Миссия из прошлого

И Леонид, ещё секунду назад наслаждавшийся видом поверженного противника, уже готовился было, взяв меч обеими руками, нанести сверху последний удар, не сразу и понял, откуда вдруг взялась эта странная, режущая боль в животе, которая с каждым мгновением всё усиливалась и усиливалась. Силы враз оставили его, а мир вокруг начал стремительно темнеть и гаснуть. Уже ничего не понимая, он сделал один шаг назад, затем безвольно зашатался и, по-прежнему держа меч обеими руками, начал быстро падать вперёд. И уже в падении его меч достиг таки своей цели, пронзив правый бок Гамилькару, и заставляя новоявленного победителя упасть на землю рядом с побеждённым.

Прошло несколько минут. Застонав от боли, Гамилькар, ругая свою беспомощность, медленно поднялся. Правый бок горел как в огне. Зажав рану рукой, Гамилькар подошёл к лежавшему на спине Леониду и выдернул свой меч из его живота. Тело Леонида несколько раз дёрнулось и замерло навсегда. Гамилькар устало посмотрел на своего грозного врага, затем отвернулся от него и посмотрел на север. Бледные красные всполохи на горизонте говорили о том, что город всё ещё горит, но самое главное – остальных преследователей пока что не было видно. «Может быть, они потеряли нас?» – мелькнула у него в голове успокоительная мысль. Но Гамилькар, покачав головой, тут же отбросил её – шансов на это было слишком мало. Ему и Элиссе, по-прежнему, грозила смертельная опасность.

Нет, времени терять больше нельзя. Опираясь на меч, Гамилькар с трудом доковылял до Элиссы. Глаза девушки по прежнему были закрыты – она так и не пришла в сознание. Гамилькар с беспокойством посмотрел на её прекрасное лицо, и уже хотел было нагнуться, чтобы попытаться поднять её, как, вдруг, странная слабость навалилась на него и он, медленно оседая, упал на землю рядом с девушкой…

Глава вторая

К югу от цепочки холмов, где принял свой бой Гамилькар, протянулась длинная, насколько хватало глаз, скалистая гряда. Вытянувшись с запада на восток, она шла почти параллельно холмам, на расстоянии всего триста-четыреста шагов от них.

Скалы, сложенные из красного песчаника, были невероятно живописны и красивы. А при солнечном свете они приобретали ещё более удивительный вид. Игра света и теней буквально преображала их – они не только причудливо меняли свой цвет от чёрного до кроваво-красного, но, и казалось, меняли даже свою форму, образовывая различные фигуры и композиции…

Вот, вглядитесь повнимательней в группу самых высоких остроконечных скал в центральной части гряды, проходит минута, другая, и вы вдруг с удивлением обнаруживаете, что смотрите уже не на скалы, а на прекрасный, волшебный замок. Вы поражены, вы в восхищении замираете на месте, а ваше воображение тут же включается в работу, спеша доделать то, чего не видят и не могут увидеть ваши глаза.

Проходит секунда, и вот над шпилем главной башни гордо взвивается знамя, а на балконе появляется молодая девушка просто изумительной сказочной красоты. Её распущенные длинные волосы слегка развиваются на ветру, а на голове ярким солнцем пылает золотая корона. Чуть ниже, вдоль зубцов боевых стен ходят часовые, и наконечники их копий хищно блестят на солнце. Кажется, ещё чуть-чуть и откроются главные ворота замка, и оттуда появится величественная колонна пышно разодетых всадников-рыцарей во главе с грозным и бесстрашным королём, восседающем на огромном, чёрном как смоль жеребце. Король величествен и горд. Голова, увенчанная короной, поражает чеканной красотой и мужеством, и тысячи горожан радостно приветствуют его и его преданных рыцарей, провожая на битву с кровожадным драконом. Глаза моргнут – и вот уже нет ничего. И ты, собравшийся было стремглав бросится вперёд, чтобы поближе посмотреть на удивительное зрелище, разочарованно остаёшься на месте. Но нет, справа, вдруг, оживает одинокая скала, и ты вновь в восхищении замираешь. Скала прямо на глазах превращается в огромного орла, он в прыжке отрывается от земли и медленно взмывает ввысь. Орёл, расправив гигантские крылья, парит в облаках, молчаливый и грозный. Его царственная голова смотрит вниз, выискивая добычу. Неожиданно, с радостным клёкотом, орёл резко бросается вниз и вскоре вновь поднимается в небо, держа в когтях трепещущуюся добычу – не какого-то там жалкого маленького кролика, а огромного, с длинными острыми бивнями, слона…

Но это всё днём, под яркими лучами солнца, а сейчас, на фоне вечернего, полностью закрытого чёрными тучами, неба скалы выглядели мрачно, жутко и уныло. И трудно было поверить, что именно от них Гамилькар ждал спасения. Но это было именно так…

Старый Ганнон уже засыпал, когда сквозь сон ему послышалось испуганное ржание лошади. Он поспешно открыл глаза и прислушался. «Показалось, – через минуту решил он. – Откуда тут взяться лошади, да ещё в такую погоду? В такую бурю все дома сидят…» И в самом деле, местность, где уединённо жил Ганнон, была совершенно безлюдной. Дикая пустыня, которая практически никем не посещалась из людей, лишь редкий охотник попадал сюда, преследуя добычу.

Но вот ржание повторилось, и на этот раз более отчётливо. Ганнон, кряхтя и покашливая, встал с деревянного ложа, покрытого большой шкурой льва, и, не торопясь, направился к выходу из пещеры, одновременно задаваясь вопросом: кто бы это мог быть? Пещера, где он жил, была неизвестна никому, за исключением лишь его сына – Гамилькара, да двух старых преданных рабов. И эту тайну удавалось сохранить на протяжении всех восьми лет, что он прожил здесь.

Несмотря на простую, и даже бедную одежду, Ганнон отнюдь не выглядел простолюдином. Он являлся потомком очень древнего знатного рода Зенов. Этот благородный род издавна поставлял своей стране прекрасных воинов и полководцев, искусных мореходов, опытных чиновников и дипломатов – и, казалось, не было в стране человека, который бы не слышал о нём.

Ганнон был стар – ему давно перевалило за пятьдесят. Он весь высох, казалось, остались лишь кожа да кости, и если бы не седые волосы и густая борода, то он со своим невысоким ростом был бы весьма похож на тщедушного подростка. Время не пощадило Ганнона, бурно прожитые годы оставили свой след на его иссечённом морщинами лице. И лишь только глаза остались нетронуты временем – они остались такими же молодыми, как и сорок лет назад, когда он был совсем юным отроком, и, несмотря ни на что, светились умом, мудростью и … и какой-то отрешённостью от всего земного. Вот эта отрешённость, вместе с морщинами и сединой, и придала его лицу черты благородной старости. И надо отметить, что так происходит не всегда, и это даётся не каждому. Такое даётся человеку только тогда, когда у него добрая, благородная душа. Ибо ближе к концу жизненного пути, время как безжалостный рентген отчётливо высвечивает на лице все наши явные и тайные пороки. Пьянство и обжорство, жестокость и эгоизм, тщеславие и гордыня, злоба и многое другое – всё это неудержимо выходит наружу, отражаясь как в зеркале на лице, их уже не скроешь и не спрячешь под лицемерной маской как в годы былой молодости. И лишь всё то лучшее, что есть в нас, вкупе с житейской мудростью и опытом прожитых лет, и позволяет нам в старости приблизиться к образу тех благообразных старцев, что мы так любим, ценим и уважаем.

Последнее время Ганнон часто болел. Годы, наполненные далёкими походами, жестокими сражениями, встречами с людской подлостью, обманом и предательством, а также горечь от потери близких – всё это надломило железное когда-то здоровье Ганнона. Болея, он всё чаще вспоминал своих покойных родителей и великого деда, которым всегда так гордился. Недалёк был уже и тот день, когда и он уйдёт, соединится с ними навсегда. Мало что держало его здесь, в миру. Лишь одна ниточка кровоточила и пульсировала душевной болью – Гамилькар, его старший, и, увы, теперь единственный сын, последняя надежда на продолжение их славного рода. Жена и трое других детей Ганнона давно уже в могиле, подло убиты неизвестными убийцами. Двое его младших братьев погибли совсем молодыми, так и не оставив потомства. Женить сына, дождаться долгожданных внуков и тогда уж можно будет умереть со спокойной совестью. Думы о смерти, о судьбе сына особенно часто посещали Ганнона тёмными вечерами, перед самым сном. Или же тогда, когда старое сердце вдруг неожиданно начинало болезненно сжиматься внутри, грозя совсем остановиться, или же, наоборот, начинало бешено колотиться в груди, отдавая гулкими ударами в висках, а дыхание перехватывало так, что порой трудно было сделать следующий вдох…

Подойдя к выходу из пещеры, Ганнон напряжённо замер и внимательно прислушался – опыт прожитых лет давно приучил его действовать осторожно и обдуманно. Однако ни один посторонний звук не долетел до его уха. Кроме воя ветра ничего не было слышно. Наверное показалось… Но внезапно лёгкая тень тревоги пробежала по его лицу. Сын… А если это он…

Ганнон быстро убрал три деревянных бруса, что преграждали путь в пещеру – они служили преградой, защитой от крупных и мелких хищников. Сам же вход представлял собой узкий проход шириной около метра внизу и заметно сужавшему к верху, полностью сходясь на высоте где-то около трёх метрах. Густые заросли кустарника, росшие снаружи, полностью скрывали вход от чужих, любопытных глаз. Ганнон осторожно высунул голову наружу, но ничего так и не увидел – густое переплетение веток дикой яблони ожидаемо закрыло от его взора всю местность. Чтобы что-то узнать, нужно было идти на равнину.

Ганнон не колебался боле ни секунды, его сердце упорно подсказывало ему, что дело касается его сына. Его Гамилькара… Вернувшись к ложу, он быстро повязал на поясе ножны со старым верным мечом и, захватив короткое копьё, торопливо двинулся к выходу. Пройдя сквозь заросли кустарника по едва заметной тропинке, он осторожно отогнул ветки и с беспокойством начал рассматривать лежащую впереди местность.

Было темно: чёрные тучи полностью закрыли собой небо, и вечерний сумрак теперь господствовал везде, лишь небольшое просветление было там, где заходящее солнце уже было готово уйти за горизонт. Тем не менее, Ганнону удалось разглядеть вдали смутные силуэты трёх лошадей, но вот людей, как не напрягал он глаза, разглядеть ему не удавалось.