Мистер Икс

– Я, похоже, знаю имя любимого писателя хозяина, – проговорил я.

– Мистер Вард считает Г. Ф. Лавкрафта величайшим писателем на земле. – Сойер разглядывал полки с молчаливой застарелой гордостью. – Раньше, бывало, я, закончив обход, читал историю-другую. Мистер Лавкрафт рассказал о многом, однако не обо всем, что ему ведомо. У меня было много времени поразмышлять об этом.

Это и было источником гордости Сойера – его теории о Лавкрафте.

– Надеюсь, ты знаешь, что такое притча?

– Воскресную школу посещал, – улыбнулся я.

Его улыбка исчезла в тени значимости того, что он собирался сказать:

– Притча – это рассказ, в иносказательной форме содержащий нравоучение либо скрытый смысл. Поначалу и не разглядишь, а он, смысл-то, – есть.

– Некоторые притчи таят в себе не один скрытый смысл, а несколько, – сказал я. – Чем больше думаешь о них, тем более туманными они кажутся.

– Да нет, вы, молодой человек, просто неправильно истолковываете их. Если так думать, то толку от них никакого. У притчи лишь один смысл, однако вся штука в том, что его надо поискать. С рассказами мистера Лавкрафта – то же самое. Они многому могут научить, если в тебе достаточно мужества принять правду.

Такое же упоение я видел на лицах людей, увлеченных умозрительными многоглавыми тайными заговорами, связанными с убийством Кеннеди, ФБР, организованной преступностью, военно-промышленным комплексом и сатанизмом.

– Вон, смотри. – Сойер показал на полку, уставленную экземплярами «Потустороннего». – Эту книгу написал его друг. Мистер Вард сказал, что эта книга заслуживает славы, и он прав. Великая книга. Может даже, моя самая любимая. – Его глаза встретились с моими. – Так ты хочешь сказать, что мистер Вард и Эдвард Райнхарт – одно лицо? Райнхарт – это то, что называется псевдонимом?

Он хотел показать, что знал это слово.

– Так же, как и Чарльз Вард. Нездоровое лицо Сойера помрачнело.

Я пошел вдоль рядов книг и увидел стоящий с краю полки том, показавшийся мне первым изданием «Ужаса в Данвиче». Я вытянул его и увидел надпись карандашом на форзаце: «У. Уилсон Флетчер, военное училище "Фортресс", Оулсберг, Пенсильвания, 1941 год».

Эрл Сойер вдруг вырос рядом со мной, словно разгневанный джинн, и выхватил у меня из рук книгу.

– Прости, что не предупредил. – Он втолкнул книгу на место. – Мистер Вард велел не прикасаться именно к этой книге. Это что-то вроде святыни.

Сойер прервал мои извинения:

– Знаешь, пойдем-ка отсюда. Зря я тебя привел.

104

Покалывание в ладонях, как уколы иголочек, слишком тонких, чтобы быть видимыми, я ощутил, когда проезжал через южную часть Колледж-парка. Опустив глаза, я увидел, что руль чуть колышется между двумя размытыми пятнами в форме рук.

С заднего сиденья раздался голос:

– Как это ты умудряешься, а?

– Так это ты умудряешься! – закричал я.

– Да ладно, не психуй, – сказал Роберт. – Смотри, все прошло.

Мои отчетливо видимые ладони сжимали рулевое колесо.

– Могу, конечно, объяснить, да ты все равно не поймешь. – Он похлопал меня по плечу. – Чего это тебя занесло в Колледж-парк? Какие новости с фронта Джо Стэд-жерса?

– Ты будто не знаешь.

– За всемуследить я не в состоянии. – Роберт раскинул руки по спинке заднего сиденья. – Выкладывай.

– О Джо Стэджерсе теперь можешь забыть, – махнул рукой я и рассказал, как ходил с Сойером на экскурсию в коттеджи на Бакстон-плейс.

– Это наталкивает меня на одну мысль. Пока держи курс на Эллендейл. Сдается мне, Стюарт Хэтч прячет то, что ищем мы.

Загадку ограниченных возможностей Роберта затмило предположение о том, что Хэтч сам же и стянул свои семейные фотографии.

– Дома его нет, – продолжал Роберт. – У Стюарта сегодня дурные новости. Он и Гринвилл Милтон сейчас потеют на совещании со своим адвокатом.

– Я не собираюсь взламывать его дом.

– А кто этого от тебя требует? Я пойду и открою дверь.

– Ну так ты и без моей помощи можешь рыскать в доме Хэтча, – сказал я.

– Как знать… Может, разведаешь что-нибудь про Лори. Так, а теперь поясни-ка, почему я должен забыть о Джо Стэджерсе.

Я сказал ему, что он все равно не поймет.

105

Одна нога на подъездной дорожке, вторая, согнутая в колене, – на сиденье «монтаньяра»: Поузи Феабразер пристегивала Кобби ремнями безопасности на детском сиденье. Фигура у нее была почти идеальной.

Роберт вздохнул:

– Какая жалость, что Поузи слишком высоконравственна, чтобы крутить роман с любовником своей хозяйки. Сверни налево, к Блюберри.

Угловатый, модернистский дом Стюарта стоял на двух акрах без единого деревца в самом конце первой улицы в отдалении от Голубичной. Проехав мимо него, я остановил машину за углом Ежевичной.

В знойной зеленой пустоте мы с Робертом пересекли лужайку и поднялись по ступеням к серому деревянному настилу.

– Момент, – шепнул Роберт.

Он скользнул через дверь черного хода и, после паузы большей, чем я ожидал, открыл ее.

– Стюарт не включил сигнализацию. Боюсь, выносить здесь больше нечего.

Войдя в кухню, я огляделся:

– Разве только автопогрузчиком.

Газовая плита стояла напротив двенадцатифутовой мраморной барной стойки, протянувшейся до холодильника с двойными дверями и застекленного винного погреба На полках у погреба выстроились полдюжины бутылок скотча и пара бутылок водки «Бельведер», несомненно все еще дожидающихся своей очереди попасть в холодильник.

Перегородка отделяла столовую от того, что люди вроде Стюарта называют «большой комнатой». Мебель, приобретенная в секции «Мебель Скандинавии» местного торгового комплекса, терялась в просторном помещении.

Наверху в спальне хозяина огромный телевизор глядел серым экраном на изножье незаправленной широченной кровати. Рубашки с короткими рукавами и брюки хаки были разбросаны по дивану. Роберт раскрыл дверцы платяного шкафа. Покопавшись в письменном столе, я обнаружил коробки аннулированных чеков, афишки с карибских курортов и две видеокассеты с ярлычками «Лесбийское рабство, США» и «Любовь в оковах».