Миссия выполнима

– Доброй охоты – так, наверно, мне следует с вами попрощаться. – Легкая ироническая усмешка растаяла на его губах. – Вытащите этого сукина сына живым, Дэвид. – И, опустив за собой воображаемый занавес, Саттертуэйт удалился в зал.

Некоторое время Лайм стоял, уставив взгляд в пол и от души презирая театральные замашки этого человека. Потом тронулся с места и пошел к выходу, наклонив голову, чтобы закурить сигарету.

Среда, 12 января

22.40, континентальное европейское время.

Марио с детства привык с презрением относиться к моторным катерам. Он учился морскому делу во время летних каникул на борту принадлежавшего семье Мецетти кеча, двухместного 64-футового судна с изящным корпусом гоночной яхты. О двигателях он ничего не знал – это была сфера Элвина, – но мог стоять за штурвалом и отвечал за навигацию с помощью бинокля и морских карт. Лодка – 39-футовый «Мэтьюз» с одним большим дизелем – была сделана в Америке и плавала, по меньшей мере, уже лет двадцать пять; сравнительно новым выглядел только мотор, изготовленный во Франции. Приземистая деревянная посудина с двумя трюмными каютами на корме и на носу и небольшой открытой палубой между транцем и трапом кормовой каюты была построена с обычной для «Мэтьюз» экономностью, так что человеку большого роста едва можно было разогнуться в рулевой рубке. Невысокий Марио не испытывал от этого неудобств, но, когда в рубку входили Стурка или Элвин, им приходилось сутулиться.

Не было здесь и обычного штурманского стола; карту западного Средиземноморья приходилось расстилать на деревянной панели, закрепив ее биноклем так, чтобы Марио мог на нее смотреть, не отрываясь от штурвала. Он использовал компас и карту, чтобы прокладывать маршрут от одного маяка к другому. За час до заката волнение на море усилилось, достигнув девятифутовой отметки, и больше уже не затихало; широкий круглодонный корпус лодки мало подходил для такой качки, и Марио приходилось каждые пять минут корректировать курс, беря против волны на четверть румба – на зюйд-вест к Кабо-де-Гата, потом вокруг мыса в сторону Альмерии. Ветер дул со стороны пролива, относя судно к берегу. Трудная ночь для плавания; лодок в море почти не было, горели только огоньки бакенов.

Самым плохим моряком оказался Сезар, что доставило Марио некоторое мстительное удовлетворение: он знал, что все они относились к нему свысока, но Сезар был самым высокомерным, и теперь он с удовольствием увидел, каким салагой тот показал себя в морском деле. Чуть меньше него от качки страдала Пегги; они оба пластом лежали на койках в кормовой каюте. Элвин и Стурка находились на носу вместе с Клиффордом Фэрли, практикуясь, очевидно, в искусстве диалектического спора. Глупое занятие – стоит всем этим типам попасть наверх, как с их мозгами уже ничего не сделаешь. Марио знал это по опыту своей семьи. «Мецетти индастриз» ежедневно разрушала окружающую среду с тупым и варварским упорством, достойным Чингисхана, но стоило ему сказать об этом отцу, как тот привел к нему целую кучу инженеров со лживыми отчетами, доказывавшими, что все это только коммунистическая пропаганда.

Марио знал, что остальные относятся к нему без уважения, потому что он не отличался сильным умом и его маоизм был больше декларативным, чем усвоенным на практике. Никто из них его не любил, особенно Стурка, но ему было все равно. Зато он был полезен. И не только своими деньгами, которыми он их снабжал, но и по разным другим причинам – например, как сейчас, когда потребовалось плыть на лодке. Будь на его месте плохой моряк, судно уже десять раз утонуло бы в море или было бы выброшено на берег.

Освобождение человечества – вот что было важней всего; и, если ты внес в это дело какой-то вклад, пусть самый незначительный, твоя жизнь уже оправданна. Благодаря тебе в стене появилась еще одна маленькая трещинка, подготавливая тот сокрушительный удар, которым будет разрушена старая Америка. Еще одна попытка развалить систему насилия и угнетения, созданную главарями правительственной шайки, чтобы поддерживать власть немногих.

Он увидел сигнал маяка по правому борту и посчитал интервал между вспышками. «Есть», – громко сказал он вслух, радуясь тому, как здорово у него все получается. Окинув взглядом море, он нашел его достаточно спокойным, чтобы закрепить штурвал с помощью ремня. Когда руль был блокирован, он надел свою карнавальную маску, спустился по пяти ступенькам трапа к двери носовой кабины и постучал в нее костяшками пальцев.

Стурка, слегка приоткрывший дверь, почти упирался головой в потолочную балку. Света в каюте было мало, позади Стурки горела одна тусклая лампочка.

Марио сказал:

– Альмерия.

Стурка посмотрел на время:

– Опаздываем.

– В такую погоду трудно выдерживать график.

– Нам нужно пройти Малагу до рассвета.

– Ничего не выйдет. Это сотня миль.

Стурка никак не отреагировал:

– Не будем терять время. Возвращайся наверх.

Позади Стурки он мельком увидел Элвина в его новом обличье – с животом и округленными щеками, в парике и гриме, превращавшем его в совершенно другого человека, с челюстями, без конца жующими жевательную резинку, которой раньше он никогда не употреблял. Фэрли не должен был узнать никого из них. Стурка сказал, что это вопрос безопасности – на случай, если ему удастся освободиться; но, похоже, Стурка действительно собирался его освободить, и Марио это совсем не нравилось.

На Стурке был бурнус, почти скрывавший его лицо; позади него сидел бледный Фэрли, вцепившись обеими руками в край качавшейся на волнах койки. Он выглядел испуганным, и Марио это доставило большое удовольствие.

Марио вернулся в рулевую рубку и сорвал с себя маску, под которой с него ручьями лился пот; он отвязал штурвал и повернул на несколько градусов влево. Небольшая коррекция курса усилила качку, и он крепче вцепился в темно-ореховые рукояти трехфутового рулевого колеса.

Красный сигнал бакена прошел по правому борту, и в рубке появился Стурка. Он снял с себя арабскую чалму и бурнус и, оставшись в джинсах и футболке, сел в полотняное кресло возле рундука.

– Расскажи мне все в деталях, Марио.

– Ладно, – повиновался тот. – Я спрячу плот, доберусь до места, позвоню в офис «Мецетти» в Гибралтаре и попрошу прислать за мной в Альмерию автомобиль. В Гибралтар я возьму с собой радио и магнитофон. Следующий день я проведу, проверяя, все ли готово – самолет, летчик, горючее на промежуточных посадках в Тунисе и Бенгази. Утром в пятницу поставлю таймер на радио и магнитофон. Потом я отправлюсь…

– На какое время надо поставить таймер?

– На восемь часов вечера в пятницу. Правильно?

– Продолжай.

– В пятницу утром я поставлю таймер и потом отправлюсь в банк. Там я обналичу чеки.

– На какую сумму?

– На сто тысяч долларов.

Он смотрел в море – впереди качались огни Альмерии, по левому борту проплывал мыс. Потом он скосил глаза на Стурку.

– А для чего нам столько денег?

– Для смазки.

– Как?

– Нужно будет заплатить кое-кому за молчание.

– Кому?

– Некоторым людям в Лионе и Гамбурге. И там, куда мы отправляемся, в Лахти.

Он произнес это слово с твердым финским «х».

Марио кивнул. «Сессна цитэйшн» был семиместным реактивным самолетом с дальностью полета тысяча двести миль; им придется два раза садиться для дозаправки, и кто-то должен будет подготовить их посадку и запас топлива в Лионе и Гамбурге.

Огни гавани переползли на правый борт, и Марио стал держаться того же курса, направляя лодку к темному пляжу к западу от Альмерии. Пометки на карте свидетельствовали о том, что судоходство здесь безопасно; за выступом мыса волнение должно быть слабым, и волна вынесет его прямо на песок. Ему придется пройти пару миль пешком, но его это не беспокоило.