался районом крупной буржуазии, зал кинотеатра был большим, но очень уютным, кремового цвета кресла, когда ты на них садился, опускались до нужного уровня. Первые ряды, примерно треть зала, заполнили хорошо одетые господа, задние ряды пустовали. Гундлах сел рядом с Глэдис. Перед публикой такого сорта не имеет смысла говорить, как на Кубе, о частных проблемах революции. Другое дело — показать, с какой жестокостью режим преследует даже своих умеренных противников. Путь к сердцам этих людей можно найти, только взывая к их сочувствию, порядочности и рыцарским чувствам... Организаторы встречи рассуждали, очевидно, сходным образом, однако неожиданно все смешалось.

Едва они сели, как сзади послышалось какое-то замечание, которое Гундлах не понял, но Глэдис вскочила как ужаленная и выбежала на сцену. Ненадолго возник беспорядок, но тут же зал замолк, ожидая, что скажет эта красивая женщина в элегантном костюме цвета морской волны.

— Я расскажу вам об одной судьбе,— так, подавив клокотавшую в ней ярость, начала Глэдис.— Некоторым из сидящих в зале полезно будет услышать мой рассказ. Может быть, он поможет им разобраться в ряде вещей...

Я расскажу вам о Беатрис Ланде. Она из организации студентов-демократов. После убийства архиепископа Ромеро ее схватили во время демонстрации протеста, стали допрашивать, требовали назвать имена зачинщиков. Она этого не знала и знать не могла, потому что демонстрацию никто не организовывал, она была стихийной. Беатрис молчала, и тогда в комнату ввели ее арестованного жениха и изнасиловали девушку у него на глазах. Жених начал говорить бог знает что — в общем, то, что от него хотели услышать, но этого оказалось недостаточно, чтобы такой ценой купить ее свободу. Несколько часов Беатрис лежала на «жаровне». Что это такое? Это металлические пружины кровати, которые находятся под током, сила которого изменяется, когда начинают вертеть ручку полевого телефона. Ее, нагую, привязали за руки и за ноги, мучили током, довели до сердечного удара... Я забыла упомянуть, что глаза ее заклеили лейкопластырем: мучители желали остаться неизвестными. Но двоих она узнала по голосам...

Глэдис говорила все торопливее и тише. Зал вежливо, но недоуменно молчал. О пытках и допросах многие знали из газет — непонятно вообще, чего они ждали от этой встречи. Историю, которую рассказывала Глэдис, Гундлах слышал впервые. Он видел, как тяжело ей дается речь. Под конец у Глэдис пропал голос, она в испуге схватилась за горло, а Гундлах вскочил, чтобы поддержать ее. Но она вновь овладела собой и хрипло продолжила:

— Как бы там ни было, Беатрис вынесла все пытки и вышла оттуда живой. А одиннадцать человек, схваченных в тот день, замучили там до смерти. Было объявлено, что они пропали без вести... Должно ли вас удивить, если я скажу, что одного из опознанных ею палачей в мае застрелили прямо на улице? Кто возьмется защищать его? — Она обвела взглядом зал и повторила: — Кто?

Зал по-прежнему молчал.

— Вот он, оголтелый фашизм без прикрас! — уже почти совсем беззвучно крикнула она и пошла на место.

Когда митинг закончился, их усадили в машину. Глэдис отодвинулась от Гундлаха, вжавшись в самый угол, и, казалось, целиком ушла в свои мысли. Он глядел в окошко на пролетающие мимо кварталы и, даже не оборачиваясь, чувствовал, как ей тяжело. Дело не только в необъяснимой для него скованности, которую, видимо, она испытывала, поднимаясь на сцену. Есть у нее какая-то травма, полузатянувшаяся или полузабытая рана, которую она предпочла бы вычеркнуть из своей памяти навсегда.

В гостинице она долго не могла успокоиться. В ее глазах затаилась боль, то самое необъяснимое выражение решимости и страха, даже обреченности, которое так поразило его во время первой встречи в «Камино реаль». Наверное, Беатрис Ланда была ее близкой подругой...

Эта же мысль пришла на ум Гумдлаху, когда около полуночи он проснулся от гула сверхзвукового лайнера. Заснуть он уже не мог — лежал и думал, и чем больше он думал, тем более страшной вставала правда, которую утаила Глэдис. Нет, не о судьбе другой женщины говорила она там в зале, а о своей собственной! Вот почему ушел в партизаны ее муж и нашел свою смерть в бою.

Гундлах долго ворочался с боку на бок, не в силах заснуть. Теперь ему многое стало понятней. Да, конечно, Глэдис тщательно следит за своей внешностью, одевается со вкусом. Но разве она не уклоняется от любого жеста и не отвергает всякое прикосновение, за которым может скрываться ухаживание мужчины, требующее ответа? Никогда прежде ему не приходилось путешествовать с женщиной, в глазах которой он как мужчина бы бы абсолютным нулем...

Что ж, нужно верить в то, что все будет хорошо! Лишь бы им здесь, в Европе, от Мадрида до Стокгольма, улыбнулась судьба.

Они улетели в Лиссабон лишь на другой день. В сетках на спинках передних сидений торчали утренние газеты. В одной из них Глэдис нашла информацию о встрече в кинотеатре. «Собор в Сан-Сальвадоре называют «усыпальницей неизвестных партизан»,— писала другая газета.— Никто не знает, сколько убитых похоронено перед алтарем, никому не известны их имена. Но тот, кто был погребен там в прошлую среду, не был ни партизаном, ни человеком неизвестным: Энрике Альварес Кордова, миллионер и шеф коалиционного союза оппозиции «Френте Демократико Революсионарио» (ФДР), а также пять других партийных и профсоюзных руководителей. Неделю назад их схватили в здании юридической консультации епископата и убили. Представитель посольства США в Сан-Сальвадоре признал: есть «данные», что за убийцами стоит правительственная хунта».

Глава 15

Во время короткого перелета в Португалию Гундлах пытался представить себе, что их там ждет. Прогноз неутешительный. Предстоят президентские выборы. В будущее воскресенье борьба нынешнего премьер-министра Са Карнейро за власть достигнет своего апогея.

Спустя какие-то семь лет после апрельской революции 1974 года Португалия резко скатывалась вправо. Премьер сгонял крестьян с обобществленных земель, собирался установить 55-часовую рабочую неделю — сам Салазар не доходил до этого,— а после выборов планировал даже изменить конституцию и перевести банки и страховые компании в частный сектор, вернуть прежним хозяевам...

Гундлах понимал, что этот свирепый ветер дует и им в лицо. Но того, что случилось, ни ожидать, ни предсказать было нельзя. Буквально за пятнадцать минут до их приземления в аэропорту «Портела де Сакавем» на северной окраине Лиссабона самолет Са Карнейро, метавшегося в предвыборной горячке по стране, разбился. Гибель премьер-министра — это взрыв такой силы, который заглушает все остальные.

Такси довезло их до гостиницы «Дипломатико» на улице Кастильо. Комфорт полнейший, а цена за номер просто смехотворная: в Португалии инфляция, и один эскудо идет за два цента. Еще будучи в Мадриде, Гундлах договорился по телефону о нескольких деловых встречах, но когда набрал те же номера, хрупкое здание планов рассыпалось, как карточный домик. Все многословно извинялись, обещая вернуться к этому разговору на будущей неделе, и даже «Република», газета социалистов, перенесла день встречи: что делать — выборы президента и сенсационная смерть премьера, так что их приезд останется никем не замеченным. Кого волнуют сейчас события в далекой маленькой стране? Каждый седьмой португалец без работы, инфляция скачет галопом, они попали в беднейшую из европейских стран, озабоченную собственными бедами, в самый неподходящий момент. Кого они рассчитывали привлечь на свою сторону и на что, собственно, надеялись?

Глэдис настаивала на немедленном отъезде, настроение ее безнадежно испортилось. А Гундлах советовал сделать передышку. Ничего нельзя делать впопыхах. Зачем мчаться сломя голову из одной страны в другую?

Воздух здесь более сухой, приятней, чем в Мадриде. Они прогуливались по парку Эдуарда VII, поднялись к колоннаде, с чудовищной помпезностью воздвигнутой в эру Салазара. Внизу под ними прямо к центру города устремился бульвар Освобождения, продолженный между холмами.

— А вон там,— спросила Глэдис,— это что, Африка?

Гундлах смотрел с улыбкой на ее открытое лицо: в нем как в зеркале отражается любое движение души. Глэдис рассмешила его, перепутав устье Техо с Гибралтарским проливом. Но его радовало, что новые впечатления улучшают ее самочувствие.

Он остановил такси, чтобы повозить ее по городу, развлечь, познакомить с площадями и памятниками Лиссабона (сам он бывал здесь раз десять), зайти в собор святого Георгия, возвышающийся над переулками старых кварталов, Бенемскую башню с ее мавританскими колоннами и балкончиками в индийском стиле. Но зарядил мелкий, нудный дождик, Лиссабон как-то разом потерял свои краски, и лишь в музее Гульбекяна ему удалось расшевелить Глэдис. Ей понравилось и само здание музея — стекло и бетон, позабавило завещание нефтяного миллиардера, его благодарность Португалии за приют и умеренные налоги. В галерее новых мастеров Глэдис, застенчиво улыбнувшись, призналась, что в юности мечтала стать художницей. Старый друг семьи давал ей уроки и по-отечески поддерживал.